Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Страница 5

- Где? — его взгляд держит цепко, контакт не разорвать.

- В общем-то, везде, — нервно хихикаю, прикусываю нижнюю губу, чтобы не расхохотаться с видом законченной истерички.

Фон Вейганд укладывает свою игрушку обратно на кровать, заботливо укрывает, притягивает крепче, прижимается всем телом.

- Спи, — он трется бородой о щеку.

И меня подбрасывает вверх ледяной волной.

Записка. Гребаная записка от английского придурка. Улика, забытая в свете последних событий, не перепрятанная и не смытая в унитаз от греха подальше.

Неприятности только начинаются.

***

Говорят, на своих ошибках учатся только дураки, умные люди набираются опыта на чужих примерах. Как тогда назвать меня, если ничему не внимаю и не делаю никаких полезных выводов? Лауреат Нобелевской премии в области идиотизма, не иначе. Один из тех редких счастливчиков, которые наступают на грабли с завидной частотой и даже умудряются получать извращенное удовольствие, просят подкладывать им свинью почаще да пожирнее.

Я терпеливо дождалась утра, не решаясь потревожить хрупкое благоволение к моей персоне, но при первой же удобной возможности понеслась в туалет, чтобы с дичайшим ужасом осознать — пять сотен пропали.

«Тебе п*здец, сейчас-то стопудово п*здец», — заржал внутренний голос.

Взбесилась, экстерном прошла все стадии отчаяния, а после успокоила себя, призвав на помощь здравый смысл.

В конце концов, это ничего не значит, никак не может быть использовано. Ну, написал номер телефона, ну, просил позвонить. Че дальше? Психически нестабильная переводчица реально зассала признаваться в ее рьяных домогательствах к ее скромной персоне, сунула записку куда попало, руководствуясь спонтанным порывом. Забыла и вычеркнула. Нет улик, нет доказательств, нет преступления.

Однако загадочно исчезнувшая купюра выедала мой бедный мозг похлеще всех предыдущих событий с пропажей Стаса, долгом Вознесенскому и вихрем эмоций самой противоречивой направленности. Клянусь стерпеть любые катаклизмы за капельку определенности.

Я добросовестно обшарила все имеющиеся в наличии туалеты, хотя прекрасно помнила, в каком именно припрятала компромат. Обыскала каждый уголок, посмотрела за раковинами, унитазами, чуть ли в мусорные ведра не полезла. Тщетно.

Приглядываюсь к слугам, сканирую Андрея на вшивость, строю логические цепочки.

— Кто? — шепчу дрожащим голосом.

Нет, не так. Слишком мало чувства.

— Кто?! — гневно и яростно, брызжа слюной. — Какая скотина подводит под монастырь? Узнаю — закопаю.

Впрочем, если фон Вейганд узнает раньше, закопают меня, точнее, погребут в стенах здешних подвалов, наполненных сплошной любовью и романтикой. Ножом пошинкуют, ремешками нарежут и пропустят через мясорубку. О последствиях не хочется думать, даже краешком сознания не хочется представлять.

И я сочинила тысячи причин, рассудительных отмазок, начиная от сомнамбулического ухода в отказ «не было этого, не помню, не знаю», продолжая быковатым наездом «взяла, спрятала, не стреляться же теперь», и завершая слезоточивым «не знала, не могла подумать, боялась признаваться».

К тому же, факт принятия записки еще ничего не означает, равно как и ее сокрытие. Главное — по номеру хорошего Гая не собирались звонить, отложили в долгий ящик, благополучно выбросили.

Всякий миг ожидаю подвоха, ловушки, неминуемой расплаты за несвоевременное скудоумие. Однако нет никаких тревожных звоночков, условия моего содержания только улучшаются день ото дня.

Общение с родными становится привычным занятием, регулярно выхожу на связь, говорю часами, расспрашиваю о всякой ерунде, просто наслаждаюсь моментом, видимостью нормального существования. Будто я действительно работаю в Китае, будто все по-настоящему хорошо. Вживаюсь в роль, пробую очередную маску, примеряю образ. Теряюсь в лабиринтах лжи, с давящим отчаянием понимаю — нельзя разложить новую колоду карт, зачеркнув прошлое.

