Платон. Аристотель - Страница 104
(1) Мегарцу Эврону я дал шесть мерок ячменя, двадцать оболов и новую тунику, чтобы ты пережила зиму. Возьми их и знай, что Эвклид и Терпсион оба очень хорошие люди и преданные тебе и Сократу. Когда дети захотят прийти к нам, не мешай им: ведь недалеко дойти до Мегары. Довольно, дорогая, тех слез, которых много ты пролила: пользы от них нет, скорее они принесут вред. Вспоминай, что говорил Сократ, и пытайся следовать и его образу мыслей, и его словам, так как, скорбя обо всех обстоятельствах /его смерти/, ты повредишь очень сильно и себе, и детям. (2) Ведь они — как бы птенцы Сократа, которых нам нужно не только кормить, но для них стараться сохранить самих себя, если бы умерла ты, или я, или кто-либо другой, кто после смерти Сократа заботится о его детях, они были бы обижены, оставшись без тех, которые согласно собирались и помогать, и кормить их. Поэтому старайся жить для них. А это может произойти не иначе, как если то, что поддерживает жизнь, ты не употребишь сама для себя. А печаль, по-видимому, является одним из тех состояний, которые враждебны жизни, а поэтому живые получают от нее вред. (3) Аполлодор, так называемый неженка (безумный), и Дион хвалят тебя за то, что ты ни от кого ничего не берешь и говоришь, что у тебя всего вдосталь. И ты хорошо делаешь: поскольку я и другие /твои/ друзья в силах тебя поддерживать, ты ни в чем не будешь нуждаться. Будь спокойна, Ксантиппа, и ничего не продавай из сократовского добра, зная, как много значил он для нас, и думай о нем, как он прожил жизнь, а не о том, как он умер. Я по крайней мере думаю, что и смерть является великой и прекрасной, если кто посмотрит на нее так, как надо смотреть.
(1) Есть поговорка, что нет ничего богаче бедного. И вот, как вижу, и мне грозит мнение, что, хотя ничего не имею, я все приобрел благодаря вам, своим друзьям, которые заботитесь обо мне. Вы сделали бы для меня благодеяние, если бы прислали мне то, о чем я вам напишу сейчас. У меня не было из моих воспоминаний ничего такого, что бы я решился показать и другим без себя, подобно тому, как в вашем присутствии в доме, где возлежал больной и Эвклид, я так приятно беседовал с вами. Ведь вы, друзья, должны знать, что нельзя вернуть назад написанного, раз оно пошло по рукам многих. (2) Правда, Платон даже и в свое отсутствие своими произведениями оказывает большое влияние, вызывая удивление и в Италии, и во всей Сицилии; я же с трудом, думаю, могу себя убедить, что мои произведения заслуживают какого-либо серьезного внимания.
Дело тут не в том, что я забочусь, как бы не потерпеть неудачу в мнении о моей мудрости, но я считаю нужным заботиться о Сократе, как бы по моей вине, если плохо поведаю о нем в своих воспоминаниях, не подверглось нареканиям его высокое нравственное достоинство. Мне кажется, нет разницы в том, клевещешь ли ты на кого или пишешь не вполне достойное высоких качеств того, о ком ты пишешь. Таков страх, о Кебес и Симмос, который теперь охватывает меня, если вы опять-таки не будете держаться другого (покажется что-либо другое) мнения об этом.
Будьте здоровы!
