Play the kitten (СИ) - Страница 85

***

Следующие три месяца были самыми тяжелыми. Вайолет дважды вызывали в участок для дачи показаний. Кит умер мгновенно, пуля разорвала сердце – все, что смогла разобрать девушка из быстрой речи полицейского. Дилана Купера так и не нашли – ни живого, ни мертвого. Вайолет догадывалась: Джеймс замучил его до полусмерти, а потом избавился таким образом, чтобы призрак умершего не блуждал по коридорам «Кортеза». Вайолет знала, но молчала. Как и Анна, которая понимала, что своими показаниями ничего не сможет изменить. Кита ничто не вернет.

Ночь после происшествия Вайолет не помнила и даже не была уверена, где именно ее провела: дома ли или на больничной койке под пристальным взором психиатров. Последующие дни были окутаны туманом, и просачивающийся сквозь него мамин ласковый голос почему-то вызывал раздражение. Слезы не успевали высыхать. Жизнь превратилась в одно большое намокшее полотенце, которое выжимали, но суше от этого оно не становилось. Кровь Кита до сих пор ощущалась на руках.

Вайолет не общалась ни с кем из них, лишь видела мельком. Каждый был безутешен в своем горе, но каждый справлялся с ним так, как умел. Анна ударилась в бесконечный загул по домам знакомых, посещая нескончаемые концерты – череда бесконечных бутылок алкоголя и слабые успокоительные, какие только можно купить в аптеке без рецепта. Вайолет же, оправившись от первоначального шока, прошла четыре из пяти стадий принятия неизбежного, на слишком долгое время задержавшись на самой первой – отрицании: швыряла в гневе посуду, выбив стекло над раковиной, рыдала до икоты, по ночам слезно молила темноту, чтобы это ее забрали вместо Кита. Она часто обвиняла его, потому что он бросил их. Бросил! Оставил их всех! Никто не подумал о том, как они теперь должны жить без него! А затем наступила всепоглощающая апатия. В каком-то смысле это приятное чувство, потому что тело и разум становятся пустыми, и ничто не имеет значения. Но это длится лишь до захода солнца, когда столь тяжело подавлять стоны рыданий. Вайолет много курила, перестала понимать происходящее на лекциях, расфокусированно следя заплывшим от наворачивающихся слез взглядом за профессорами, пыталась занять себя мелкими делами, уверяя окружающих, что все в порядке. О своем собственном дне рождении Вайолет вспомнила лишь на одной из лекций, да и то только после звонка от родителей…

Мучительно было все, что имело память о прошлом: многочисленные картины Кита в ее комнате начали менять свое положение. Вайолет стала снимать рисунки – этот шаг давался ей особенно трудно. Она плохо ела, аппетита не было вовсе, а вся еда, которую девушка с трудом закладывала в себя, чтобы поддерживать жизненные функции, казалась картонной, безвкусной. Вайолет заметно похудела.

Ее работа в отеле закончилась также спонтанно, как и началась. Лишь однажды Вайолет сделала попытку переступить порог вестибюля, но Лиз с каменным лицом выпроводила девушку из «Кортеза», не дав никаких разъяснений. Вайолет разрыдалась прямо на месте, возле кованого ограждения и столь приевшихся глазу каменных необъятных поддонов для цветов. Подол платья колыхался от влажного ветра, оголенные ноги пекло на солнце, привычно гудели кондиционеры отеля, и слезы размазывались под глазами, по ладоням. Лиз не пустила ее не со зла. Ведь вопрос, который зародился у Вайолет лишь в это мгновение, не был закрыт: а осталась ли оболочка юноши в отеле? Были ли у него незавершенные дела? Возможно, Лиз знала правду и боялась, что Вайолет попытается остаться с ним в «Кортезе» навсегда…

