Плоть и кровь - Страница 4

Прежде чем лечь, он проглотил с полстакана виски. Себе он объяснил, что это в чисто медицинских целях, однако стакан тщательно прополоскал и убрал подальше в надежде, что Пейшенс не заметит. Она часто ворчала, что он еще и пьет – ко всем его прочим достоинствам!

– Обедаем в ресторане, – сказала она тоном, не допускающим возражений.

– Когда?

– Сегодня.

– Где?

– Есть одно местечко за городом, называется Карлопс.

Ребус кивнул:

– «Ведьмин прыжок».

– Что?

– Так переводится Карлопс[7]. Там у них есть скала. С нее прежде сбрасывали тех, кого считали ведьмами. Если не полетела, значит не ведьма, невиновна.

– Но мертва.

– Их судейская система была далека от совершенства. Взять хотя бы позорный стул – тот же принцип[8].

– Откуда ты все это знаешь?

– Молодые констебли нынче сплошь эрудиты.

Он помолчал.

– Слушай, насчет обеда… мне нужно заскочить на работу.

– Ничего тебе не нужно.

– Пейшенс, там у нас…

– Джон, это здесь у нас будет смертоубийство, если мы не начнем хоть сколько-то времени проводить вместе. Позвони – скажи, что болен.

– Не могу.

– Тогда я позвоню. Я врач, мне поверят.

Ей поверили.

После обеда они пошли прогуляться – посмотрели из любопытства на знаменитую скалу Карлопс-Рок, а потом, невзирая на ветер, полезли в гору отметиться на Пентландс[9]. Когда они вернулись на Оксфорд-террас, Пейшенс наконец сдалась и первая сказала, что у нее накопилась кое-какая бумажная работа, то есть ей попросту хотелось разобрать какие-то бумаги, или проверить налоговую отчетность, или просмотреть свежие журналы. Поэтому Ребус поехал по Куинсферри-роуд и остановился перед церковью Богоматери Вечной Опоры, с чувством виноватой радости отметив, что никто еще не исправил шкодливое граффити на доске объявлений, превратившее «вечную опору» в «вечный запор».

В церкви было пусто, прохладно и тихо, через витражное стекло проникали радужные лучи. Надеясь, что он явился вовремя, Ребус прошел в исповедальню. По другую сторону зарешеченного окошка кто-то был.

– Простите меня, отец, – сказал Ребус. – Я даже не католик.

– А-а, так это вы, язычник. Я ждал вас. Мне нужна ваша помощь.

– Разве не мне положено произносить эти слова?

– Не дерзите. Пойдемте выпьем.

Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи – на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее – непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, – дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.

Но сегодня отец Лири вальяжно расселся в шезлонге у себя в саду. Стоял прекрасный ранний вечер, теплый и прозрачный, с моря тянуло прохладным ветерком.

– В такой день хорошо полетать на воздушном шаре, – мечтательно сказал отец Лири, отхлебнув из стакана с гиннесом. – Или попрыгать с тарзанки. Кажется, на время фестиваля что-то в этом роде устроили на Медоуз. Ох, как бы мне хотелось попробовать.

Ребус моргнул, но промолчал. Гиннес был ледяной – таким впору зубы замораживать вместо анестезии. Он поерзал в своем шезлонге, который был намного дряхлее того, в котором сидел священник. Прежде чем сесть, он заметил, что ткань почти насквозь протерта в тех местах, где она встречалась с горизонтальными деревянными брусьями. Оставалось только надеяться, что шезлонг его выдержит.

– Вам нравится мой сад?

Ребус обвел взглядом яркие цветы, подстриженную траву.

– Я плохо разбираюсь в садах, – сознался он.

– И я тоже. Это не порок. Но у меня есть один знакомый старик, который понимает толк в садах, и он за умеренную плату присматривает за моим. – Он поднес стакан к губам. – Ну, так как у вас дела?

– Отлично.

