Пленник (СИ) - Страница 8

Мейсен делает несколько шагов туда-сюда, с досадой взмахивая закованными руками, а затем снова садится на стул. Цепи привычно звякают. На его лице тревога борется со злостью:

- Сколько людей осведомлены обо мне на данный момент?

- Я не знаю, меня не информируют о таких вещах, - ошеломленно оправдываюсь я.

- Примерно?

Я пытаюсь прикинуть и мысленно делаю себе заметку спросить это у Люка.

- Я видела семерых агентов, работающих непосредственно в отделе, еще я и, вероятно, руководитель Бюро. Охрана, но я не уверена, что они в курсе деталей. Около десяти человек дежурят поочередно.

- Девятнадцать! – он восклицает это так, словно эта цифра означает конец света, и закатывает глаза. – Безнадежно!

- О таких вещах не принято рассказывать людям, - поясняю я терпеливо, надеясь успокоить его. – Это может создать панику.

- Этого я и хочу! – рычит Мейсен. – И это должно случиться как можно скорее и масштабнее! Только это защитит вас.

- У нас прекрасная защита, спасибо, - я немного оскорблена его недоверием. – И почему это тебя вообще волнует?

- Я не хочу умирать просто так, - говорит он.

- Почему ты все время говоришь о смерти? – Честное слово, это уже начинает напрягать. Если так пойдет и дальше, я начну бояться этих Вольтури, как и он, а мне еще хочется пожить в здравом рассудке.

Мейсен игнорирует мой вопрос, снова.

- А ты? – спрашивает он. – Ты можешь обратиться на телевидение? Ты же эксперт, тебе поверят.

Я качаю головой.

- Сожалею, но я подписала бумаги о неразглашении. Если нарушу закон, меня осудят за предательство.

- Проклятье, - снова ругается он, низко опуская голову. Он хватает собственные волосы, и я обращаю внимание на то, какие длинные у него пальцы.

- Может, есть какая-то возможность обойти закон? – Он смотрит на меня, в глазах мольба и отчаяние.

- Думаю, люди Бюро лучше знают, что делают, - строго отчитываю я, невольно глянув в сторону видеокамеры, которая записывает каждую секунду разговора.

- О… прости? - Он быстро догадывается, что его вопросы могут меня скомпрометировать, и, к моему счастью, больше не предлагает мне нарушить обязательства перед страной. Он очень умный. Я с трудом подавляю в себе желание записать это – состояние его интеллекта к делу не относится.

- Итак, - я пытаюсь избавиться от желания смотреть на Эдварда Мейсена не как на объект изучения, потому что мои истинные желания мешают продуктивной работе. – Ты ответишь на некоторые мои вопросы?

В его глазах снова поселяется пугающая, обреченная пустота.

- Конечно.

Я читаю по бумажке:

- Ты родился в тысяча восемьсот тридцать девятом?

- Да.

- Как ты можешь объяснить, что твое имя нигде не зарегистрировано?

- Имена простолюдинов тогда не записывали.

- Ты уверен, что родился так давно? Ведь это же почти два века назад!

- Уверен.

- И ты можешь доказать это?

- Каким образом? – Он хмурится.

- Например, сохранились твои старые портреты, фотографии хотя бы начала двадцатого столетия?

- Вряд ли.

- Или ты можешь рассказать о событиях прошлого более подробно, чем в учебниках истории Америки?

Он не понимает, к чему я клоню.

- Да, если я являлся их участником, - отвечает он осторожно.

Я задаю ему несколько провокационных вопросов по истории Америки – вопросов, ответы на которые нельзя прочитать в школьной программе. Их можно узнать только при личном интересе, углубленно изучая историю много лет.

Он отвечает без запинки, и некоторые ответы удивляют меня. Но некоторые мои вопросы остаются без ответа.

Я делаю запись в журнал.

- Ты помнишь, когда это произошло с тобой? Как ты стал другим? Хоть немного?

Эдвард Мейсен откидывает голову назад, припоминая.

- Я был на войне. Скорее всего, смертельно ранен, умирал на поле боя. Вампиры могли прийти ночью и питаться, не привлекая к себе внимания. Вероятно – не знаю, по какой причине – я остался в живых. Может, что-то спугнуло моего убийцу. Я очнулся в лесу, недалеко от места сражения. Я был совершенно один.

- Что ты сделал потом? – Завороженная рассказом, я не замечаю, как перехожу к личным вопросам, не касающимся работы.

Мейсен пожимает плечами.

- Я плохо помню первый год своей новой жизни. Я был не в себе.

- Ты… пил кровь?

Эдвард глядит на меня как на ребенка.

- Ну, разумеется. – А затем он морщится, как будто вспоминает что-то неприятное.

- Тебе это не нравится? Я имею в виду, разве вампир не получается удовольствие, когда пьет кровь?

Теперь он смотрит на меня как на умалишенную. Но я не могу побороть любопытство, пытаясь себе представить, как его красивые губы касаются шеи, а зубы прокусывают плоть. Машинально я поднимаю руку к горлу, находя свой пульс, и он смотрит туда же. От его взгляда мурашки бегут по спине.

- Это имеет значение? – тише обычного спрашивает он.

- Конечно, - я стараюсь сохранить профессиональный тон, скрывая излишнее любопытство за маской строгости. В конце концов, любая информация важна.

- Это не приносит удовольствия, когда насыщению мешают моральные принципы, - отвечает он, на его лице – гадливость, отвращение. Интересно. Я записываю это в журнал.

- Ты хочешь сказать, что твое воспитание не позволяет тебе получать удовольствие от ощущения вкуса крови?

- Нет, - неожиданно грубо отвечает он. – Я хочу сказать, что никакая страсть не стоит того, чтобы ради нее убивать!