По правилам и без (СИ) - Страница 19

Ведомая интересом — а что же у Воронцова за машина? Я ведь никогда ее раньше не видела, вернее, не обращала внимания, — я выглянула в окно как раз в тот момент, как черный внедорожник припарковался аккурат под фонарем. Со стороны пассажира из машины вышел человек, в котором я с удивлением узнала папу. Пробормотав что-то о том, что мне надо попытаться уснуть, я нажала на «Сброс» и побежала в коридор с твердой уверенностью в том, что сегодня я задам папе много вопросов, и не успокоюсь, пока не получу на них ответы.

Глава 10. Преступление и преступление

Заскрежетал дверной замок, я приготовилась с порога выдать с десяток вопросов, не пропуская папу дальше до тех пор, пока не получу ответы, но вся решимость вмиг слетела, стоило мне вдохнуть поглубже, чтобы дыхания хватило на всю пламенную речь. От такого перегара я сама едва не окосела.

— Риточка, дор-рогая, а ты почему не спишь? — чуть заплетающимся языком спросил папа, пытаясь снять с себя шарф. То, что для этого нужно было расстегнуть куртку, его не заботило. — А, я понял! Ты меня ждешь! Настоящая любящая дочка! — и расплылся в улыбке, от которой мне стало немного плохо.

Проглотив недовольство, я помогла папе раздеться и разуться и провела его на кухню, где тут же поставила перед ним ожидающий его ужин и уже остывший чай.

— Ешь, уже, правда, остыло, но все равно вкусно, — просто чтобы не молчать — а больше сказать пьяному отцу мне пока было нечего, кроме, пожалуй, пары-тройки ругательств, но такое отцу не говорят, — сказала я, усаживаясь напротив.

— Спасибо, доченька! Только ты мен-ня и любишь! — все тем же заплетающимся языком сказал папа и начал ужинать, приговаривая, как же хорошо я готовлю и как его люблю. Пока он был занят этим нехитрым делом — и, следовательно, сбежать от меня не мог — я поставила чайник и заварила, для разнообразия, чай нам обоим.

— Пап, ты чего так напился-то? Да еще и с кем? С Константином Воронцовым? — убрав наконец-то тарелки в мойку, тут же спросила я.

— Откуда ты знаешь? — тут же ужаснулся отец и едва не поперхнулся чаем. Должно быть, это был знак, что надо прекратить вопросы — но разве остановишь меня такой причиной, как алкогольное опьянение?

— Знаю, пап. Так из-за чего?

— Была причина! — туманно ответил он мне, а потом вдруг резко погрустнел. — Как же хорошо, что так вовремя маму мы послали… то есть отправили в сануз… санаторий! Вот бы и тебя куда-нибудь по… отправить — мне бы спокойней было….

— А что может случиться? — тут же насторожилась я.

— Пи… печаль, прости, доченька. Проблемы у меня и у Кости, большие проблемы! Вот зачем я тогда его слушал?! Поступил бы как хотел — и все бы было хорошо! — отец резко поставил чашку на стол, едва не расплескав содержимое. — Так нет же, он же умный, знает, как лучше! Всегда таким был — таких в детстве душить надо! И вообще, зря я тогда ушел, нельзя было Машку отпускать! И тогда бы…

— Пап, ты о чем? — улучив паузу в возмущенной тираде, спросила я, все же уловив некоторые аспекты сказанного. Но не верилось — мало ли на свете Маш? Вот только вместе с той фотографией…

— О чем я? — тут же переключил все свое внимание на меня папа. — Я о чем?! Ты даже не понимаешь! Конечно, тебе ведь никто не скажет! Даже Лена, и та почти ничего не знает, глупая и наивная девочка! Не залети она тогда, все было бы не так! Если бы не ты… Я бы не оставил Машу, мы бы были вместе, и тогда бы она не…

...Входная дверь закрылась особенно громко, даже яростно.

Наверно, мне стоило дослушать, но мы, дети, существа ранимые, и стоит нам уловить хоть отголосок фразы «Зачем ты вообще родился!», тут же лишаемся всего здравомыслия — остается только горечь, невероятная обида на весь мир, беспросветное отчаяние…

Каждый ребенок боится услышать такое, пусть даже сказанное не прямым текстом, и не важно, пять ему или пятьдесят — с родителями мы всегда остаемся детьми, это понятие не зависит от возраста. И я боюсь, как все, а может, и больше — и не желаю слышать такое, не желаю понимать, что не являюсь желанной, что испортила родителям жизнь. А ведь все так и есть, и дело даже не в папиных пьяных откровениях.

