По поводу одной современной повести - Страница 7

Если героиня – дѣвушка неглупая, то горькою насмѣшкою надъ всемъ высокимъ и благороднымъ должны были показаться ей послѣ всѣхъ краснорѣчивыхъ рѣчей его увѣренiя въ необходимости умѣренности, тихаго и кроткаго отношенiя къ существующимъ интересамъ общества, въ безполезности ломки, въ безполезности борьбы. Дѣйствительно, положенiе нелѣпое – торчать ото всѣхъ особнякомъ; пальцами начнутъ указывать, на смѣхъ подымутъ, возненавидятъ! Только зачѣмъ же говорить было противное и возбуждать благородный энтузiазмъ въ дѣвушкѣ? – неужели чтобы втоптать его потомъ въ грязь? Зачѣмъ онъ увѣрялъ ее, что можно жить нашей такъ – называемой дѣйствительностью, и не признавать ее; при полной невозможности борьбы – замкнуться ото всѣхъ и никого не допустить до души своей; что можно имѣть понятiя, которыхъ никто не имѣетъ, и не заботиться, что пошлая, давящая дѣйствительность не признаетъ ихъ; что можно наконецъ весь вѣкъ ни одному человѣку на свѣтѣ не сказать чѣмъ вы живете, и кончить жизнь такъ; что на голову и на сердце контроля нѣтъ? А тутъ пришлось съёжиться, обособиться, притвориться, что и ты такой же человѣкъ, какъ всѣ. Иначе простымъ людямъ нельзя жить на свѣтѣ; неужели запрещено устроить простое, мѣщанское счастье? мильоны живутъ съ единственнымъ призванiемъ – честно наслаждаться жизнью. Вотъ въ томъ – то и дѣло, что вы сами простые люди. Зачѣмъ же играть роль героя, человѣка вышедшаго изъ толпы, какимъ вы кажетесь или желаете казаться по своему развитiю? А такъ какъ вы дѣйствительно принадлежите къ «лучшимъ людямъ», то мы требуемъ, чтобы вы слова свои доказали дѣломъ и не прятались бы трусливо въ толпу, не прикрывались бы юродствомъ, когда дошло дѣло до доказательствъ. Не запрещено устроить простое, мѣщанское счастiе и удовлетвориться имъ, только не вамъ, потомучто искреннее сознанiе ваше, чувство собственнаго достоинства не должны допустить васъ до этого. Не выразись такъ глубоко убѣжденiя его въ болѣе серьозныхъ, въ болѣе широкихъ требованiяхъ отъ жизни, мы примирились бы съ нимъ, мы не могли бы поступить иначе по слабому развитiю его умственныхъ способностей и силъ душевныхъ; но на мѣщанскомъ счастьѣ мы примириться не можемъ. Вѣдь мѣщанское счастье состоитъ въ принятiи средствъ, формъ жизни за цѣль ея. Хорошо устроенная домашняя обстановка, правильное полученiе дохода или ренты, безмятежное самодовольствiе, невозмущаемая ничѣмъ, покойная съ комфортомъ жизнь составляютъ идеалъ, цѣль мѣщанской жизни и мѣщанскаго благополучiя. Можетъ ли примириться съ такой цѣлью герой нашъ? Еще разъ повторяемъ: мы не романтики. Мы знаемъ, что современный герой ходитъ не Гамлетомъ, не Альмавивой, а во фракѣ или въ форменномъ сюртукѣ и въ резиновыхъ калошахъ; мы ратуемъ не противъ поэтической обстановки, а противъ несостоятельности внутренняго содержанiя. Смѣшно было бы требованiе наше, чтобы герой ходилъ въ атласныхъ панталонахъ и бархатномъ плащѣ. Человѣкъ, высоко развитый и съ самыми благородными требованiями отъ жизни, въ нашъ вѣкъ живетъ повидимому какъ всѣ люди, какъ живутъ мѣщане. Но это только внѣшняя форма, обстановка, а не сущность, не идеалъ, который внутри въ груди его, который не позволяетъ ему заснуть, остановиться, удовлетвориться нетолько формой, но и настоящимъ содержанiемъ, и постоянно шепчетъ душѣ его вѣчное впередъ. Не смѣйтесь надъ этимъ словомъ идеалъ. Это не задумчивая дѣва – миньона, не луна, не романтическiя юношескiя грезы, хотя и въ этомъ нѣтъ ничего смѣшного: нѣтъ, это всѣ тѣ благородныя, возвышенныя, широкiя стремленiя, живущiя въ груди человѣческой отъ его созданiя и появленiя на землѣ, которыя онъ осуществляетъ въ наукѣ, искуствѣ, жизни; они освѣщаютъ и согрѣваютъ мысль его и чувство, рождаютъ готовность на самоотверженный поступокъ, на геройскiй подвигъ. Эти стремленiя не удовлетворятся картинами и канделябрами, пальмой и кактусами, коврами и рѣзной мебелью, серебромъ и фарфоромъ, мраморомъ и дорогими бобрами, ни даже шкатулкой, туго набитой банковыми билетами. Человѣкъ сытъ, одѣтъ, обутъ, хорошо и тепло помѣщенъ, онъ ходитъ въ оперу и музеи; а дальше что? Буржуа говоритъ: дальше ничего дѣйствительнаго, а начинаются бредни и утопiи; цѣль достигнута, идеалъ осуществленъ, низведенъ на землю изъ мысли человѣческой. Но есть страдающiе и голодные, забитые и измученные, погрязшiе въ невѣжествѣ и утратившiе человѣческое подобiе! «Для примиренiя со всѣмъ этимъ – говоритъ буржуа – есть мѣщанская филантропiя и ея заведенiя» и т. д. и т. д. Много подымается въ душѣ злобы и жолчи отъ подобнаго рѣшенiя заплывшаго жиромъ и душевнымъ спокойствiемъ мѣщанскаго мозга, а вы совѣтуете примиренiе, принятiе факта, объясненiе причины! Я вѣдь не противъ этого говорю: можно свѣтлою мыслью познать, объяснить, любящимъ, кроткимъ сердцемъ простить, можно безвыходной апатiей, безнадежнымъ отчаянiемъ и совершенною утратою вѣры примириться… я понимаю это; можно согласиться даже ожидать другого времени для борьбы съ тѣми фатально повидимому сложившимися преградами, легшими бревномъ посреди дороги и заслонившими пути къ дальнѣйшему движенiю впередъ: я и это допускаю; только не принимать дѣйствительность, пошлую и безобразную, за воплощенный идеалъ, не видѣть конечной цѣли въ простомъ, мѣщанскомъ счастiи. И это вовсе не означаетъ лѣзть въ герои въ томъ смыслѣ, какъ это принимаютъ. Будто для подвига, для геройскаго поступка непремѣнно необходимы подмостки, съ которыхъ герой виднѣе для окружающей его толпы! Безъ сомнѣнiя слава – могущественный мотивъ для развитiя и увлеченiя; жажда ея – одинъ изъ великихъ и священныхъ рычаговъ для подвига; но и она не можетъ быть исключительною цѣлью. Цѣль – это я самъ, мое сознанiе, мое достоинство, мои желанiя и стремленiя всѣ вмѣстѣ, невыключая ни одного, – идеалъ. Весь мiръ – мой, для меня, а не я для него; простое мѣщанское, формальное счастiе – для меня; семья и собственность, наука и искуство, общество и государство – все для меня, а не я для нихъ. Дальше этого прометеевскаго желанiя, захватывающаго все мiрозданiе, мысль идти не можетъ; тутъ предѣлъ. Можетъ – быть это самообольщенiе, гордыня духа человѣческаго; но пусть явятся силы, которыя оспаривали бы у человѣка господство надъ всѣмъ его окружающимъ, всѣ такъ называемыя фатальныя, неизбѣжныя силы, окружавшiя, давившiя, мучившiя его съ самаго дѣтства: незадумываясь вступитъ онъ съ ними въ титаническую борьбу и все побѣдить всемогущимъ своимъ разумомъ. А вы совѣтуете остановиться на примиренiи!.. но тогда вѣдь не будетъ побѣды. Проведите вашу мысль и кротость до конца – вы ужаснетесь той бездны, куда влечетъ это примиренiе; человѣкъ низойдетъ на степень животнаго.

Не всякому можно быть Наполеономъ или Цезаремъ, но это ничего не доказываетъ. Есть изъ – за чего придти въ отчаянiе, потерять вѣру въ могущество и способность человѣческаго организма, если принять, что все число героевъ во всей семьѣ человѣчества ограничивается только той небольшой кучкой, которую сохранила намъ исторiя. Это только герои, которымъ случайно удалось быть на политическихъ и разныхъ другихъ подмосткахъ и потому поразившiе всѣхъ съ возвышенности мѣста, на которомъ они стояли. Возьмите для примѣра военнаго героя и послѣднюю войну, защиту Севастополя. Кто въ ней герои? Неужели только два – три генерала? Нѣтъ, много было въ ней героевъ, имена и подвиги которыхъ остались намъ неизвѣстны и останутся неизвѣстными; много было случаевъ увлеченiя, самоотверженiя, мужества, самопожертвованiя, непопавшихъ ни въ реляцiи, ни въ газеты. Правда, герой часто творитъ обстоятельства и становится извѣстнымъ, прiобрѣтаетъ славу; но еще чаще обстоятельства закрываютъ его, мѣшаютъ ему выказаться. Столько есть темныхъ, безвѣстныхъ, сокрытыхъ отъ всѣхъ взоровъ уголковъ, въ которыхъ идетъ борьба съ пошлой дѣйствительностью, въ которыхъ совершаются самоотверженные подвиги, остающiеся неизвѣстными нетолько историкамъ, но и фельетонистамъ. Явятся благопрiятные обстоятельства, откроется арена другими героями – и сколько выступитъ новыхъ, здоровыхъ дѣятелей, героевъ! Не заключите пожалуста изъ моихъ словъ, что ихъ явится ужь слишкомъ много, что они выползутъ изъ норъ своихъ какъ тараканы ночью на кусокъ хлѣба; нѣтъ, я говорю только, что они есть, хотя быть – можетъ они и не попадутъ въ лѣтопись и исторiю; но только они выползутъ не изъ тѣхъ уютныхъ, комфортныхъ жилищъ, обильно украшенныхъ бронзой и дорогими коврами, въ которыхъ царствуетъ примиренiе, въ которыхъ идеалъ жизни – простое, мѣщанское счастье.