По эту сторону Иордана - Страница 7

— А где она?

— Она уже поела. На, — баба Неля воспользовалась моментом, впихнула в недоуменный рот следующую ложку.

— Где она?

— Уроки пошла делать, — соврала баба Неля, хотя знала, что Юлька лежит на Валиной кровати, поставив тарелку на грудь, и читает книжку о красавице из Нью-Джерси, за которой старый муж-миллионер послал частного сыщика, выследить и заснять ее роман с юным журналистом, чтобы потом развестись, не дав ей ни одного миллиона. А на свою кровать Юлька теперь ни за что не ляжет, пока баба Неля не переменит всю постель, хотя она под клеенкой совершенно сухая и чистая.

— И я пойду, — Циля увертывается от очередной ложки, рука у бабы Нели дрожит, суп проливается на пол.

— Ты есть будешь или нет?

— Уроки делать, — воркует Циля и шарит за спиной, ищет костыль.

— Есть будешь или нет? — рычит баба Неля и шваркает ложкой об стол.

Циля отшатывается, заслоняет лицо руками. Из комнаты выскакивает Юлька:

— Бабуля, не могла раньше наораться, обязательно, когда я дома?

— Молчи, — хрипло шепчет баба Неля.

— Чего ты ее терроризируешь?

— Молчи, уходи отсюда.

— Чего молчи, чего уходи? Будто вы одни здесь живете! Продыху от вас нет.

Не срывайся, не реагируй, уговаривает себя баба Неля. Девчонка повторяет чужие слова. Чьи — чужие? Моей дочери и моей внучки.

— Прошу тебя, уходи, — шепчет она, тяжело дыша.

— Прошу, прошу! Я вот тебя тоже прошу, не клади ее на мою кровать, не ори, не вари суп из всякой дряни…

— Уходи отсюда, поганка маленькая! — кричит баба Неля. Напряженные связки сжимаются рыдательным спазмом, резь нестерпимая. Юлька пугается бабкиного лица, захлопывает за собой дверь в комнату, напоследок все же бросает неуверенно:

— Сама уходи…

Временно снова становится тихо. Юлька немного пересидела в комнате прабабкин гнев, подвела глаза, налоснила волосы блестящей липкой гадостью и ушла, не сказавшись. Баба Неля моет посуду. Циля притаилась в своем углу и еле слышно бормочет там свое «только жить».

Баба Неля не переживает стычку с Юлькой, не думает о ней. Как только перестало давить в горле, она ее как бы и забыла. Хуже другое. Перепуганная Циля так проворно убралась на свой топчан, не прося даже чаю, что баба Неля не успела перестелить под нее с Юлькиной кровати клеенку. Надо бы перевести Цилю обратно в комнату, скоро все сойдутся, станут толочься в кухне, захотят посидеть у стола, Циля будет им мешать.

Вместо этого баба Неля решает прилечь. Вечером, как спадет жара, Циля запросится гулять, вспоминает она с тоской. Если не полежать хоть немного, то, пожалуй, просто не потянуть. Кровать манит непреодолимо, а клеенку уж потом, Циля чаю не пила, может, обойдется…

Баба Неля стоит у раковины, держась за край, и думает о том, как сделать четыре шага, отделяющие ее от кровати. Застоялись ноги, пока мыла посуду. До Цилиного костыля не дотянуться, а пригодился бы. Опереться о стол, потом о спинку стула, главное — начать двигаться, вот сделала два шага, и уже легче. Сейчас лягу, ноги повыше… Хлопает входная дверь — пришла Валентина. И сразу в кухню. Не раздеваясь, не сняв босоножки, протискивается мимо бабы Нели, валится на ее топчан, слабо стонет:

— Все, хватит, завтра не пойду…

Каждый вечер она так говорит. Баба Неля знает, как тяжело с опухшими ногами мыть полы, и сочувствует дочери, но не очень сильно.

— Валя… пошла бы на свою кровать…

Валентина лежит, не отвечает.

— Доченька… поди на свою кровать, — просит баба Неля.

Валентина тяжело поднимается, молча уходит в комнату, только посмотрела на бабу Нелю. Так посмотрела, что баба Неля жалеет, зачем она сама не пошла в комнату, не легла на Валину кровать. Но она была уже так близко к своей, а до Валиной так далеко.

— Ча-аю! — робко пищит из своего угла Циля.

