Плик и Плок - Страница 3

Вперед! Их добрая гнедая лошадь понеслась; ее черная грива, переплетенная алыми лентами, развевается над жилистой шеей, и уже пена белит удила и их блестящие оконечности. Вперед, юноша! Коли шпорами бока твоего бегуна; твоя смуглянка, с черными бровями, трепеща от его быстрых поскоков, прижмет тебя крепче к своему сердцу, и ты почувствуешь его биение и ее дыхание сожжет твою ланиту!

Ради Святого Иакова, вперед, юная чета! Исчезните от глаз ревности в этом облаке золоченой пыли!..

Но вот ворота Санта-Марии. Все торопятся, теснятся. Слышны смешанные крики печали и радости; мужчины, женщины, старики, дети, все неподвижны, ожидая с томлением минуты сражения. Наконец барьеры растворились, народ хлынул, и в одно мгновение обширные галереи, окружающие ристалище, наполнились зрителями, дышащими желанием и нетерпением.

Дорогу, дорогу Алькаду, Юнте и господину губернатору! Перед ними идет городская милиция с длинными карабинами; за ней сержанты, которые трубят в рога и несут желтые и красные знамена, на которых вышиты Кастильские львы и Королевская корона.

Дорогу, дорогу Монхе! Ибо это первый и последний праздник, на каком несчастная молодая девица будет присутствовать. Сегодня она принадлежит свету, завтра будет принадлежать Богу: сегодня она ослепляет взоры драгоценными камнями, ее платье сверкает серебряными блестками, и пять рядов жемчугу окружают ее изумительную шею. Жемчуг и алмазы на ее белых и полных руках, жемчуг и цветы в ее прекрасных черных волосах, осеняющих бледное чело. Посмотрите, как она трогательна! С какой любовью и почтением она смотрит на игуменью монастыря Святой Магдалины! Ни одного взгляда не бросит на это шумное зрелище, ни одной улыбкой не отвечает на этот ропот удивления, который следит за ней, на ту суетливую услужливость первейшего дворянства Севиллы и Кордовы. Ничто не может рассеять ее священных дум. Сироту богатую, ее отдают Богу и потом игуменье Святой Магдалины. Это чистое и простое сердце боится света, не знает его; ибо ему хотели дать доступ к небу без борьбы. Завтра, по обыкновению, эти густые волосы падут под ножницами; завтра холст и грубая шерсть заменят эти блестящие ткани; завтра она будет связана навсегда ужасной клятвой, но сегодня приличие требует, чтобы она присутствовала при суете и весельи этого обманчивого, неведомого ей света, как бы для последнего и вечного с ним прощания.

Дорогу же, дорогу Монхе, которая входит в свою ложу, украшенную флагами и обитую белой шелковой тканью с цветами.

Браво! Рога звучат, знак подан, барьер открывается: вол выбегает и скачет по ристалищу! Это храбрый дикий вол, рожденный в лесах Сан-Лукара. Он рыжий, только узкая белая полоса вьется по спине его. Рога у него коротки, но тверды и остры, и нет стали глаже и светлее их. Жилистая его шея свободно носит огромную голову, жилистые и сухие его ноги не слабеют под тяжестью непомерно широкой его груди и крестца. Бока его костисты, округлены; они отзываются от частых ударов его длинного хвоста, который, ударяя по ним, хлопает как бич.

При его выходе, взрыв удивления мог бы поколебать горы Сиерры, и крики: bravo, toro! раздались со всех сторон. Он вдруг остановился, перестал на минуту бить хвостом и осмотрелся с удивлением... Потом тихими шагами обошел вокруг ограды, отделяющей ристалище от зрителей, поискал в ней выхода, и, не найдя его, возвратился на середину цирка и там начал острить свои рога, крутя вихрем песок над своей головой.

В эту минуту явился один чулос[3]. — Защити тебя, Пресвятая Дева, сын мой! и сотвори Небо, чтобы твоя голубая шелковая одежда, вышитая серебром, не подбилась сей час красным цветом как твой флаг, которым ты размахиваешь перед глазами этого молодца, который мычит и начинает сердиться.

Браво, чулос! Угодник твой бдит над тобою, ибо едва успел ты скрыться за ограду, чтобы избегнуть вола, глаза которого начинают сверкать как раскаленные угли.

