Ольга Аникина. Человек, сидящий на полу
Поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Родилась в Новосибирске в 1976 году, жила в Москве и Сергиевом Посаде, сейчас живёт в Санкт-Петербурге. Закончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт им. Горького. Член Союза Писателей Санкт-Петербурга. В течение двадцати последних лет работала санитаркой, медсестрой, врачом скорой помощи, реаниматологом, анестезиологом, кардиологом, врачом ультразвуковой диагностики и литературным негром. Стихи, проза и критические эссе опубликованы в периодике («Сибирские огни», «Новый Мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба Народов», «Новая Юность», «Волга», «Зинзивер», сетевой журнал «Литерратура»). Дипломант премии им. Н.В. Гоголя в номинации «Вий» (2015) за роман «Тело ниоткуда». Лауреат конкурса «Заблудившийся трамвай» (2013,2015). Дипломант Волошинского конкурса (2016, 2017). Лауреат премии журнала «Зинзивер», 2016.
* * *
Я человек, сидящий на полу.
Я только так сопротивляюсь злу.
Меня устроит спальник или плед.
Ну нет – так нет.
Я не соперник брату моему.
Мне даже табуретка ни к чему.
В три года я с неё читал стишок.
Заткнулся. Ок.
Пускай тут грязь вокруг и пыль, и хлам,
я вижу то, чего не видно там,
где чтят и прославляют высоту.
А я не чту.
* * *
Чего не хватает, спрашиваю, говори уже, не тяни.
Не хватает глотка воды, говорю.
Зачерпни ковшом, отхлебни.
А пока не омочишь губы – сколько хочешь колдуй, камлай —
всё одно, обезьяньи пляски, собачий лай.
Всё одно, в руках только нитки, только отвёртки, гайки, винты.
И нет красоты даже в этом чудном исполненном красоты
гении чистой, так сказать, ни жизни уже, ни слёз.
Охолони, выпей воды, не сетуй, что безголос.
Но я считаю пропорции, я снова пишу портрет.
Все эти кварты и терции, смотрю, как падает свет,
и ничего не вижу, кроме кончика карандаша,
маленькой чайки, грифельного мыша,
я черпаю воду в колодце,
и смерть глядит из ковша.
Рейс
Даже если времени в обрез,
можно выбрать день и выбрать рейс,
выбрать место – бизнес/эконом,
в хвостовом, а может, в головном.
Но лишь только откатили трап —
люк закрыт, и ты теперь наш раб.
Ты внутри, и ты такой же наш,
как пилот и прочий экипаж.
Сверху маска, а внизу жилет —
весь твой выбор, и другого нет.
Белая полоска, чёрный дым.
Пассажир под номером твоим.
* * *
Мы забыли Петрова на детской площадке,
где столбы от качелей торчат бодунами.
Занимался рассвет, серебристый и шаткий,
ковылял самолёт над кривыми домами.
Мы забыли его возле горки железной,
где на сваях веревка висит бельевая,
где в траве пузырек с этикеткой облезлой.
Ну, бывает. Чего только, брат, не бывает.
Он сидел, о бетон опираясь плечами,
и вослед уходящим глядел бестолково,
и смотрел, как столбы проводами качали,
и молчал, будто сроду не видел такого.
* * *
Безногий Яша кормит голубей.
Подрежет что – а ты его не бей,
сам виноват, следи за карманами,
За дверкою багажника следи,
раз видишь: у обочины сидит,
пиджак внахлёст и дырка на панаме.
Ему до фени эппл и вай-фай.
Не хочешь подавать – не подавай,
закрой окно, включи себе кондишен.
Тебе – томиться в пробке часовой,
ему – вдыхать бензин на мостовой,
никто не счастлив, но и не обижен.
Стучи, моя коробочка, звени,
в ней – трали-вали, мелкие одни.
А Яша лёг в тенёчке под кустами.
Торчит рука внезапной белизны,
и воркуны гуляют, братаны,
метут поребрик серыми хвостами.
* * *
Не в ларёк, не в метро, не на почту.
Под навесом, у самых дверей
две фигуры – иду для того, чтоб
всё случилось уже поскорей.
Три пролёта – и буду на месте.
Мне удобней спускаться пешком.
Хорошо, что сегодня в подъезде
пахнет кошками и чесноком,
и качается дух ядовитый,
на свету завивается в жгут.
Хорошо, что соседей не видно,
хорошо, что ботинки не жмут,
хорошо, что кончаются сутки,
а снаружи есть кто-то живой.
Чёрный дворник в оранжевой куртке
мне привычно кивнёт головой.
Снег лежит, водянистый и сладкий,
словно ромом залитый бисквит.
И слыхать, как на детской площадке
перекладина подло скрипит.
* * *
Я голос, и я повелитель еды. Я запах,
яркая краска в небе моей собаки.
Я делаю свет и умею его убивать.
На улице ночь – может, это моя работа.
Если долго следить за воздухом, можно почуять,
в котором часу я вернусь, и вообще вернусь ли.
Я никому не служу, я служу не знаю кому,
впрочем, такова моя воля.
Собака моя всего лишь спит, и я шепчу ей: собака,
нас обеих ждёт вечная жизнь. Её лапы согласно вздрагивают.
Я умею врать. И страх мой похож на щенка,
и в тысячный раз я пытаюсь его усыпить,
такова моя воля.