Плечевая - Страница 5

Всю ночь она шла через посадки и поля, пока под утро не вышла на Куйбышевскую трассу. Там она остановила грузовик. На вопрос шофера: «Куда тебе?» — ответила: «Все равно. Куда-нибудь». Парень обрадовался, предложил выпить. Она согласилась. После первого стакана ей стало плохо. Но потом прошло. Проснувшись утром, шофер разглядел на Вальке больничный халат, не на шутку перепугался, пинком вытолкнул девушку из кабины и тут же умчался. А Валька, проснувшись поздним утром в придорожной канаве, с трудом вспомнила вчерашний день и ночь, молча стянула с себя халат — и как была в одной ночной рубашке, подняла руку перед следующей машиной.

Так прошли три года. Наверное, ее искали. Но при всей оснащенности нашей милиции никому и в голову не могло прийти осматривать все жужжавшие по дорогам страны грузовики. А если б и пришло, то вряд ли возникла бы такая возможность.

Первое время Валька страстно желала только одного — заболеть смертельной болезнью и перезаразить как можно больше мужчин. Но потом это желание остыло и прошло. Оно уступило повседневным чувствам голода, страха перед милицией, перед бандершами, которым Валька упорно не хотела подчиняться, и новому желанию напиться.

В темной толще леса неожиданно возник разрыв — и на сразу открывшемся широком светящемся небе проступили черные силуэты построек. Пахнуло сладковато-горьким дымом, теплым запахом хлева, в слух ворвалось переругивание собак: в лесу Валька лая не слышала — полностью погруженная в свою память, она попросту не обращала на него внимания.

Дома деревеньки дразнили огнями. Где-то надрывался репродуктор, передавали последние новости. Возле колонки нудно и нехотя бранились женщины.

Валька выбрала дом на отшибе, явно казенный: ей был знаком стандартный тип таких построек с обязательным крыльцом-верандой, высоким ленточным фундаментом, привычным расположением окон. Окно светилось, но ей никто не открыл. Она уже собралась было идти дальше, как услышала возню позади дома и, пойдя на звук, увидела большой сарай и штрих света, тянувшийся по снегу из приотворенной двери. Валька подошла к двери сарая и тотчас звук, донесшийся оттуда, остановил и словно встряхнул ее.

Ни с каким другим звуком не могла она спутать удары о ведро звонких молочных струй. Мама работала на колхозной ферме и за своей коровой ходить не успевала, так что забота о Настасье лежала на Вальке и младшей сестре. Дежурили возле коровы по очереди. Валька дойку ненавидела, каждый раз, когда корова попадала ей хвостом по лицу, кричала и хлопала Настасью ладошкой. Мучилась летом на покосе, проклиная поселковый магазин, отроду не знавший бутылочного молока.

Но сейчас, подойдя к сараю и ощутив тепло уютного жилья, услышав знакомые звуки, Валька словно бы вновь увидела перед собой и умильно жующую Настасью, и младшую сестру на скамеечке возле коровы, и дрянной дощатый сарайчик с рядами кроличьих клеток, и зимний курятник.

Валька рывком распахнула дверь. Возле коровы под яркой голой лампочкой сидел мужчина в меховой безрукавке, бубнивший себе под нос что-то тихое и ворчливое. Он тотчас перестал работать, обернулся на шум и долгим взглядом уставился Вальке в лицо.

— Мне б переночевать… Можно?

Хозяин помедлил. Потом спросил:

— Откуда ж такая?

— С шоссе.

— На автобус, что ль, опоздала? А сама чья? Моховская? Совхозная?

— Приезжая.

— A-а… Ну, что ж, ночуй. У меня не тесно. Я сейчас тут быстро.

Он повернулся к корове, и опять все Валькино существо наполнили звенящие звуки. Она прислонилась к косяку и, прикрыв глаза, тянула в себя забытые запахи далекого дома. В углу, за щелястой загородкой покряхтывала свинья, ей возбужденно отзывался поросенок. Рядом с загородкой на насесте серыми комками сидели спящие куры. В другом углу сарая, за переборкой из сучковатого горбыля стояла рыжая с проваленной спиной лошадь.