– А у доктора Эйткен?

– В полном порядке.

– И вы двое все еще?..

– Более или менее.

Отец Лири кивнул. Тон Ребуса не располагал к продолжению темы.

– Снова угроза взрыва, да? Я слыхал по радио.

– Может, на испуг хотят взять.

– Но вы не уверены?

– ИРА[10] обычно использует кодовые слова, так они дают нам понять, что не шутят.

Отец Лири покивал, словно отвечая каким-то своим мыслям.

– И еще убийство?

Ребус отхлебнул пива.

– Я был на месте преступления.

– Хотя бы сделали перерыв на время фестиваля, правда? Что подумают туристы?

Глаза отца Лири лукаво сверкали.

– Пора уже туристам знать правду, – сказал Ребус. Эти слова вырвались у него слишком быстро. Он вздохнул. – Довольно мрачное зрелище.

– Прискорбно. Я беру назад свои легкомысленные слова.

– Что поделаешь. Это естественный способ самозащиты.

– Да, вы правы.

Ребус знал это по себе. За шуточками, которыми он обменивался с доктором Куртом, тоже стояло инстинктивное желание убежать от очевидного, непоправимого. И все равно перед мысленным взором Ребуса с прошлого вечера постоянно возникало прискорбное видение – висящее, вытянутое тело молодого человека, которого они еще даже не опознали. Эта картинка останется в его мозгу навсегда. На ужасы у всех фотографическая память. Он выбрался из тупичка Мэри Кинг и увидел, что Хай-стрит сверкает фейерверками, по улицам бродят толпы людей, которые разинув рот смотрят на синие и зеленые вспышки в ночном небе. Фейерверки запускали из замка – это был завершающий аккорд парада военных оркестров. Меньше всего ему в тот момент хотелось говорить с Мейри Хендерсон. Он даже осадил ее, чтобы не приставала.

«Ах, как нехорошо», – сказала она тогда, не сдаваясь.

– Ах, как хорошо, – сказал теперь отец Лири, поудобнее устраиваясь в шезлонге.

Даже добрая порция виски не стерла из сознания Ребуса жуткую картину. Разве что смазала углы и края, отчего то, что находилось в центре, проступило особенно резко. Выпей он еще виски – образ стал бы еще резче.

– Мы ведь здесь ненадолго? – спросил Ребус у священника.

Отец Лири нахмурился:

– Вы имеете в виду здесь, на земле?

– Именно. Мы приходим сюда слишком ненадолго, чтобы наше пребывание здесь имело какое-то значение.

– Скажите это человеку с бомбой в кармане. Каждый из нас имеет здесь значение.

– Я говорю не о человеке с бомбой. Я о том, как его остановить.

– Вы говорите о том, что такое быть полицейским.

– А, ладно, может, я вообще ни о чем не говорю.

Отец Лири позволил себе мимолетную улыбку, ни на мгновение не отрывая глаз от Ребуса.

– Не мрачновато ли для воскресенья, Джон?

– А разве не для этого существуют воскресенья?

– Может быть, для вас, отпрысков Кальвина, это и так. Вы говорите себе, что обречены, а потом целую неделю пытаетесь свести это к шутке. А вот мы придаем этому дню особое значение.

Ребус поерзал в своем шезлонге. Ему все меньше и меньше нравились разговоры с отцом Лири. Они попахивали прозелитством.

– Не пора нам перейти к делу? – спросил он.

Отец Лири улыбнулся:

– Протестантская трудовая этика.

– Вы пригласили меня сюда, чтобы обратить в свою веру?

– Зачем нам нужен такой мрачный тип, как вы! И потом, мне легче обратить в мою веру штрафной удар с пятидесяти ярдов на стадионе «Мюррейфилд» при боковом ветре. – Он глубоко вдохнул. – В сущности, моя проблема – не ваша проблема. Может быть, это вообще не проблема. – Он провел пальцем по стрелочке брюк.