Я всегда это знала: когда родители ссорились, когда мама рыдала в ванной, а отец курил пачку за пачкой на балконе, когда мамины почти-подруги на ее дне рождения говорили о том, каким бы хорошим специалистом она была, не брось институт из-за беременности, когда в состоянии стала сосчитать, что родители поженились спустя пять месяцев после того, что мама забеременела.

А ведь ты, Рита Беликова, лучшая ученица, звездочка школы, должна была все понять еще три года назад…

Это был обычный вечер, ничем не примечательный, мы с мамой смотрели какой-то фильм — я не запомнила ни название, ни сюжет. Запомнила только одну-единственную фразу: «Ты же вышла замуж уже после того, как забеременела! Разве это правильно?» — и искренне удивилась.

— А разве это плохо — выйти замуж после того, как забеременеешь? — спросила я тогда у мамы. — Это же нормально…

— Это ненормально, доченька, — мама как-то грустно улыбнулась, но тогда я эту грусть не заметила. — Ты должна заводить ребенка только после того, как поймешь, что хочешь связать с человеком всю свою жизнь.

В тот вечер у меня не хватило смелости спросить: «А как же вы с папой? Неужели из-за меня вам пришлось связать жизни?» — да и не хотелось мне знать ответ, я ведь верила, что мама с папой друг друга любят и просто не могли раньше пожениться.

Глупой я тогда была — глупая и сейчас. Хотя бы потому, что выбежала из дома в чем была — пижаме, накинутой сверху вязаной собственноручно шали и тапочках, как сказал однажды Дима, наркоманской расцветки.

Дима… я посмотрела туда, где темнели его окна, и поняла, что больше всего на свете сейчас хочу услышать его голос. Глупо и очень «кстати». Хотя…

Когда я покупала эту пижаму, мама спросила, зачем мне нужна пижама с карманами. Тогда я ответила что-то невразумительное, а теперь поняла, что это была самая разумная покупка за всю свою жизнь: впопыхах я положила телефон не на тумбочку или кровать, а в карман пижамных штанов.

Трясущимися ни то от обиды, ни то от холода — который пока еще не слишком ощущался — руками я набрала последний номер в списке вызовов. Гудок, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой…

В голове запоздало пронеслась мысль, что он уже наверняка спит, и ему сейчас точно не до меня.

…восьмой, девятый…

«Ты уже соскучилась? — сонный голос, но ни слова упрека, только извечная насмешка. И как же сразу хорошо стало, спокойно. — Эй, Белка? Рыжая, ты тут? Прием? Рита?!»

Мое имя заставило меня резко дернуться: как часто так же обеспокоенно его произносили мама и папа.

— Прости, — пробормотала я, не сдерживая рыданий. — Я просто… прости…

Мимо проехала машина, но я не обратила на нее внимания. Лишь судорожно сжимала трубку, лепеча слова извинения, глотая слезы и дрожа от холода и боли.

«Рита, ты, что, на улице?!»

— Кажется… я… прости, просто… — я будто забыла все слова. Да и не хотелось говорить — лишь слышать приятный голос, который волшебным образом дарил тепло и спокойствие.

«Стой на месте, я сейчас спущусь!» — я не улавливала смысл сказанного, просто наслаждалась голосом — и зря, иначе бы не стала так дергаться, когда кто-то накинул на меня что-то тяжелое, оказавшееся курткой.

— Ну же, спокойнее, это всего лишь я, Дима, — проговорил парень, укутывая притихшую меня и прижимая к себе.

— Прости, я думала, это…

— Понимаю, думала, что это кто-то плохой. Ты ведь даже не заметила, когда я подошел… Что случилось, почему ты выбежала в таком виде? — натянув мне на голову капюшон, спросил парень. Мне сразу стало тепло-тепло — просто потому что он рядом, а не только из-за его теплой куртки.

— Ничего… я просто… — меньше всего мне хотелось, чтобы он знал о словах отца и о том, что я нежеланный ребенок. И больше всего хотелось рассказать именно ему, чтобы он понял, прижал к себе, успокоил.