Плоскость морали - Страница 44

— А как же, Андрэ, логика? Взгляните на факты, затем порассуждайте. Чего же вы?

— Перестаньте. Вы ведёте себя просто… подло.

— Вот как? — усмехнулся Нальянов, и глаза его вдруг полыхнули злобой. — Вы уверены? — Он наклонился к Дибичу. — Беда-то в том, что погибшая девица может не быть девицей вовсе не из-за насилия. Ведь вчера покойница приходила к вам на встречу, не так ли?

— Что? — подлинно поразился, внутренне обмерев, Дибич.

Он оцепенел и почувствовал, как по всему телу прошла ледяная дрожь.

— Я видел, как вы вчера засунули записку в шляпку девицы, — усмехнулся Юлиан. — Просто вы ошиблись. Перепутали шляпку Анастасии Шевандиной со шляпкой мадемуазель Климентьевой. Они похожи. Так что, — он наклонился к самому ухи Дибича и насмешливо прошептал, — случись что, в расследовании вы заинтересованы не больше моего, дорогой Андрэ…

Нальянов, обронив, что зайдёт на почту, быстро ушёл, мелькнув тенью в свете фонаря в парке. Дибич же, несколько минут бездумно смотрел ему вслед, потом неожиданно ощутил, насколько устал. Лихорадочное напряжение и взвинченные нервы последних часов, оказывается, изнурили его до полного бессилия.

Но хуже всего было нежданное открытие, точнее, разоблачение, сделанное Нальяновым. Дибич понял, что обманулся, и это понимание усугубилось новой тяжёлой тоской: он был с Анастасией, а Елена по-прежнему была далека от него, а то, что его афронт оказался известен Нальянову, стократно злило и унижало. При этом Андрею Даниловичу достаточно чётко дали понять, что теперь его действия определяет Нальянов, в противном случае…

Впрочем, нет, это померещилось. Юлиан ничем не угрожал, просто очень жёстко отметил общность их интересов.

Дибич поплёлся к костру, где мелькали тени полицейских и участников пикника, подойдя, опустился на поваленный ствол, потёр лицо руками. Хотелось спать.

Полицейские расспрашивали молодых людей об их передвижениях, но, как понял Дибич, толку не добились. У берёзы стоял Харитонов, бледный и трясущийся, его пытался успокоить Вельчевский. Деветилевич, взволнованный и недоумевающий, силился растолковать стражам закона, что был на реке, а Анастасии не видел. Не видел её и младший Осоргин, бегавший в лавку за папиросами, а потом вернувшийся к Левашову на берег. Нигде не встречал её после ужина и Левашов, удивший рыбу по ту сторону реки. Осоргин-старший гулял с невестой, потом остановился поболтать с Аристархом, позже снова нашёл Лизу в парке. Гейзенберг, по его словам, искал Аннушку Шевандину, хотел отдать ей шаль, которую она забыла у костра, но нигде её не видел. Закусив губу и ничего не говоря, у огня сидела бледная Елена Климентьева. Она никого не видела, когда начался дождь, укрылась в беседке в парке, оттуда ей были видны господа Нальянов и Дибич, когда они переходили через мост. Харитонов тоже никого не видел, да и видеть не мог — снова потерял очки. Анны и Лизы не было, услышав слова Дибича о гибели сестры, они бросились к берегу, увидели тело, и с ними началась истерика, часть которой застал господин Вельчевский, велевший своим людям отвести рыдающих девушек в Мариинскую больницу к Игнатьеву.

Обе нигилистки на вопрос Вельчевского со странным презрением ответили, что убитую не знали вовсе, познакомились только на юбилее. Анна Шевандина, когда вернулась к костру, не могла ничего сказать о том, где она была около шести, она мельком видела только Елену, сидевшую в одной из аллей Сильвии и читавшую. Сама она тоже бродила по аллеям парка и никого не встретила. Ростоцкий же, выпив принесённой ему валерьянки, твёрдо сказал, что после того, как все разошлись, с ним осталась только Аннушка и Лизавета Шевандины. Девушки никуда от костра не уходили, Аннушка сидела с гитарой, Лиза — читала.

Остальных Ростоцкий не видел. Часов старик с собой не взял.

