Планшет разведчика - Страница 3

…Хлещут по стеклам кабины ветви деревьев, буксуют в грязи колеса. Тихо в лесу. Но не спокойствие, а тревогу несет эта тишина.

Мы еще не видели ни одного нашего солдата! Только изредка по некоторым приметам узнаем следы своих да следы гитлеровцев, отступавших под натиском наших. Следы обнаруживаются повсюду, а это значит — нигде, точного направления нет.

Дальше ехать вслепую нельзя. После короткого совещания на ходу решаем подобраться к главной магистрали. Нужно устроить засаду и взять пленного. Вот бы попался офицер!

Подъезжаем вплотную к шоссе, загоняем свой грузовик в густой кустарник в чаще леса, придаем ему вид давно заброшенного.

А если на него наткнутся немцы? Если им придет в голову сжечь машину? Кто-то должен остаться возле нее. Андрей коротко приказывает:

— Завадский, останетесь с машиной.

— Ну вот, — жалобно вздыхает водитель, — так и знал.

Мы переглянулись и рассмеялись. Смеется и сам Завадский, хотя именно его вздох и рассмешил всех.

Выходим к широкому асфальтированному шоссе. В просветах между деревьями белеют столбики, ограждающие крутой поворот. Андрей, идущий впереди, предостерегающе поднимает руку. Удобное место для засады.

Мы долго сидим в густых ветвях поваленной сосны, ждем. Наконец издали доносится скрип обоза. Он все ближе, но обоз почему-то движется не на запад, а к востоку, к линии фронта. Я смотрю на Андрея: видно, и он недоумевает. Фигуры повозочных разочаровывают нас — не солдаты! На подводах сидят одни женщины и дети. Над повозками маячат шесты с белыми тряпками. Рядом с головной подводой шагает старик с обнаженной, несмотря на холодный ветер, лысой головой. В руке он держит кепку.

— Возьмем, что ли? — спрашивает Рагозин, не отрывая взгляда от обоза. — Мужчин больше не видно.

— Придется его побеспокоить, — соглашается Андрей.

Мы подходим к головной телеге. Люди заволновались, особенно старик, которого мы отводим в сторону. Он рассказывает Андрею, что все они беженцы из одной деревни, пробирались на запад, по в восьмидесяти километрах отсюда их обогнали наши войска.

Встречал ли старик на обратном пути немецкие войска? Конечно, встречал, и довольно много.

— Как же, не поверил Андрей, — вас пропустили на восток? Да еще под белым флагом?

Старик понимает, что лучше не попадаться на глаза соотечественникам, поэтому он все время вел обоз по лесным дорогам и только полчаса назад выехал на шоссе. Значит, обоз прошел незамеченным по проселочным дорогам к западу от этого поворота шоссе? Да, это так. Андрей отмечает по карте селения, которые сегодня утром миновал обоз, и решает забрать с собой старика — будет проводником. Не обошлось, конечно, без слез и причитаний. Но как поверить на слово бывшему кайзеровскому солдату? А теперь, имеете с нами, он, наверно, сам понимает, что его ждет, если укажет не ту дорогу, по которой сегодня утром провел свой обоз.

…Снова мчимся на запад. Старика усадили в кабине между Завадским и Андреем. С тоской поглядывая по сторонам, трясется в кабине нахохлившийся немец. Задолго предупреждает он нас о близости деревень, которые объехал с обозом. Десять, пятнадцать и двадцать километров проносимся словно по своей территории, совсем не видим противника.

В двух-трех местах нас, правда, обстреляли, когда мы промчались, не останавливаясь, мимо постов. Но это мы уж сами… старик ни при чем.

На полдороге между далеко лежащими друг от друга поселками высаживаем старика. Дальше поедем без него. Долгонько придется ему, однако, догонять бабий обоз!

Не пошлет ли старик за нами погоню? Если даже и захочет, это ему удастся сделать не раньше чем через час: до ближнего поселка ему еще шагать и шагать. А мы за это время отмахаем километров сорок. Да старику и самому не так-то просто рассказывать о нас фашистам: поймут, что провожал нас, и расстреляют. Нет, не пойдет он с доносом.

На прощанье Андрей протягивает ему буханку хлеба и консервы, а заметив неодобрительный взгляд Рагозина, оправдывается:

— Два дня старику теперь догонять, не меньше.

