По правилам и без (СИ) - Страница 25

— Я тебя сейчас самого стукну так, что весь день звездочки ловить будешь, — резко посерьезнев, ответил Гамлету Шекспир. Ну и клички у них, одна другой краше… Еще, кажется, среди них есть Отелло; еще Зюзя, совершенно не вписывающийся в это «литературное общество».

Мои отстраненные размышления прервал все тот же Шекспир, снова обративший на нас свое внимание:

— Дело в том, что произошло досадное недоразумение, — начал он, но его тут же перебили.

— Вы нас с кем-то перепутали и теперь пришли, чтобы принести извинения и отпустить? — с привычной долей язвительности осведомился Дима. Ну и зачем ему это, ответьте мне на милость? Неужели нельзя просто тихо посидеть, послушать? А вдруг этот Шекспир тоже не слишком-то чтит приказы свыше, тем более, судя по его виду и поведению, он и сам относится к этим самым «свыше»?..

Но его реакция повергла и меня, и лысого Гамлета в глубокий шок: этот пугающий человек рассмеялся, причем не зло, а так, как смеются с хорошей шутки.

— Нет, не настолько недоразумение, — отсмеявшись, ответил он. — Но гораздо более досадное. И, ты угадал, мы действительно вас скоро отпустим… может быть.

— В каком же случае это произойдет? — тут же ухватился за фразу Воронцов. Сейчас он напомнил мне отца: такой же цепкий, внимательный, да еще и чертовски серьезный — по выражению не лица, глаз.

— От тебя лично, Дима, — мужчина сделал на имени какой-то неуловимый акцент, от которого парень сжал кулаки так, что костяшки побелели, — требуется всего лишь сидеть тихо и не обижать моих ребят.

— Кто кого обижает, — прошептал Дима, а потом словно бы что-то понял: — Что вам нужно от Риты?

— Всего лишь поговорить, — Шекспир улыбнулся так, что, познакомься мы в других обстоятельствах, я бы поверила этой улыбке. Но было то, что было.

Были наручники, был холодный пол, были угрозы и… и еще была ладонь Димы, каким-то неуловимым движением начавшая сжимать мою. У него была холодная рука, но холод этот был приятным, в отличие от холода пола и батареи, приятным и чуть-чуть пугающим. Мне вдруг стало страшно. Опять, только в этот раз я по-настоящему испугалась того, что, возможно, последний раз Дима вот так вот сжимает мою руку, он ведь если и не скажет ничего плохого, достаточно будет того, что он знает, что знаю я…

— Поговорим, — голос дрогнул. Холодная ладонь сжалась, но стоило чуть пошевелиться, тут же безвольно повисла, словно ничего и не было. Я не могла заглянуть в глаза парню, в эти невозможно, невыносимо серые глаза — просто не было сил. Но и так знала, что там не было упрека. «Если ты так решила», — вот что было сказано еще холодной ладонью.

«Если с тобой что-то случится, я не прощу ни себя, ни тебя», — вот что было в холодных серых глазах, когда они смотрели на меня, уходящую из комнаты вместе с человеком со странным прозвищем Шекспир.

Но я этого не видела.

Я смотрела в пол, не в силах поднять глаза. Я боялась. Уже не чего-то конкретного, а всего понемногу.

И даже не заметила за этим отсутствующе-напуганным состоянием, что вышла на лестничную площадку.

— Я в любом случае тебя догоню, так что не дергайся, — опережая мои еще не оформившиеся мысли, произнес мужчина и достал сигареты. Несколько секунд — и вот он уже затягивается, выпускает клубы дыма… А я, что зачарованная, смотрю на тлеющий огонек.

— Ты ведь умная девочка, — огонек опускается вниз, а голос вынуждает смотреть в пугающие темные глаза. — И понимаешь, что даже если мы вас сейчас отпустим — а так, скорее всего, и будет, — все просто так не решится. Твой отец слишком сглупил, огрызнувшись на Степана Павловича, но проявил чудеса ловкости, быстренько передав очень важные для шефа документы Князю. Не стану объяснять, что к чему и кто есть кто, скажу только, что оба эти человека — в некотором роде хозяева всех нас, и грызутся они уже давно, но ничего друг другу сделать не могут даже в сложившейся ситуации. Подумай, кто тогда пострадает, — и снова затянулся, ожидая, пока я «подумаю».

Знала и так.

— Вижу, догадалась, — мужчина усмехнулся. — Это палка о двух концах. С Воронцовыми, Беликовым и его семьей все в порядке, пока документы у Князя. Но пока документы у Князя, каждый под прицелом Степана Павловича. Твой папа залез слишком далеко, а расплачиваться, если говорить прямо, будете вы с твоей мамой. Всем будет гораздо проще, если все вернется законному владельцу — и он лично запретит всем и каждому трогать кого-то из фигурантов этого нехорошего дела даже пальцем.

— И что же вы от меня хотите? — я заставила себя посмотреть Шекспиру в глаза, отправив страх куда-то далеко. Лишь бы только не выдать себя…

— Ничего.

Я моргнула. Еще раз. И еще. Разве рот только, как рыба, не открыла, глотая судорожно воздух.

— Ты ведь умная девочка и все решишь сама. Я просто хочу, чтобы ты все понимала и верно оценивала. А дальше…

А дальше пришли еще люди, и Шекспир замолчал, при этом едва заметно поморщившись. Я даже не осознала, что произошло — лишь позволила увести себя, пропустив мимо ушей все сказанное. В голове звенели слова мужчины, больше подходящего для актера, чем для человека, и было глубоко плевать на все остальное; пока все внимание не захватили знакомые голубые глаза.

— Все закончилось, так что можешь отмереть, — накидывая мне на плечи плед, проговорил Кирилл Викторович, усаживая меня в машину. В метрах пятидесяти от нее стояла еще одна, более строгая, и из нее вышел человек. Седоволосый мужчина, сила которого ощущалась даже если вот так вот смотреть ему в спину.

— Тебе понравилось это милое местечко, — «ненавязчиво» усадил меня в машину врач и сам сел рядом. Последним, что я увидела прежде, чем он сунул мне какие-то таблетки и велел выпить, я успела заметить, что Дима вышел в обществе Шекспира, и решила, что седоволосый мужчина занимает у Константина Викторовича аналогичную должность.

Проснулась я в знакомой комнате в серо-зеленых тонах. Не от шума, а от того, что этот шум разом исчез.

Глава 13. Череда ошибок

— Наконец-то, — первым, что услышала я, резко сев на уже знакомой кровати, был голос, принадлежащий Кириллу Викторовичу. Вернее, не первым; первым был стук собственного сердца, отдающий болью в висках.

— Я уже боялся, что переборщил с успокоительным, — тем временем продолжал мужчина; по голосу его, правда, нельзя было сказать, что он чего-то опасался. — Как ты себя чувствуешь?

Хороший вопрос, для ответа на который надо чувствовать хоть что-то, кроме бешено колотящегося сердца. Но не скажешь же так врачу, мало ли, как он отреагирует…

— На удивление хорошо, — солгала, не моргнув и глазом. Я научилась этому еще лет пять назад, если не раньше, и с тех пор не растеряла навыка — практиковаться на маме приходилось едва ли не всегда. Что уж поделать, если не хотелось ее нагружать своими проблемами — приходилось лгать, и со временем эта ложь буквально срослась со мной, переплелась с правдой и честностью.

Вообще, я не люблю лгать. Прямо-таки ненавижу. Но лгу. Часто, бесстрастно, беззастенчиво. Плохо? Все хорошо, мам. Болит? Да нет, пустяк, сейчас пройдет. Поссорились? Нет, что ты, просто немного повздорили. Все, правда, хорошо, не переживай.

И обязательно улыбка, приросшая к таким вот фразам — но только не в этом случае. В этом случае хочется заплакать, зарыдать.

— Как…. Дима? — слова почему-то дались с трудом. Особенно имя, которое, кажется, мне больше не доведется произносить — вряд ли парень захочет и дальше со мной общаться, все вернется к тем временам, когда мы даже не были знакомы и почти не пересекались. Да и Константин Викторович вряд ли простит подобное…

— Да что с ним может случиться? — Кирилл Викторович беспечно махнул рукой, мол, все с ним в порядке. — Жив, здоров, только злой, как черт…

И, разумеется, на меня или папу.

— Ему, видите ли, непростительно было вот так вот попасться. Он, конечно, в некотором смысле прав — с четырех лет ходит на борьбу, только сейчас почему-то забросил… Но не в этом суть, — мужчина выпрямился в кресле, его голубые глаза разом стали необычно серьезными — и вся эта серьезность отразилась в позе, осанке, выражении лица. — Я уже говорил Диме и повторю тебе. Вам, ребятки, очень повезло, что мы сориентировались быстро и ничего непоправимого не произошло. Еще вам повезло… Впрочем, это не важно, все равно не поймешь, — в его голос вернулась прежняя расслабленность. — По моей части с тобой все в порядке, не считая небольшого стресса, который вполне поправим. Попьешь успокоительные, поспишь как следует, школу прогуляешь… И никакого кофе, только мятный чай. Поняла?