Питание насыщается вредными углеводами и жирами, нагрузки в спортзале не отменяются, но в компании десертов воспринимаются гораздо приятнее.

— Естественно, распоряжение господина Валленберга, — уверяет Андрей.

«Специально откармливает. Неровно дышит к твоей филейной части, — издевается внутренний голос. — Забыла, да?»

Стараюсь не анализировать причины. Физическая усталость помогает переносить моральную измотанность, укрепляет расшатанные нервы. Боль выделяется вместе с потом, отравляющие чувства выплескиваются наружу, цепкие когти отпускают четвертованное сознание.

Мне разрешают выезжать в город, осматривать местные достопримечательности, посещать торговые центры и SPA салоны. Разумеется, в компании охраны, под чутким и неусыпным контролем, дабы птичка не выпорхнула ненароком из клетки. За мною ненавязчиво присматривают крепкие ребята в костюмах. Иногда к нам присоединяется Андрей, с ним не очень весело, но легче и привычнее.

Безлимитная кредитка баронессы Бадовской покрывает любые расходы, позволяет тратить такие суммы, которые неприлично произносить вслух. Предел мечтаний, достойный того, чтобы продаться с потрохами. Пестрая реальность, разрекламированная на страницах гламурных журналов. Череда ярких картинок и потрясающих впечатлений, замутненная горечью, затаенным страхом и сумеречными эмоциями, ощущениями на изломе.

Мои ночи проходят неизменно — в комнате фон Вейганда, на огромной кровати, в жарких объятьях спящего монстра.

Мягкие порхающие поцелуи дразнят и разжигают темное пламя.

Трепетно прижаться к моим приоткрытым губам или разгоряченным щекам, нежно скользнуть по напрягшейся шее, очертить дрожащие плечи, двинуться чуть ниже, исследуя тело, утверждая власть, единоличное право собственника, рассеивая сомнения.

— Du bist mein Miststück (Ты моя сучка).

Хрипло шепчет фон Вейганд, покусывая за ушко, а потом притягивает ближе, заставляя прочувствовать мощь возбуждения. Горячего и твердого, пульсирующего кровью, желанного до шума во взмокших висках, до табунов голодных мурашек, сотрясающих плоть, до всепоглощающей черноты в глазах.

— Meine Schlampe (Моя шлюха).

Хочет, чтобы я унижалась, умоляла, упрашивала его ступить дальше, трахнуть жестко, так сильно и глубоко, как лишь он умеет. Технически проникать способен каждый, но вонзаться в сердце, ставить душу на колени, пробивать насквозь, выворачивая наизнанку, оголяя провода… лишь он. Только он один.

— Маленькая лживая сучка.

Опиум. Токсичный и губительный, запредельно-опасный. Единственный в своем роде.

— Эта сладкая попка истосковалась по наказаниям, — усмехается фон Вейганд, варварски терзая мою грудь искусными пальцами, а после приказывает встать на колени, прижимается сзади, овладевает медленно и неторопливо. — Но я не буду спешить, займусь ею позже. Ты не разочарована?

— Нет, — выдыхаю с явным облегчением, выгибаю спину, двигаюсь сама, потому что терпеть невозможно.

— Тише, — руки ложатся на мои бедра, надежно сдерживают, вынуждают стонать и молить о продолжении.

— Пожалуйста, — пальцы впиваются в смятые простыни, пропитанные тягучей похотью и низменной жаждой.

— Что? — его язык ласкает спину, выводит пьянящие узоры на коже, обнажает, раздевает донага.

Есть зависимость, с которой невозможно совладать. С которой нет никакого желания бороться.

Занимаемся любовью? Слишком возвышенно и благородно.

Спим? Пресно, не отражает и малой доли порочной истины.

Необходим окказионализм. Круче однообразного траха и скучной е*ли. Авторский вариант для безумцев, намертво спаянных общей жаждой, слитых воедино первобытной тягой, скованных ядовитым грехом.

Глава 1.5

Адекватные люди не приходят среди ночи в гостиничный номер неизвестного немца. Они не совершают вереницы идиотских и совершенно бессмысленных действий, наплевав на доводы разума и ампутировав инстинкт самосохранения. Не разрушают свою жизнь подчистую, не оставляя камня на камне, умудряясь накосячить мимолетно, просто из любви к процессу.