Но баба Неля уже лежит, и никакая сила ее ближайшие четверть часа не поднимет. Закрыть глаза, ни о чем не думать, набираться сил, чтобы взять последнюю на сегодня дистанцию — вечер. Баба Неля так это про себя называет для утешения: последняя дистанция, последний на сегодня рывок, но дистанция эта состоит из множества мелких отрезков, и все их надо пройти. Прогулка с Цилей, чай, прибрать кухню, когда все покормятся, чай, прибрать ванную, когда все помоются и лягут спать. А там уж только постелить Циле, раздеть ее, уложить, укол, чай.

Но это все ладно. Это все ничего. Самое тяжкое для бабы Нели это вечернее присутствие в доме всех домочадцев.

Баба Неля знает, как будет выглядеть вечер. Сама она, конечно, будет «копаться» — бабуля, ну что ты все копаешься, обещала со мной посидеть, просила когда-то Леночка, когда баба Неля была еще почти молодая и для Леночки главный человек. Девки — Валентина, Леночка и Юлька — засядут в комнате или в кухне, в зависимости от того, куда баба Неля запустит после прогулки Цилю. И если им ничего от бабы Нели не требуется, обращаться к ней не будут. От всякого участия в их нормальном общении они почти полностью ее отсекли. Циля будет рваться посидеть с ними, начнет за ними ходить, они разок перейдут из одного помещения в другое, потом которая-нибудь скажет: бабуля, ну что ты за ней не следишь, уйми ее, посидели бы вы в кухне (или в комнате), поговорить не даете. Они искренне полагают, что говорить им с бабой Нелей, кроме простейших хозяйственных дел, не о чем.

А разве не так? — спрашивает себя баба Неля. Что ты им интересного можешь сказать? Конечно, хочется порасспросить их, узнать. Что ж, она и спрашивает, и они даже отвечают, скажут что-нибудь, побыстрее и попроще, как ребенку, чтобы отвязался. Ну, а ты-то, ты что им можешь сказать, чтобы им было нужно и интересно? — допытывается у себя баба Неля. И ничего такого в себе не находит.

Ох, а сегодняшний Гриша с мивцой? Вдруг и впрямь придет? Еще, правда, не совсем вечер, но кто его знает, когда у них тут принято в гости ходить. А Валентина там валяется, не евши, не мывшись, не переодевшись, распухшая, растрепанная и злая.

Вставай, бабуля.

— Ча-а-ю…

Валентина не лежит, а сидит. Сдергивает с Юлькиной кровати свою подушку, взбивает, на бабу Нелю не смотрит.

— Доченька, обедать будешь?

Молчит.

— Иди, поешь, сразу полегчает.

Валентина горбится над подушкой, мнет ее кулаком, в голосе слезы:

— Да, вы с Цилей належитесь за целый день, а тут…

Баба Неля прекрасно видит: этой большой, нескладной пожилой женщине, ее дочери, хочется, чтоб ее пожалели. Вот она и дает бабе Неле хоть какой-то, а шанс. Хотела же, хотела, чтоб пустили к себе, чтоб по-человечески, как с ровней. Чего ж тебе еще? Но надо, значит, сесть рядом, обнять, выслушивать упреки и жалобы, утешать, вытягивать из себя слова… Подгибать ноги, усаживаться на низкую, проваленную кровать, держать изработанными руками это тяжелое, рыхлое тело, да еще как вставать потом, тошно подумать даже…

— Ладно, Валечка, не сердись. Иди поешь. Или помоешься сперва?

Валентина начинает плакать в голос. Стонет, обнимая подушку:

— … телевизора даже нет… там бы на пенсию через два года… жить больше не хочу…

Ничего смешного в этих словах нет, наоборот, но баба Неля не может удержаться от усмешки. И эта жить не хочет? Нет, голубушка, рано ты собралась, легко хочешь отделаться, перед тобой еще двое на очереди. Но тут же одернула себя, заставила пожалеть. Как ни бесит ее Валентина своей бездарностью и детской беспомощностью, баба Неля испытывает к ней некое как бы сестринское чувство солидарности, зная, что она все же ближе к ней и Циле, чем к Леночке с Юлькой, и все, что ей предстоит, начнется уже скоро.

— Валечка, а у нас сегодня, может быть, гость будет. Приведи себя в порядок, симпатичный такой дядечка.

— Какой еще гость?

— Приходил тут один местный, славный такой, средних лет, помогать нам хочет, а объясниться мне с ним трудно.

Валентина, поднявшая было голову от подушки, утыкается в нее снова, бормочет:

— Пусть Елена с ним объясняется.

А тут и Леночка пришла. Оживленная, деловитая, быстро подняла мать, отправила ее в душ, бабу Нелю даже в щеку чмокнула — ужинали? А Юлька где? А вы с Цилей уже гуляли? Что же вы, копуши! Поужинали бы все вместе.