Платформа - Страница 2

– Я учусь на медсестру, – продолжила Айша, – но, поскольку я ушла от родителей, мне приходится подрабатывать уборкой.

Я ломал голову в поисках подобающего ответа: может, следовало ее спросить, сколько стоит жилье в Шербуре? В итоге я предпочел сказать:

– Н-да… – тоном человека, знающего жизнь.

Похоже, ее это удовлетворило, и она направилась к двери. Я приник к стеклу и увидел, как ее «фольксваген-поло» разворачивается на глинистой дороге. На третьем канале шел телефильм из сельской жизни – надо думать, девятнадцатого века – с Чеки Карьо в роли батрака. Дочь хозяина – хозяина играл Жан-Пьер Марьель – в перерывах между занятиями фортепьяно позволяла себе некоторые вольности в общении с обольстительным поденщиком. Встречались они в хлеву; я уже погружался в сон, когда Чеки Карьо деловито сорвал с нее трусики из органзы. В последнем кадре, который я увидел, камера скользнула на сбившихся в кучку свиней.

Проснулся я от холода и боли; как видно, я лежал в неудобной позе и теперь не мог повернуть шею. Поднимаясь, я закашлялся: в ледяном воздухе дыхание превращалось в сгустки пара. К моему удивлению, по телевизору шла «Ловись, рыбка» – передача Первого канала; стало быть, я просыпался, или, по крайней мере, сознание мое прояснялось настолько, что я смог переключить программу, – этого я напрочь не помнил. В передаче говорилось о сомах, гигантских рыбах без чешуи, которые из-за потепления климата все чаще встречаются в наших реках; особенно им нравится селиться вблизи атомных электростанций. Репортаж усиленно развеивал расхожие мифы: взрослые сомы и в самом деле достигают трех, а то и четырех метров в длину, в Дроме якобы даже замечены особи, превышающие пять метров, – это все вполне правдоподобно. А вот хищными их считают совершенно ошибочно, и на купальщиков они никогда не нападали. Между тем укоренившиеся в народе предрассудки распространяются и на любителей сомовьего лова; обширное племя рыбаков с предубеждением относится к их малочисленному братству. Ловцы сомов воспринимают это болезненно и надеются, что передача изменит представление о них. Да, конечно, с точки зрения гастрономической, похвастаться им нечем: мясо сома ни в каком виде не пригодно в пищу. Но зато какая великолепная рыбалка: сравнимая в некотором роде с ловлей щуки, она развивает в вас интеллектуальные и спортивные качества одновременно и потому заслуживает большего числа поклонников. Я прошелся по комнате, но нисколько не согрелся – о том, чтобы лечь в постель отца, не могло быть и речи. В конце концов я сходил на второй этаж за подушками и одеялами и как мог устроился на диванчике. На титрах к «Правде о сомах» я выключил телевизор. Стояла глубокая непроглядная ночь и такая же глубокая тишина.

Все когда-нибудь кончается, и ночь тоже. Из оцепенения, в котором я пребывал подобно ящерице, меня вывел четкий звонкий голос капитана Шомона. Он извинялся, что не успел зайти накануне. Я предложил ему выпить кофе. Пока грелась вода, он раскрыл на кухонном столе портативный компьютер и подключил принтер. Таким образом, мои показания он сможет сразу распечатать и дать мне на подпись; я одобрительно крякнул. Жандармерия в наши дни перегружена административными хлопотами, и ей, увы, не хватает времени на исполнение своих первейших обязанностей – на уголовные расследования; такое впечатление я вынес из соответствующих телепередач. Он согласился, и даже с жаром. Одним словом, допрос начался в обстановке взаимопонимания и доверия. Радостно чирикнул компьютер – загрузился «Windows».

Смерть наступила 14 ноября, поздно вечером или ночью. В тот день я был на работе, 15-го тоже. Разумеется, я мог сесть в машину, приехать сюда, убить отца и в ту же ночь вернуться. Что я делал вечером и ночью 14 ноября? Ничего, насколько я помню; ничего примечательного. Во всяком случае, мне ничего не запомнилось, а ведь и недели не прошло. У меня не было постоянной сексуальной партнерши, не было закадычных друзей – оттого и вспомнить нечего. День прошел, и ладно. Я сокрушенно взглянул на капитана Шомона: мне хотелось ему помочь, подсказать хотя бы направление поисков.

– Сейчас посмотрю в записной книжке, – засуетился я.

Я не ожидал в ней что-нибудь увидеть, но, как ни странно, обнаружил записанный на 14-е число номер мобильного телефона, а под ним имя: «Корали». Какая еще Корали? Всякая ерунда понаписана.

– Голова совсем дырявая, – констатировал я, виновато улыбаясь. – Не знаю, может, я был на каком-нибудь вернисаже.

– На вернисаже? – Он терпеливо ждал, занеся пальцы над клавиатурой.

– Да, я работаю в Министерстве культуры. Готовлю документацию по финансированию выставок, иногда концертов.

– Концертов?

– Концертов… современного танца… – Я был близок к отчаянию, сгорал со стыда.

– Короче, работаете на культурном поприще.

– Ну да… Можно сказать и так.

Он смотрел на меня серьезно и доброжелательно. О существовании некоего культурного сектора он представление пусть смутное, но имел. По роду занятий Шомон встречался с самыми разными людьми, и ничто в жизни общества не было ему совсем уж чуждым. Жандармы, они в известном смысле гуманисты.

Дальше беседа потекла по накатанному руслу; мне доводилось видеть нечто подобное по телевизору, и я чувствовал себя подготовленным к диалогу. У вашего отца были враги? Насколько мне известно, нет; о друзьях, по правде говоря, мне тоже ничего не известно. Что касается врагов, отец не такая значительная фигура, чтобы их иметь. Кому выгодна его смерть? Разве что мне. Когда я приезжал к нему в последний раз? Вероятно, в августе. В августе в министерстве делать особенно нечего, но коллеги вынуждены идти в отпуск из-за детей. Я же остаюсь на работе, наедине с компьютером, а в середине месяца прибавляю денек-другой к выходным и в это время навещаю отца. Хорошие ли у нас были отношения? Что сказать? И да и нет. Скорее нет, но я ездил к нему раз или два в год – это уже неплохо.

Он кивнул. Судя по всему, дача показаний подходила к концу, а мне хотелось сказать еще что-нибудь. Я испытывал к капитану необъяснимую, безотчетную симпатию. Но он уже заправил бумагу в принтер.

– Отец много занимался спортом! – выпалил я. Капитан взглянул на меня выжидающе. – Нет, ничего, – пробормотал я, разводя руками, – я только хотел сказать, что он занимался спортом.

Капитан Шомон досадливо отмахнулся и запустил печать.

Подписав показания, я проводил его до дверей.

– Понимаю, что разочаровал вас как свидетель, – сказал я ему.

– Свидетели всегда разочаровывают, – ответил он.

Некоторое время я обдумывал этот афоризм. Перед нами лежали бесконечно унылые поля. Усаживаясь в свой «Пежо-305», капитан Шомон пообещал сообщать о ходе расследования. В случае смерти прямых родственников по восходящей линии государственным служащим предоставляется трехдневный отпуск. Я вполне мог возвращаться не спеша, закупить здешних камамберов, но ничего такого делать не стал и выехал сразу на парижскую автостраду.

Оставшийся свободный день я ходил по турагентствам. Туристические каталоги нравились мне своей абстрактностью и умением сводить все на свете к череде счастливых мгновений и соответствующих расценок; система звездочек, обозначавших степень счастья, на которую вы вправе рассчитывать в том или ином месте, представлялась мне подлинной находкой. Сам я не был счастлив, но счастье ценил высоко и все еще мечтал о нем. Английский экономист Маршалл представляет покупателя рациональным индивидом, стремящимся максимально удовлетворить свои потребности исходя из финансовых возможностей; Веблен анализирует воздействие социальной среды на процесс приобретения (в зависимости от того, желает ли индивид с этой средой идентифицироваться или, напротив, от нее отмежеваться). Коупленд же при определении покупательной способности учитывает категорию продукта или услуги (текущая покупка, запланированная покупка, целевая покупка); а вот из модели Бодрийяра – Беккера следует, что потребление само по себе есть производство знаков. В глубине души я чувствовал, что модель Маршалла мне ближе.