Библиотека, в которой они вместе получали тот красный учебник по средневековой литературе, курилка, дальняя скамейка под дубом, его любимая парта, «Пицца Хат» на бульваре Мартина Лютера Кинга, их общий транспорт – все напоминало о Ките. Было больно проходить теми же маршрутами, по тем же местам, видеть те же строения, тех же преподавателей. И было так страшно сидеть на лекции и, поворачивая голову, осознавать, что место, на котором должен был сейчас быть он, пустует. И будет пустовать всегда. Первое время она еще оборачивалась на скрип дверей после начала лекции, все еще ожидая, что опоздавшим окажется Кит, как это было всегда. Но это был не он. И никогда уже не будет. В толпе часто мелькал его рюкзак, или Вайолет ловила в поле зрения спину какого-нибудь темноволосого юноши в белой майке; в страхе она пугливо замирала, боясь, что это галлюцинация. Казалось, будто жизнь нещадно терзает, продолжая напоминать о потере. Разрывающее грудь страдание уступило место тупой боли, и это было отнюдь не лирическое воспоминание. Вайолет расстраивалась, пряча слезы за бейсболкой или солнцезащитными очками. Потеря изводила. Сил не оставалось. Вот она – жестокая ирония. Все вокруг нее так желали уберечь ее от влияния Марча, спасти от воздействия отеля, что в конце концов им это удалось. Но какой ценой…

Смерть Кита – ужасное потрясение, огромная потеря, но она же помогла вернуть Вайолет ощущение человечности. Это мерзко и неправильно, но это правда. Если бы Кит выжил, Вайолет бы никогда не освободилась. Ни от него, ни от себя.

Она винила себя в смерти Кита. Если бы она не выкрикнула те слова, если бы дала Джеймсу довести свой план до конца, Кит бы остался жив… Как много этих “если бы”…

***

Некогда солнечный и столь приятный университет превратился в одну большую пыточную. Учебный материал давался с трудом. Первое время не знающие преподаватели еще произносили фамилию Уокера, искренне интересуясь причиной его отсутствия, на что в зале воцарялось мертвенное молчание, пока кто-то самый храбрый не подавал голос. Обычно это была Дейзи, спокойно сообщавшая, что Кит больше не учится в Южно-Калифорнийском. От самых непосвященных поступали дальнейшие расспросы, которые Дейзи тактично пресекала, советуя обратиться к декану за подробностями. А Вайолет не могла поверить, что ей нужно учиться жить без Кита. Больше года она испытывала к нему чувства, была рядом. Она привыкла к такой жизни, и в какой-то мере она ее устраивала.

Вайолет нужно было любить, и никто не виноват, что она полюбила именно Кита.

Исход истории никогда не приходил ей в голову. Она всегда рассматривала самые нелепые варианты: переезд родителей, закрытие университета, собственная смерть в конце концов, но никогда и представить себе не могла, что та жизнь, к которой она так привыкла, может быть столь зверски окончена. Не только она – никто не ожидал этого. Безвременная кончина юноши повлияла на всех: Дейзи и Давид стали часто ссориться. Доходило до того, что они могли не разговаривать сутками, а Давид начинал флиртовать с какой-нибудь девицей. Вайолет было больно смотреть на это: вся ее привычная жизнь рушилась на глазах. Когда шоковое состояние парочки прошло, они смогли разобраться в отношениях. Но Давид ушел из Южно-Калифорнийского практически так же неожиданно, как и Кит. Он оставил учебу, не пояснив причины, хотя они с Дейзи продолжали встречаться. Продолжают до сих пор. Его брошенная учеба была еще одним плевком в душу Вайолет.

Все разрушилось. От прошлой жизни ничего не осталось. Их компания приняла Вайолет: Софи, Кейт и Одри часто звали Вайолет с собой на перерывы, а в курилке больше никто не держался особняком, и Анна курила в компании Вайолет. Казалось, каждый искал утешения в наиболее понимающем. Страшный парадокс: Вайолет так отчаянно хотела влиться в их жизнь, в их компанию, что сделала это чудовищным способом. За одним парадоксом шел следующий: ее спас Тейт. Убийца защищал ее, в то время как Кит защищал Анну.

«… проявляем себя перед лицом опасности».

Она бы никогда не смогла быть с Китом…

***

Вайолет часто сравнивала свои с Уокером отношения с чувствами Петрарки к Лауре: последнюю поэт любил на расстоянии, посвящая ей стихи, но ни разу не обменявшись с ней и парой слов. Вайолет всегда грела эта мысль, ведь она доказывала, что ее любовь к Уокеру настоящая. А теперь их отношения были похожи на чертовы трагедии Шекспира…

Когда горе перешло в ту самую тупую ноющую боль, Вайолет стала часто писать Киту письма, рассказывая ему о повседневных происшествиях и забавных событиях. Посредством этих писем она чувствовала, что снова общается с ним. Самое новое содержало всего четыре строчки: