По правилам и без (СИ) - Страница 20

— Вижу я, что ничего, — Дима улыбнулся той особенной улыбкой, от которой слезы начали высыхать, а сердце — успокаиваться. — Какой у тебя код подъезда? Пойдем, я отведу тебя домой…

Его слова, что молния, ударили меня, заставили вырываться со всей возможной силой, то шепча, то крича, что я ни за что не пойду домой.

— Рита, немедленно возьми себя в руки! — прикрикнул на меня парень — я вся сжалась, понимая, что больше всего боюсь его разозлить, разочаровать, потерять его опору — и тут же продолжил, тихо и ласково: — Тогда пойдем ко мне, тебе хорошо, ты в куртке, а я заболею и умру — и что ты будешь делать?

— Не хочу, чтобы ты умирал. Не смей… — странно, но слова его причинили мне еще большую боль: не отчаянную, а наполненную страхом.

— Не буду, не буду, — тут же заверил меня Дима и повел к своему подъезду. — Только пойдем, а то тут и правда холодно, — все еще не отпуская меня, он заметно дрожащей от холода рукой набрал код подъезда: 7586. Ведя меня по ступенькам: в лифт заходить я наотрез отказалась, высказав это очередной порцией неразборчивого истерического шепота. — Да и вообще, несправедливо, что я у тебя в гостях был, а ты у меня — нет. И чем скорее мы это исправим, тем лучше.

Уже потом, успокоившись и тщательно все обдумав, я поняла, что именно такие вот успокаивающие шутливые слова спасли меня от нервного срыва — да и вообще, Диме я обязана чем-то даже большим, чем жизнь.

Но это было потом, а сейчас я дрожала, прижималась к теплому и сильному парню, рядом с которым чувствовала себя защищенной ото всех проблем, которые ждут меня там, в мире без него. Я совершенно не думала о том, как это все выглядит со стороны, что подумает Константин Викторович — я вдруг забыла про его существование, что потом скажет мама, а ведь она обязательно узнает, да и как потом будет шутить сам Дима — я почему-то верила, что подкалывать меня на эту тему он не будет, потому что он понимает.

Воронцова-старшего не оказалось дома, он, по словам сына, был злющий как черт, взял папку с документами и уехал куда-то.

— Это он из-за папы, — послушно усаживаясь на небольшой диван и позволяя укутать себя мягким и теплым даже на вид пледом, проговорила-прошептала я. — Он был очень… пьяный. Ты не думай, он не такой, и редко себе позволяет! Просто ему было плохо…

— И он наговорил тебе того, о чем потом пожалеет, — спросил-утвердил Дима, такой понимающий, близкий и… родной? Более подходящего слова у меня сейчас не было.

— Он… много что говорил… он сказал… «если бы не ты»… — я вдруг не смогла сдерживать слезы и зарыдала, обняв Диму за шею. Я бормотала бессвязные слова и фразы, выплескивая все, что накопилось — только каким-то непостижимым образом обогнула темы некой Маши, а он шептал мне успокаивающие и приободряющие, гладил по голове, позволял почувствовать себя защищенной ото всех проблем.

— Успокоилась? — парень отцепил меня от себя и посмотрел в глаза. Ах, как же мне хотелось раствориться в его невозможных серых глазах. Невозможно понимающих, невозможно теплых, невозможно родных, невозможно лю… нет, нет и нет! Я резво отпрянула, а потом только утвердительно кивнула.

— Я вижу, — Дима чуть горько улыбнулся и поднялся с дивана.

Прежде чем вернуть контроль своему обезумевшему телу, я успела схватить парня за руку так крепко, что, наверно, останется синяк, попросить его, глотая слезы, не оставлять меня, и сказать, что если его не будет — я умру.

— Я сейчас вернусь, просто найду тебе что-то успокоительное, — отцепив мою руку, мягко произнес Дима и включил телевизор. — Посмотри пока, я буду на кухне и вернусь меньше, чем через минуту.

Парень не соврал: стрелка на часах еще не совершила полный оборот, а он уже вернулся с платком, низким стаканом из толстого стекла и графином с чем-то темно-малиновым.

— Я не нашел успокоительного, — он налил содержимое графина в стакан почти наполовину и протянул мне. — Поэтому пей это, заодно согреешься.

Я с опаской посмотрела на стакан, но все же взяла его, а потом принюхалась.