Хозяин закончил дойку и, поднеся к двери подойник, опять поглядел на Вальку. Неожиданно его лицо стало строгим и, подойдя вплотную к девушке, он покачал головой:

— Эк, девка, досталось тебе: щеки-то — в белых пятнах! Да и нос вон тоже… Что ж ты это? Эх, вы, городские!.. Давай скорее в дом. Там в сенцах платок шерстяной — на стиральной машине или на вешалке. Натри щеки, пока кожу не станет драть… Чего стоишь-то? В дом иди, не заперто. Я тут скоро управлюсь. Захвати молоко, оставь там на веранде. Любишь парное? Ну, вот сейчас и поужинаем вместе. Давай, давай, бегом! Главное, три сильнее…

Валька сидела посреди комнаты на полированном мягком стуле и изо всех сил драила щеки и нос. Прямо перед ней, занимая половину стены, зевала отверстым устьем русская печь.

На веранде хлопнула дверь. Слышно было, как, погромыхивая ведрами, хозяин цедит молоко, кряхтя, обметает валенки, долго раздевается в сенях.

Когда он вошел в комнату, Валькино лицо уже обрело вид распаренной морковки. Хозяин придирчиво оглядел его и удовлетворенно качнул головой. Потом поставил на стол банку пенистого молока, достал из печи кастрюльку с супом, сковородку печеных яблок, чайник. Движения его были несуетливы, размеренны.

— Откуда эта печь у вас? — спросила Валька.

Хозяин улыбнулся и, похлопав по шершавому печному боку, охотно ответил:

— Лесничий наш — толковый мужик, спасибо ему, — когда этот кордон строили, привез откуда-то деда печника: вот он и сложил. И в лесничестве — русские печи. Все — лесничий, все он. Толковый мужик, толковый.

— Вы лесник?

— Ага, лесник.

— Я думала, лесники в лесу живут. Одни.

— Так в деревне-то лучше. Чего ж в глушь лезть? А лес он и так кругом. Весь свой обход под боком. Есть у нас, правда, кордон и в лесу. Один стоит. Но это — не дай бог. Я б не смог.

— А я бы смогла, — тихо сказала Валька.

Лесник хмыкнул.

— Вы, городские, все с причудами. Тут вон с Ленинграда дачники наехали. Купили дом брошенный — и целое лето жили. Надо же: за пятьсот верст на дачу ездить! Да и добираться-то как? Чудаки… Давай-ка — за стол. Поужинаем теперь. Скоро — кино по телевизору. Будешь смотреть? Ну, тогда поешь и ложись. Надо же, как заморозило тебя. Хочешь — здесь на диване, хочешь — в маткиной комнате на кровати. Матка-то в город подалась — к сестре. Припасы внукам повезла. А хочешь, на печку можно.

— Мне б на печку.

— То-то! На печи — совсем другое дело. Эх, перевелись они ноне. Мужики-то наши паровые котлы ставят. Чудаки…

Ели не спеша, молча. Хозяин деловито хлебал суп, заедая его толстенным куском хлеба с салом. К яблокам и чаю он принес банку меда.

— Последний год медком балуемся, — пожаловался он Вальке. — Пропали пчелы из лесничества. Хорошая была пасека. Клещ все семьи погубил.

Лесник включил телевизор и, забрав со стола кружку с чаем и политый медом кусок хлеба, пересел к нему.

— Слушай, а зовут тебя как? — спросил оттуда, прихлебывая из кружки.

— Валькой.

— Валентина, — поправил он, — Валька — это девчонка непутевая. А ты девка взрослая, справная. Ты — Валентина. Ну, а меня — Михаилом.

— Дядя Миша, значит, — в свою очередь поправила Валька.

Лесник помолчал. Потом сказал:

— Я в дядях-то Мишах еще успею походить. А пока время не вышло — Михаил. Не старый еще.

Валька в охотку сосала моченые яблоки с медом, запивала чаем. Потом не удержалась и налила себе еще молока. Пила с черным хлебом, сыто щурилась. Отвалилась от стола, с жадностью посмотрела на остатки еды. Убрала все обратно в печь, смела в ладонь крошки, вынесла молоко на веранду. Хозяин изредка поглядывал на нее, на то, как она ладно и быстро все делала.

— С матерью вдвоем живете? — спросила Валька, закрывая печь ставнем.

— Вдвоем, — нехотя ответил лесник.

Помолчали. В телевизоре Тихонов выстрелил в живот Дурову. Тот упал в озеро. Заиграла музыка и поехали титры. Хозяин переключил программу — там фильм еще не кончился.

— Жена моя в городе осталась, — сказал он. — Разошлись мы. — Помолчал и добавил: — Я ведь тоже в городе пожил. Семь годов. После армии шофером остался в Москве, женился.