По-братски (ЛП) - Страница 3

— Ты бледен, друг мой, — сказал он как-то. — Возможно, я немного пожадничал. Между прочим, твое бледное лицо и борода делают тебя похожим на одного австрийского поэта, которого я… знал. Довольно долго он был одним из самых излюбленных моих компаньонов. Ты знаешь, мы ведь предпочитаем одних доноров другим. Поверь, мы вовсе не такие неразборчивые обжоры, какими нас описывают в книгах…

Крэйг потерял сознание. Очнулся он уже днем. Казалось, что тьма слой за слоем сползает с его глаз, а сам он все ближе поднимается к свету из бездны. Во тьме светился крохотный, тусклый красновато-оранжевый диск; постепенно он раздувался и разгорался и наконец заполнил собой весь мир. — Как… как ты стал… тем, что ты есть?

— Как я, Эрик Хоффманстааль, стал вампиром? Сложный вопрос. Я, конечно, могу ответить, что в моем роду все были вампирами, но это все равно оставляет открытым вопрос о нашем происхождении. На этот, общий вопрос, я ответить не могу, хотя долго занимался его изучением. Разумеется, существуют легенды… но они противоречивы.

Хоффманстааль задумчиво запустил в бороду пятерню.

— Одна из версий, например, — продолжил он минуту спустя, — утверждает, что одновременно с homo sapiens и обезьяной от общего предка отделилась еще одна ветвь. Причем первые две так ненавидели своего родственника, что тот вскоре вынужден был затаиться. Некоторые полагают, что мы пришли на Землю с другой планеты еще в доисторическое время. Говорится также о виде, совершенно отличном от человека, но, вследствие того, что человек захватил господство в мире, мимикрировавшем, имитировавшем человека — до тех пор, пока и физически не стал близок к людям. Наконец, совсем уж фантастическое утверждение о том, что мы суть слуги Дьявола, один из батальонов его легионов, созданный, дабы приумножать в веках скорбь и страдания бренного мира. Легенды!..

Нас преследовали, бросали в темницы, сжигали заживо, называли маньяками-извращенцами — и все потому, что наш метаболизм отличен от людского. Мы припадаем к фонтану жизни, в то время как человек питается от мертвой плоти; и все же монстрами называют нас.

Он раскрошил в своей могучей ладони галету и бросил куски за борт. Вода вскипела от бросившихся к приманке акул.

— Люди!.. — тихо сказал Хоффманстааль.

Жизнь продолжалась. Крэйг ел, Хоффманстааль питался. Страх Крэйга мало-помалу уходил — обыденность происходящего вытесняла его.

Они покачивались на волнах бесконечного моря, вдвоем под огромным небом. Горизонт был краем мира. Больше не существовало ничего. Ночь и день сливались в сумеречную одинаковость. Море и небо были неясными отражениями друг друга. Мягкое колыхание шлюпки убаюкивало.

В шлюпке царил мир. У Крэйга не осталось даже мысли о сопротивлении. «Симбиоз», как определял их отношения Хоффманстааль, стал естественным образом жизни; затем — и самой жизнью.

У Крэйга было довольно времени, чтобы любоваться на звезды — раньше повседневная суета не оставляла ему времени для этого удовольствия. И еще были эти странные, темные отношения — мягкие губы, искавшие его горло, уносившие мысли о необходимости что-то делать, бороться, оставлявшие его опустошенным и странно взволнованным. Это был покой. Это было удовлетворение. Это было — исполнение должного.

Страх растворился в каком-то оцепенении, оцепенение — в странном сладострастии. Еженощные посещения Хоффманстааля больше не пугали; это были не нападения чудовища, а визиты друга, которому Крэйг от всей души хотел помочь и который, в свою очередь, помогал ему. Ночью и днем они давали друг другу жизнь, и эта жизнь, которой они обменивались, непрерывным потоком циркулировала меж ними. Крэйг был безмолвным и пассивным сосудом жизни, который Хоффманстааль каждый день наполнял, чтобы жизнь эта смогла возродить себя к наступлению ночи, когда ее субстанция возвращалась к Хоффманстаалю.

Дни и ночи проходили над ними и исчезали за бледным горизонтом, опоясывавшим их вселенную. В этом их мире ценности изменились, и сам факт изменения был забыт.