— Не бойся, не крепкое — не стану же я тебя коньяком поить. Пей, и сразу полегчает.

И я выпила залпом, и тут же съела протянутую мне конфету — оказывается, они лежали тут, на столике, а я и не заметила. Горло обожгло, а потом стало тепло. Второй стакан — в этот раз полный лишь на четверть, — еще две конфеты, и стало спокойней. Где-то на грани сознания появилась мысль, что из рук сидящего рядом человека я бы выпила даже яд — и был бы он для меня божественным напитком, если бы только он так его назвал.

— Ну вот, полегчало? — Дима улыбнулся, ставя стакан на стол и закрывая графин. Взамен он протянул мне платок. — А ты не хотела пить… Всего лишь ликер, к тому же, совершенно не крепкий.

О «не крепком» у меня было полностью противоположное мнение, но я смолчала. Тем более, что заметила стоящую на полочке фотографию с красивой женщиной и ребенком. В ребенке легко угадывался Дима, а женщиной была его мать, Мария Воронцова.

— У тебя красивая мама, — тихо сказала я, как зачарованная глядя на фото в нежно-голубой рамке.

— Была, — поправил меня Дима, чуть погрустнев. — Она умерла пять лет назад.

— Я знаю, — и, предугадав следующий вопрос, объяснила: — Мне папа говорил. Они учились на одном факультете, только он на несколько курсов старше. А наши с тобой мамы были однокурсницами, и даже дружили… А еще, — я вдохнула побольше воздуха, ища смелость продолжить: — я нашла у себя ее фотографию…

И рассказала все: и про фотографии, и про пустые места в альбоме, словно кто-то убрал некоторые фото, и про папины слова — от которых снова потекли слезы.

А Дима слушал. Внимательно, не перебивая, давая мне выговориться — и только глаза выдавали то, что сказанное мной его задевало. И стоило мне закончить говорить, как он снова заставил — хотя, я не сопротивлялась ни секунды — меня выпить сладкий ликер, а потом выпил сам — полный стакан, даже не морщась.

— Дим, что это все значит? — спросила я, чуть подрагивающими руками теребя платок.

— Хотел бы я знать, — парень завертел в руках стакан, а потом, что-то решив, вышел на кухню, откуда вернулся с еще одним стаканом, пепельницей, зажигалкой и сигаретами. — Но не думай об этом сейчас. Тебе нужно еще выпить, чтобы спокойно уснуть, а мне… нужно, в общем, — он поставил стакан на стол, разлил ликер, но, вопреки моим ожиданиям, не сел на место. — А я пока… пойду на балкон.

Я снова схватила его за руку:

— Кури тут, это же твой дом… не стоит из-за меня идти куда-то, да и на балконе сейчас наверняка холодно.

— Это да, — согласился парень, садясь в кресло. Он протянул мне стакан (заполненный лишь на четверть) и взял полный свой, который тут же залпом осушил. Я последовала его примеру. — Ты уже согрелась? — кивок. — Хорошо, теперь будем надеяться, что ты не заболеешь. Может, тебе дать теплый халат?

— Нет, не стоит, — я резко залилась краской, которую не было заметно на фоне и без того раскрасневшегося от холода и спиртного лица. — Я… все в порядке, — и для убедительности закивала головой. Зря: та тут же немилосердно закружилась, но я не выдала этого, лишь решила не делать резких телодвижений.

— Дело твое, хотя не стоит мне тебя слушать, — скорее себе, чем мне, сказал Дима и закурил. Странно, но с сигаретой он выглядел взрослее — хотя обычно я такого не признавала, относясь к сигаретам, как к чему-то негативному. Впрочем, негативное отношение никуда не делось, просто я вынуждена была признать, что Диме сигарета шла, как бы пошло это ни звучало. Он затягивался, выпускал клубы дыма, снова затягивался, думая о чем-то своем, а я не могла оторвать от него взгляда. Он был таким… таким — я не смогла подобрать более-менее точных слов, хотя никогда не страдала отсутствием словарного запаса.

— Если бы ты была в своем обычном состоянии, я бы решил, что ты влюбилась, — голос парня застал меня врасплох, и я резко перевела взгляд на телевизор, где как раз шла к своему логическому завершению виданная мною уже не один раз мелодрама — герои целовались, а на заднем плане играла до жути романтическая мелодия.