(1) Когда оказался в Сиракузах, тотчас на площади я встретился с Аристиппом, который, взяв за руку, тотчас же безо всякого промедления ведет меня к Дионисию и говорит ему: «О Дионисий! Если кто приходит к тебе, чтобы сделать тебя безумным, разве этот не делает тебе зла?» Дионисий тотчас соглашается с ним. «И что бы ты, — сказал Аристипп, — сделал с таким?» — «Что-нибудь очень скверное», — сказал Дионисий. «А что, — сказал Аристипп, — если бы кто пришел, чтобы сделать тебя разумным, разве этот не сделал бы тебе добра?» Тогда Дионисий опять согласился с ним. «Так вот, — сказал Аристипп, — вот этот Эсхин, один из близких людей к Сократу пришел, чтобы сделать тебя разумным, так что и ты мог бы сделать ему что-либо хорошее. И если ты считаешь справедливым то, о чем ты согласился /сейчас/ в разговоре, то ты сделаешь что-либо хорошее Эсхину». (2) Тут я, подхватив, сказал: «О Дионисий! вот этот Аристипп поступает по-дружески, заслуживая восхищения. Как он хочет мне содействовать; но у меня нет такой мудрости, /как он говорит/, но лишь та — не обижать никого из имеющих общение со мной». Восхищенный тем, что я сказал, Дионисий заявил, что хвалит Аристиппа /за его слова/ и что отнесется ко мне со вниманием, на что он согласился в беседе с Аристиппом. Когда он услыхал моего «Алкивиада», он пришел в видимое восхищение и предложил, если у меня есть еще какие диалоги, прислать ему. Я обещал ему это и поэтому, о вы, оба, мои дорогие и близкие друзья, я быстро прибуду /к вам/. Когда я читал /своего Алкивиада/, присутствовал и Платон (я чуть было не забыл написать вам об этом), и он решил поговорить обо мне частным образом /с Дионисием?/ из-за Аристиппа. (3) Когда вышел от Дионисия, он сказал мне: «О Эсхин! в присутствии этого человека (он говорил об Аристиппе) я лично ничего и нигде не могу свободно говорить; Дионисий же сам будет свидетелем тому, что я ему сказал о тебе». И на другой день в саду Дионисий подробно своим свидетельством подтвердил все то, что сказал обо мне Платон. И вот я предложил им, Аристиппу и Платону, прекратить эти взаимные шутки (ведь их только и надо считать шутками) вследствие их известности среди всего народа: ведь ничего более смешного мы не могли бы сделать, выказывая себя такими и поступая подобным образом.
(1) У меня ничего не было из того, что я мог бы послать в Сиракузы и что, как ты сказал, Архит хотел получить от тебя. Но я скоро и без задержек пошлю тебе. Со мной же не знаю, что только сделала философия, может быть, плохое, а может быть, и хорошее. Я по крайней мере так думаю, что мое отношение правильное, так как безумствуют особым безумием те, которые трудятся и частным образом, и ведут государственные дела. Даже если я чувствую так безосновательно, то знай, что при таком только настроении с трудом я мог бы жить, иначе же мне невозможно найти в себе душу живую. (2) Потому-то я удалился из города, как из клетки для зверя; живу я недалеко от Пфистиад и в этих местах понял, что Тимон не был ненавистником людей, но, не находя людей, не мог любить и диких животных, поэтому проводил жизнь сам по себе, в одиночестве. Но, может быть, хоть это и так, я думаю, что не очень хорошо устроился со своими делами. Прими это, как хочешь; а у меня вот какое решение: быть подальше от города, как теперь, так и на все остальное время, которое бог назначает мне прожить.
Кринис, который имеет от меня письмо, уже издавна является и тебе другом, так как начало вашего знакомства пошло от меня, поэтому я считаю хорошим и теперь, как бы создавая второе начало вашего общения, предложить тебе оказать ему внимание. Случилось так, что ему хочется поступить на военную службу и исполнять ее соответствовало бы его достоинству. Вообще же разговор об этом короток: ведь ты сам хорошо знаешь, как я отношусь к Парамону и Кринису, знаешь ты и юношу, что он разумен и умерен и для всякого общения, если так можно сказать, и для всякого использования он безупречен. Ведь говорят, что нужно брать доказательства для будущего из прошлого и главным образом на основании его собственных природных качеств и умственного дарования, а его все единогласно хвалят. Раз он таков и является моим и твоим другом, попытайся проявить по отношению к нему поручаемую тебе от меня заботу: такие, как он, заслуживают расположения.
Так как Афинодор часто сообщает мне о ваших настроениях и планах, я решился написать вам, приветствовать и сказать несколько слов как вследствие нашего знакомства с вами, о котором, по-видимому, вы помните, так и потому, что в отношении Дионисия вы всегда в одинаковой степени сохраняете расположение. Я считаю, что никогда нельзя составить более точного представления о чьем-либо характере, как только из постоянства в дружбе, а ее, как я замечаю, вы сохраняете даже не по своему возрасту. Так вот, как вследствие всего этого, так и вследствие другой вашей скромности, к которой, как я слышу, вы стремитесь теперь еще в большей степени, чем прежде, когда я уезжал от вас, старайтесь и в дальнейшем быть такими же, считая, что самым лучшим плодом такого отношения является добрая слава у людей, ведущих хорошую жизнь.