Пляска смерти - Страница 8

Джейсон, pomme de sang Жан-Клода, был очень хорош во всех смыслах, но кормить каждый день и меня, и Жан-Клода он не мог. Кто-то один был мне нужен на эту должность, или даже двое, пока я не научусь лучше управлять ardeur’ом.

Грэхем был одним из тех, кого Жан-Клод мне порекомендовал вызвать на «интервью» как кандидата в pomme de sang. Жан-Клод считал, что если бы эти «интервью» я проводила чуть более интимно, сейчас у меня уже был бы новый pomme de sang. И называл меня упрямой. Ашер называл меня глупой – за отказ воспользоваться такой возможностью. Может, это и было глупо. Я не сказала Ронни, что все мужчины моей жизни составили для меня шорт-лист других мужчин как кандидатов на испытание – она бы еще больше разозлилась, потому что, если бы Луи ей сделал такое щедрое предложение, она бы на седьмом небе была от счастья. Но я – не Ронни, и то, что обрадовало бы ее, меня сильно смущало.

Из всех мужчин, которые приходили в мою постель просто спать и обниматься, Грэхем был самый настойчивый. Он ясно дал понять, что хочет большего, чем я собираюсь дать. Конечно, не будь я такой упрямой, он бы тоже сейчас участвовал в конкурсе возможных папочек… от этой мысли я вся похолодела. Вот еще довод в пользу того, чтобы не трахаться со всеми, с кем в одной койке оказываешься.

– Лупа, я молю о прощении. – Лицо его все еще было перепуганным от моего упоминания о Больверке, но слова – слова не были словами мольбы. На самом-то деле. У волков молить о прощении можно единственным образом – куда более близким и интимным, чем мне хотелось бы от Грэхема, но если бы я запретила такой жест, между нами возникла бы трещина, которая могла бы расти и в результате повредить стае Ричарда. Вот блин.

– Молишь? Тогда моли, Грэхем.

В моих словах не звучала неловкость – звучала злость. Злость – это мой вечный щит. Я пытаюсь научиться прятаться за чем-нибудь другим, но злость все равно остается моим щитом – испытанным и верным, и сейчас она тоже помогла.

Он встал, возвышаясь надо мной. Такой широкоплечий, мускулистый, большой – а на лице страх. Наконец-то он поверил, что я могу сделать ему больно, если он меня из себя выведет. И что у меня будет право делать ему больно. Надо сказать, видеть страх на его лице не было неприятно – он сам на это напросился. Мы хотели по-хорошему – Мика, Натэниел и я, но некоторые просто не понимают хорошего обращения. Что ж, на такой случай всегда найдутся альтернативы.

Он мог воспользоваться жестом подчинения, когда берут в объятия, но предпочел сделать это так, как мне было когда-то показано: легко коснулся моего лица пальцами – так, чтобы удержать равновесие. Будь мы на публике, он бы очень-очень бережно прикоснулся губами к моим губам, но мы не были на публике, а значит, будет нечто более интересное.

Он наклонился надо мной, и эта прелюдия была слишком похожа на поцелуй.

У меня возникло желание отстраниться, но я для Грэхема была доминатом. Доминант не шарахается от подчиненного, насколько бы больше тот ни был. Речь не идет о величине или физической силе, речь о том, кто круче, а Грэхем при всех своих размерах не был в этом коллективе самым крутым. Даже и близко не был.

Он нагибался, нагибался, его рот повис над моим, я уже чувствовала его теплое дыхание на губах. Наверное, даже в последнюю секунду он еще думал насчет украсть поцелуй, которого я ему не давала, но понимал, что делать этого не стоит. И сделал он то, что ему полагалось делать, хотя, если честно, поцелуй бы меня смутил меньше… по крайней мере в некоторых отношениях.

Ему полагалось лизнуть меня в нижнюю губу – аналог жеста, который подчиненный волк демонстрирует доминанту. Этот жест имитирует пищевое поведение щенят. Но что там ни говори, а это не отменяет факта, что его пальцы нежно касались моих щек и дыхание грело мне губы. Кончик языка коснулся моей губы и скользнул по ней – мокрый, скользкий, чувственный, влажнее, чем был бы первый настоящий поцелуй. Влажный, как будто я выпила вина и размазала немного по верхней губе. Как раз настолько, чтобы я вынуждена была облизнуть губу, повторив его жест. Будто пила прикосновение его рта.