Все-таки стыд подавал еще голос где-то в глубине сознания Крэйга. Легенды, история, церковь — все они утверждали, что вампиризм есть зло. Он покорился вампиру — следовательно, склонился перед злом. Преподобный отец Крэйг ни за что не поддался бы ему — что бы там ни было с едой в рундуке. Он бы заострил осиновый кол, отлил пулю из самородного серебра…

…Только тут ничего такого не было. Лицо отца снова возникло перед ним, как бы говоря, что это не имеет значения — бороться со злом необходимо в любом случае, как бы ни были ничтожны шансы. Он попытался отогнать видение, но безуспешно. Во время их ночных свиданий, когда Крэйга охватывало странное тепло и чувство удивительной близости, лицо отца висело над ними, более яркое, чем луна. Но Хоффманстааль был повернут к нему спиной, а Крэйг, объятый слабостью, мукой и экстатическим наслаждением, не обращал на него внимания.

Они забросили свои зарубки на планшире. Теперь никто из них не мог сказать наверняка, как долго шлюпка дрейфует по морю.

Настал, однако, день, когда Хоффманстааль был вынужден урезать паек Крэйга.

— Мне очень жаль, дружище, — пояснил он смущенно, — но ты сам понимаешь, что это необходимо.

— Значит, припасы кончаются?

— Мне очень жаль, — повторил Хоффманстааль. — Да, кончаются… и когда кончатся твои, тогда и мои подойдут к концу.

— Мне, в общем-то, все равно, — прошептал Крэйг слабо. — Я почти не чувствую теперь голода. Поначалу даже больших порций мне не хватало. А теперь я и вкуса пищи не чувствую. Это, наверное, от неподвижности…

Хоффманстааль мягко улыбнулся.

— Возможно. А может быть, и нет. Мы должны внимательно следить за морем — не пропустить бы корабль. Если в самое ближайшее время корабль не появится — нам придется голодать… Я, разумеется, тоже уменьшу свои порции.

— Мне все равно.

— Бедный мой друг, когда к тебе вернутся силы, тебе будет далеко не все равно. Ты, как и я, будешь хотеть жить…

— Может быть. Но теперь, по-моему, я умер бы легко, смерть была бы даже приятной… приятнее, кажется, чем возвращение в мир…

— Да, мир жесток, но воля к жизни движет в нем все. И нас.

Крэйг лежал неподвижно и с ясностью мысли, какой он не испытывал уже очень давно, размышлял, потому ли он не хочет возвращаться в мир людей, что в мире этом слишком много зла, или потому, что сам теперь был отмечен печатью зла, недостоин жить среди людей…

…И еще Хоффманстааль. Он представлял собой серьезную проблему. Должен ли он сообщить о нем? Нет. Тогда откроется все и о самом Крэйге.

Но разве то, что случилось с ним, было таким уж предосудительным и позорным? Разве у Крэйга был выбор?

Не было.

Но стыд, материализовавшись в образ отца, мучил его.

Возможно, Хоффманстааль попытается заставить его продолжить их отношения? Может быть, он… полюбился ему? Похоже, что да…

Но ведь мягкий, внимательный Хоффманстааль, этот чувствительный вампир — не попытается же он насильно…

Мозг Крэйга протестовал против этих, чисто практических, мыслей. Они требовали чересчур больших усилий. Гораздо проще было вовсе не думать — просто лежать, как лежал он уже много дней, в покое, расслабившись, не заботясь ни о чем.

Вскоре ясность мышления растворилась вновь в сумеречной одинаковости дня и ночи. Он ел. Хоффманстааль питался.

Он был в полубессознательном состоянии, когда Хоффманстааль заметил дымок на горизонте. Здоровяк приподнял его, чтобы он тоже мог видеть этот дымок. Это было судно, и оно шло прямо на шлюпку.

— Ну, вот все и позади. — Голос Хоффманстааля звучал тихо и мягко, его теплые руки заботливо поддерживали плечи Крэйга. — Вот и подошла к концу наша маленькая идиллия. — Крэйг почувствовал, как руки Хоффманстааля слегка сжались на его плечах. — Друг мой… друг мой, до того, как судно подойдет к нам, — все эти люди, шум, суета и все, что несет это судно… — до того, в последний раз, давай…

Хоффманстааль, продолжая поддерживать Крэйга, склонился над ним. Губы его приникли к горлу Крэйга с почти сексуальной алчностью.