Публика была, что называется, «чистая», Ростоцкий — человек ранга высокого, задерживать никого не стали, но всех попросили никуда из Павловска не отлучаться. Дибич вздохнул, с трудом поднялся. Мысли его двоились, виски сжимало болью.

К нему подошла Елена. Она была босиком, держала в руках туфли, основательно где-то промочив их. Аромат её ландышевых духов фирмы Коти перебивался дымом костра и запахом мокрой травы. Она была не испугана, но словно удручена чем-то, Андрей подал ей руку и подвёл к скамье на дальней аллее, с горечью отметив, что ночью подлинно был дураком, если мог спутать во тьме эту прохладную тонкую длань с горячей рукой Шевандиной.

— Как… как это произошло? — голос Елены дрожал.

Дибич коротко рассказал о происшествии.

— Юлиан Витольдович сказал, что её… задушили?

Андрей кивнул, заметив, что девушка не бледна, а, напротив, на щеках её пылал яркий и несколько болезненный румянец. Он предложил проводить Елену до дома, но она покачала головой, обронив, что вернётся с подругами. И точно — девушки показались из-за деревьев, сопровождаемые Левашовым и Деветилевичем. Сергей Осоргин нёс снасти и сак с мелкой рыбой, Леонид вёл под руку невесту, Гейзенберг на ходу что-то жевал. Харитонова не было, и на вопрос Дибича, где он, Левашов мрачно обронил, что его тоже повели в больницу — стало дурно с сердцем. Полицейские с Ростоцким и экономкой ушли другой аллеей. Эмансипированные девицы шли за ними следом.

Дибич на слабеющих ногах поплёлся домой.

Чалокаевский дом был освещён по первому этажу. Подходя, Дибич заметил, что в столовой суетится прислуга, а за столом, сжав в руке салфетку, с вымытыми и набриолиненными волосами, в костюме и галстуке сидит Нальянов и, смеясь, что-то рассказывает тётке. Чалокаева, кутаясь в шаль, слушает племянника, и время от времени что-то спрашивает. Дибич с досадой подумал, что этот наглый барич в своём циничном равнодушии к совершившемуся выглядит подлинно царственно. При этом снова ощутил приступ ледяного бешенства, почувствовав в поведении Нальянова нечто, унижающее его самого. Андрей Данилович почти без сил вошёл в дом, потом, приведя себя в порядок, спустился в гостиную.

Чалокаева с Юлианом всё ещё были там: племянник играл тётке ноктюрн Шопена. Ни Нальянов, ни Лидия Витольдовна не задали Дибичу ни одного вопроса и даже не поинтересовались ходом расследования. Причём в этом совсем не было ничего нарочитого, было заметно, что их это подлинно не волнует.

Есть Дибич совсем не хотел, он попросил у хозяев порошок от головной боли и поторопился лечь, едва пробило девять. Болело за грудиной, его трясло. Вначале усталость взяла своё, Андрей Данилович провалился в сон, но едва часы в гостиной отбили четыре, проснулся и, с досадой понял, что больше не уснёт. Тогда сел на кровати и задумался. Он снова вспомнил взгляд Нальянова, устремлённый на тело утопленницы и его грязную ругань. Злоба, раздражение, непомерное ожесточение и даже бешенство промелькнули в том коротком сквернословии. И тут же всё погасло. Юлиан потянулся к куртке, глаза засияли, губы дрогнули в улыбке. Почему он обозлился — и почему так быстро успокоился? Ведь он… почти ликовал, дошло вдруг до Дибича.

Размышления о Шевандиной не заняли много времени. То, что он провёл с ней предыдущую ночь, было известно только Нальянову. Она же сама едва ли понимала, что ошиблась: на пикнике она к нему вообще не подходила. А раз так — не было и особого смысла тревожится.

Чёрт не выдаст — свинья не съест.

Не спал в эту ночь и Вениамин Вельчевский, терпеливо расспрашивая сестёр убитой. Лизавета Шевандина на все его вопросы отвечала, что в этот день почти не видела сестры. Она бродила по парку, читала, потом с рыбалки вернулся её жених и они гуляли вдвоём по Сильвии. Аннушка же, к его немалому удивлению, о жизни Анастасии не могла сказать почти ничего. Анастасия никогда не была ни болтливой, ни откровенной. Мыслями ни с кем не делилась.