Он вздрогнул, и дыхание его задрожало в воздухе.

– Это было хорошо.

– Для тебя это должно было быть просьбой о прощении, обращенной к лупе твоей стаи.

Но мой голос слегка дрожал, и близко не было в нем нужной твердости.

У него на лице мелькнула улыбка – разрушающая имидж крутого до кончиков ногтей парня и возвращающая Грэхему его возраст. Ему еще только будет двадцать пять.

– Я действительно прошу прощения, но все равно это больше, чем ты мне когда-либо позволяла.

Я покачала головой и прошла мимо него, Мика и Натэниел – за мной. Мика нес сумку, где среди прочего был и тест на беременность. Когда он вышел из аптеки, я поняла, почему я откладывала покупку – от нее вся проблема становилась более реальной. Глупо, но правда.

– Ты спал со мной в одной постели, Грэхем, – бросила я через плечо, направляясь к большой двери в подземелье.

– Спать – это не то, чего бы мне хотелось, – ответил он.

Я остановилась перед дверью, повернулась и просто посмотрела на него. Мои мужчины разошлись на шаг в стороны, чтобы ему было виднее.

Грэхем глядел на меня, глаза его всматривались в меня из-под слишком длинной челки. Как зверь, затаившийся в траве. Верхний слой челки не был так длинен, когда мы впервые встретились.

– Грэхем, сегодня мне эта твоя ерунда не нужна никак.

– Отчего ты всегда на меня злишься?

– Не всегда, Грэхем.

– Если ты на меня не злишься, отчего ты так меня невзлюбила?

– Я не невзлюбила тебя, Грэхем, просто не хочу тебе давать. И имею право не хотеть, даже если тебе хочется трахнуть меня.

– Так не надо мне давать, просто накорми от меня ardeur. Так, как ты месяцами кормила его от Натэниела, без акта.

Я покачала головой:

– Подвергать страсти ardeur’а кого-то, кого я не хочу держать при себе, я не стану. Это жестоко.

– Ardeur – это самое сильное оргастическое переживание, которое любая из линий вампиров может дать смертному. – Лицо Грэхема было полно такого желания, руки его протянулись в воздух, будто могли оттуда извлечь ardeur и прижать к себе. – Я только хотел знать, каково это. Настоящее, а не жалкие обрывки, которые достались мне случайно. Чем это плохо, Анита? Почему нельзя такого хотеть?

– Она боится, что ты на это подсядешь, – сказал Мика тихо.

Грэхем потряс головой:

– Я никогда в жизни ни на что не подсаживался.

– Везет тебе, – сказал Натэниел.

– Пожалуйста, Анита, не корми ardeur на чужих. Не надо звать чужих, когда есть прямо здесь люди, готовые почти на все, чтобы напитать твою нужду.

Я застонала – скорее это был вопль досады, – пошла к двери, открыла ее, и мы проследовали по каменным ступеням вниз, вниз, туда, где был истинный дом мастера города.

Ступени были слишком широки, слишком… не найти слова, что слишком, будто их вырезали не для тех, кто ходит на двух ногах. Идти по ним было всегда неудобно, почему я еще и не переобула кроссовки. Мика все равно взял меня за руку, и я не возразила. Если Грэхему покажется, что мне нужна помощь при спуске по лестнице, так пусть идет в… то есть не идет. Сегодня мне нужно успокаивающее прикосновение.

Натэниел остался с другой стороны от меня, но за правую руку не пытался меня взять: эта рука мне нужна свободной для пистолета или ножа. Да, эти вампиры считаются друзьями Жан-Клода, но они не мои друзья. Пока что.

Мы вышли на площадку перед самым поворотом лестницы. Поворот здесь слепой, но если упрешься в дальнюю стену, слепота продлится недолго.

– Подождите! – сказал позади Грэхем. – Подождите, пожалуйста! Я должен идти первым.

Мы обернулись. Он шел за нами, на несколько ступеней выше, и улыбался почти нервозной улыбкой.

– Я же телохранитель.

Я оглядела его с ног до головы и спросила:

– У тебя с собой?