Но потерпите: вот показался пикадор со своим длинным копьем, верхом на добром пегом коне; его широкая серая шляпа вся обвешана лентами; на нем большие сапоги и набедренники, набитые шерстью, для предохранения ног от первых ударов.

Браво, вол! Ты разбегаешься с наклоненной головой, ты стремишься на пикадора... Но он вдруг тебя останавливает, вонзив доброе копье свое выше левого твоего плеча. Кровь струится, ты мычишь, и твоя ярость усугубляется. Праведный Боже! Травля будет чудесная!

Святой Иаков! Какой скачок! Какой рев! Браво, вол! Опрокинутый пикадор катится; у его доброго пегого коня распорот бок, с ручьями крови выходят его внутренности. Он делает несколько шагов... падает и издыхает... Хорошо, остророгий приятель, хорошо! За то ты слышишь ропот и крики неистовой радости. Я повторяю: Праведный Боже! Травля будет чудесная!

Но тише! Вот огненные бандерильи[4] (Banderillas de fuego). О... о... ты прислоняешься задом к ограде, взрывая землю и испуская страшный рев. Что-то будет, мой сын, когда этот храбрый чулос (да спасет его святой Иаков) вонзит в грудь твою эти длинные стрелы, украшенные цветами и окруженные ракетами и петардами, которые воспламеняются как бы чародейством? — Видишь, не правду ли я сказал?.. Клянусь душой моего отца, чулос растерзан! — Боже! Какой удар рогами!

Сам виноват, он не отскочил в сторону вовремя. Браво, вол! Сколь ты благороден и горд, прыгая посреди этих огней, которые хлопают и пересекаются один другим! Твоя кровь смешивается с огнем, твоя кожа содрогается и трещит под ракетами, которые извиваются, свертываются снопами и ниспадают золотым дождем. Твое бешенство во всей силе, и зрители бегут от первой ограды, страшась, чтобы ты не перескочил через нее, хотя она шести локтей в вышину!

Ах, черт с ним, Матадор[5] не приходит! Теперь однако самая пора. Найдет ли он когда-нибудь минуту, благоприятней этой? Никогда, ибо никогда ярость этого животного не достигнет высшей степени, и я заложу мой добрый штуцер против английского ружья, что матадор теперь погибнет. — Святая Дева! Как он медлит! Ускорь его приход.

Но вот и он — это Пепе Ортис.

— Viva Рере! Viva Рере Ortis!

А!.. Он кланяется господину губернатору и Юнте, и потом Монхи... Он снимает свою шляпу, и вешает свой красный плащ. Хорошо! Он преклоняет обоюдоострый меч! Больно глазам! Ведь золото! Золото даже на его стрелках чулок и на бантах оленьих башмаков!

Наконец вот он на ристалище.

— Убей для меня вола, сердце мое! — кричит ему одна смуглая андалузка с белыми блестящими зубами.

Ради Бога, не улыбайся так твоей возлюбленной!.. Беги, Хозе, беги! Вол бросается на тебя. — Но нет! Хозе ожидает его с твердостью; его меч у него в зубах; он хватает один из рогов вола, и с легкостью через него перескакивает. Браво, мой достойный матадор, браво! Подними за то миндальный цветок который твоя любезная бросила тебе, хлопая в ладоши.

Но вот вол оборачивается! Санта-Кармен! Худой знак! Он останавливается, не мычит больше, его ноги напряжены, глаза в огне и хвост свернут в кольцо. Вручи Богу свою душу, Хозе, ибо ограда далека, а вол близок. Вперед! Демонио!.. Вперед, с твоим добрым клинком! — Боже! Уже поздно! Меч разлетается вдребезги, и Хозе, проколотый рогами вола, пригвожден к перилам! Я правду говорил: Праведный Боже! Травля будет чудесная!

Тогда вой радости и крики судорожного удивления могли бы воскресить мертвых.

— Браво, вол! — вскричали все голоса толпы. Все?.. Нет, одного не доставало, — голоса молодой девы с миндальным цветком.

С давнего времени не было видно подобного праздника: вол, одушевленный еще своей победой, пробегал цирк, делая страшные прыжки, кидался на окровавленные остатки матадора и чулоса, и клочки тел этих неосторожных бойцов сыпались на зрителей! Все еще были в жестокой неизвестности о конце травли, ибо участие Пепе Ортиса охладила ревность его собратий, как странное, неслыханное происшествие сделало толпу безгласной, неподвижной от удивления.