По правилам и без (СИ) - Страница 21

Я резко поднялась с дивана, намереваясь пройти в ванную — и какая разница, что я не знаю, где она, — чтобы умыться и отогнать этот проклятый жар с лица, но подвела координация. Как там говорилось в какой-то книге? «Привет, паркет, я вижу твои трещины»? У Воронцовых в зале был постелен ламинат, и трещин на нем не наблюдалось, но видеть его вблизи тоже не слишком-то хотелось… И опять — в который раз? — меня спас Дима: поймал перед самым падением. Только вот сам не удержался на ногах, и только в последний момент уперся одной рукой — второй он держал меня — в спинку дивана: так, что я попросту осталась зажата между ним и этим враз показавшимся неудобным предметом мебели.

— Как-то мы слишком много выпили, — тихо сказал он. Я кивнула. — И куда это тебя понесло?

— В ванную. Или на кухню — умыться, — так же тихо ответила я. Я собиралась тут же попросить прощения — по привычке, как и обычно в ситуациях, когда из-за меня страдают другие, но смолчала — некстати сейчас были бы слова извинения. Да и любые другие — я просто вдруг попала в плен этих невозможно желанных серых глаз.

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя странные глаза? — уже даже не сказал, прошептал мне парень. — Всего минуту назад они казались мне ореховыми, теперь я ясно вижу: они зеленые. И они красивые, настоящие, не испорченные тоннами косметики, а еще по ним всегда все видно, как бы ты ни старалась скрыть свои эмоции.

Я не отвечала — да и зачем? Что сейчас можно сказать? Можно лишь судорожно сглотнуть, почувствовав восхитительный аромат — смесь геля для душа и сигаретного дыма, еще сильнее прижаться к разгоряченному алкоголем телу, лишь бы только не упасть, пусть и на мягкий диван, потому что ноги резко подкосились, и почувствовать на своих губах чуть сладковатый привкус других, сейчас таких желанных…

Вопреки бытующему среди моих одноклассников мнению, я уже целовалась, причем не просто дотронувшись своими губами до чужих, а по-настоящему — только вот те, другие поцелуи, меркли с тем, что подарил мне Дима. Все мысли разом куда-то испарились, я прижалась к нему еще сильнее, дотронулась руками до плеч — и тут же упала на диван, под тихую, но звучную ругань.

— Что же ты со мной творишь… — не оборачиваясь ко мне, Дима ухватил сигареты и зажигалку и стремительно вышел на балкон.

А я с совершенно глупым выражением лица дотронулась пальцем до разгоряченных губ. Наверно, не лишним было бы случае обидеться — но я понимала, что ругался парень исключительно на себя, да и то не потому, что ему наш поцелуй был неприятен — даже наоборот, я успела разглядеть это в его глазах, таких… любимых. Только сейчас, нетрезвая, я могла это признать — да и отрицать было бы глупо.

Мысли так и не вернулись, а вот пустая голова кружилась нещадно, так что я легла на диван, свернувшись калачиком (по-другому поместиться не получалось), и задремала, не думая ни о чем и глупо улыбаясь.

Я не проснулась ни когда вместо тихой музыки мелодрамы заиграла громкая песня из рекламы, ни когда Дима вернулся и отнес меня на свою кровать — по себе ведь знал, как неудобно спать на маленьком диванчике, ни когда он наклонился ко мне, прошептал:

— И где же твоя хваленая рассудительность? Зачем заставляешь меня думать за двоих? — и, укутав меня, ушел — опять курить.

Глава 11. После

— Значит, твоя милая подружка осталась у тебя?

— Она мне не подружка, сколько можно повторять.

— Конечно, и поэтому ты привел ее к себе среди ночи, напоил и уложил в свою кровать. Прямо-таки заботливая мамочка.

— Заткнись! Если ты ее разбудишь — я тебя удушу.

— Вообще-то, это ты кричишь так, что даже у не бравшего уже три дня и капли спиртного в рот меня разболится голова…

— Заткнись по-хорошему, а? А то ведь и правда врежу, ты же знаешь…

Я рывком села на кровати. Приглушенный разговор продолжился совсем тихо, так, что я перестала улавливать его суть. Да и не стала бы: появилась проблема поважнее — где я и что тут забыла в одной пижаме?

Комната незнакомая, в серо-зеленых тонах, и, сразу видно, холостяцкая: ни одной безделушки, игрушки или даже разбросанных вещей — прямо-таки спартанский порядок. Да уж, моей спальне до этой далеко. Только, разве что, футболка ультрамаринового цвета, совершенно некуртуазно валяющаяся на столе, выбивается из общей гармонии.

Воспоминания пополам с осознанием накатили сразу, не щадя мою многострадальную головку. Сразу вспомнилось, и кому принадлежат разбудившие меня голоса, и где я, и что я тут делаю, и почему мне так хочется пить, и что вчера (вернее, сегодня) вообще было — и я тут же немилосердно залилась краской. Я. Вчера. Выпила. И. Целовалась. С. Димой. Воронцовым.

Охренеть.

Тем временем голоса за стеной смолкли, но в сторону спальни, где я боролась с краской и совершенно идиотской улыбкой, кто-то направился — судя по тому, как становились все громче и громче шаги. Господи, хоть бы это был не Кирилл Викторович!

Бог меня услышал. Но лучше бы это был не Дима — вернее, не Дима без футболки, с влажными после душа волосами и редкими капельками воды на мускулистом теле. Сердце, и без того бьющееся невероятно часто, стало отбивать марш солдат по пересеченной местности с сопровождением в виде ядовитых тиранозавров. И пока я боролась с этим глупым органом-насосом, Воронцов заметил, что я уже не сплю.

— Доброе утро, — а вот по голосу и тону я бы не сказала, что утро доброе. Скорее, что мучает похмелье, да и горло болит — у Кати после попойки, где она, ко всему прочему, умудрилась выкурить полпачки сигарет, голос был таким же хриплым. Интуиция подсказывала, что Дима за ночь выкурил целую пачку.

— Доброе, — не стала спорить я. — Ты... это... прости...

— Забей, — отмахнулся парень, так и не услышав, за что я собираюсь просить прощение. — Как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке, спасибо, — я не солгала: от ночной истерики не осталось и следа. — Если бы не ты...

— Ты бы не сидела сейчас на чужой кровати в чужом доме, у тебя бы не болела голова и не было бы чувства надвигающихся проблем из-за того, что ты ночевала у едва знакомого парня, — с не слишком-то хорошей усмешкой закончил за меня Воронцов.

— Никакого не едва знакомого! — я тут же возмутилась, но так же резко стушевалась: — Спасибо. Ты мне уже столько помогал, что я со счета сбилась…

Так помоги и теперь: надень футболку или уйди с глаз моих.

— Вот скажи, и как тебе, такой несчастной потерянной Белочке, можно отказать? — наконец-то со мной заговорил прежний Воронцов: наглый, хамоватый, самоуверенный и такой привычный, даже родной.

— Сколько говорила — у меня есть имя! — возмутилась я, подрываясь с кровати и швыряя в обидчика его же подушку. Попала. Во всех смыслах.

— Ах ты, мелкая!..

— Детки, я вам не мешаю развлекаться? — в дверном проеме показался Кирилл Викторович. Я так и застыла с занесенной для удара подушкой, потом смутилась и положила ее на кровать, при этом даже расправив. — Вы мне, в любом случае, очень мешаете своими криками с утра пораньше. Это у кого еще голова болела?

— Отвали, Кирилл, я с Белочкой воюю, — а вот Диму присутствие дяди ничуть не сковало — так этот гад еще и воспользовался тем, что я безоружна, и тут же начал меня щекотать. И когда только прознал, что я боюсь щекотки?

— Сколько тебя учить, малыш, что с милыми леди не надо воевать, их надо любить: днем на словах, а ночью на деле. Хотя, днем тоже можно, так даже веселее.

— Обойдусь без твоих советов, старый извращенец, — оставив в покое мои ребра, ответил Воронцов-младший. — Мне лучше знать, что делать с излишне резвыми рыжими Белками.

Нет, они оба издеваются!

— Эм… — самой осмысленной репликой напомнила о себе я и тут же об этом пожалела: на меня уставились две пары совершенно одинаковых, не считая цвета, глаз, только вот одни из них меня ни капли не заботили, а другие… в них хотелось утонуть — и одновременно с этим украсить парой фингалов. А еще заставить их владельца все-таки надеть на себя хоть что-то, будь то хоть индийское сари, женское, к тому же.