По небу полуночи ангел летел... - Страница 34
Телефонная интермедия
«Как чувствует себя Софья Казимировна?»
«Отлично себя чувствует! Я выложил ее пудожским гранитом, и теперь она величается не Дыркой, а ее высочеством Самоваровой-Печерской, особо приближенной к Самому и прочее. В общем, величественная стала и недоступная. Представляешь, к ней на прием записываются за месяц. Так что приходи, я тебя пропущу без очереди, как старого товарища. Только без мусорного ведра приходи».
«Честное слово, это не я заливал твою самоварную дырку цементным раствором».
«Какая разница? Главное — ты пожертвовал своим именем и помог сотворить чудо, помог прославить Софью Казимировну».
Рождественский цветок
Впервые чувствует Алексей Иванович Фуражкин свое отсутствие на стороне существования, свою отстраненность от времени, свою непричастность к бытию. Не звучит за его новогодним столом веселый смех, не бренчит гитара романтическая, не звенят хрустальные фужеры — пустота вокруг, безмолвие, смерть. «Хочу на волшебный Восток, — шепчет Фуражкин, — хочу видеть синий изгиб Эгейского моря и огоньки рыбацких лодок в розовой роздыми. Хочу, чтобы под окном маленькой гостиной расцветал персик, и на белой благоухающей ветке ворковал египетский голубь».
«Что ты там опять бормочешь?» — жена Марина включает телевизор, пытаясь заполнить пустоту звуками чужого праздника. Оттуда, с той стороны жизни, высвечивается Сам — возвышенный, одинокий. Он облачен в суровую черную крылатку отшельника. За ним мерцают голубые ели и башни красного монастыря, куда Сам заточил себя сам. Он говорит заздравную речь, обращенную к российским городам и весям, но говорит ее тихим, металлическим голосом, как того требуют древние правила бусидо.
«На лице его печать, — замечает Фуражкин. — Так выглядит тот, кто только выглядит. Кажется, он вот-вот растворится, вот-вот исчезнет. Ужасно, но я уже запамятовал, как его зовут». В двенадцать часов на башне бьют куранты, и сбывается пророчество — растворяется Сам в рубиновом мерцании, исчезает за еловой дымкою, пропадает в синей фата-моргане.
«С Новым годом! — целует Фуражкин жену Марину. — С новым счастьем!» Обнявшись, они подходят к окну. На подоконнике цветы в расписных глиняных горшочках зябнут. Не золотится диадемой китайская роза, не струятся зеленые русалочьи пряди петунии, не звенят нежными лепестками розовые церковные колокола — северная зима царствует в садах Адониса.
«Ой, смотри, рождественский цветок зацвел! — жена Марина осторожно поглаживает маленький фиолетовый кустик. — Он всегда зацветает, когда приближается смертельная угроза. Все-таки какое это мужество — цвести перед лицом смерти!»
А за окном колеблется сумрачное петербургское небо, и ветер воет, раскачивая желтый фонарь, и вьюга бесконечная беснуется, ниспосылая на землю круговерть непроглядных снежных ночей, мерцающих созвездий и розовых революций.