Тот; видно, не рассчитывал уйти живым. Растерянно смотрит нам вслед. Долго, не двигаясь с места, он стоит на шоссе. Кажется, даже картузом замахал на прощанье.

…Одно за другим мелькают необитаемые селения. Обстреляли нас еще раза два, не больше — в обоих случаях это были часовые на шоссе, когда мы мчались, не рискуя заезжать глубоко в лес, чтобы не завязнуть там на проселках.

Направление верное. То и дело видны теперь стрелки со словом «БИЧ». Это инициалы командира головного подразделения. Значит, мы не ошиблись.

Однако после того как по этой земле прошел «БИЧ», тут двигались и немецкие части. Об этом рассказывают многие приметы. Враг шел по пятам. Мелкие, наскоро отрытые нашими бойцами окопы с рассыпанными возле них стреляными гильзами и патронами от трехлинейной винтовки, временные — чуть тронутые лопатой — огневые позиции артиллерии, на которых грудами лежат задымленные гильзы. Здесь вели огонь наши пушки. Огневые позиции обращены фронтом на восток. Враг, видно, наседал сильно. Арьергардам приходилось туго. А вот совсем ясные следы тяжелого боя — несколько немецких самоходок застряло между строениями небольшого поселка.

В сырую погоду быстро покрылись ржавчиной изломы и разрывы искореженных пушек. Через пробоину в броне «фердинанда» видно, что его изнутри выстлала свежая ржавчина. Еще не выветрился из него запах газойля. Здесь «БИЧ» отбивался от «фердинандов», когда они его настигли на марше.

Чем кончился бой? Куда направился отсюда «БИЧ»? Андрей останавливает машину и выходит. Я тоже спрыгиваю на дорогу. Лейтенант задержался в кузове, он вглядывается вправо, чем-то встревоженный.

Вдруг Рагозин вынимает пистолет, перекладывает его в левую руку и, держась рукой за стойку фургона, подается всем телом вперед, высматривая что-то.

— Немцы! Немцы! — кричит он и с неожиданной для его грузного тела ловкостью соскакивает на дорогу.

Я еще не вижу никого, а Андрей, развернув автомат, веером бьет вправо вдоль улицы.

Ах, вот они! Люди в зеленоватых шинелях и мундирах укрываются за подбитым неподалеку «фердинандом».

Мы втроем залегли в кювете, а Завадский никак не оторвется от машины. Подстрелят же! И Рагозин тоже, можно сказать, весь на виду. Никак не может втиснуться в мелкую для него канаву.

Андрей пристально всматривается в сторону противника, внезапно опускает автомат и подымается во весь рост из кювета.

— Ты что? — Я дергаю его за рукав шинели. Андрей хохочет.

— Чему радуешься? Пулю себе выглядываешь? — злюсь я, а самому уже стыдно лежать в кювете, когда Андрей стоит рядом и не прячется.

— Да какие же это немцы? Наши смоленские мужики!

Андрей машет рукой и кричит:

— Эй, славяне! Кончай войну! Высылай парламентеров!

Несколько зеленых шинелей, не торопясь, показываются из-за закопченного «фердинанда». Шинели приближаются к нам. Ждем, не снимая пальцев со спусковых крючков.

Теперь я тоже вижу, что это вовсе не немцы, а какие-то бородачи. В свою очередь, незнакомцы, видимо, увидели звездочки у нас на шапках и один за другим бегом бросаются к нам.

— Товарищи!.. Братцы!.. — истошно орет худой долговязый детина. Он несется со штыком в руке впереди всех. Голубые глаза его сияют, слезы катятся по заросшим щекам. — Вы русские? Да? Советские? — Он жмет нам руки, обнимает Андрея. — С сорок второго не видел!

Подбегают и остальные. Кажется, ветром шатает их — так измождены люди. А лица омыты радостью.

На иных из-под трофейных шинелей виднеются гимнастерки нашего покроя, превратившиеся в отрепья.

Говорят все наперебой. Кто-то по-ярославски окает — не разучился на фашистской каторге…

Вчера правее концлагеря, в котором их держали, прошла наша батарея, да не на конной, а на механической тяге. И сразу охрана лагеря разбежалась. Все видели, как батарея вдали развернулась и открыла огонь прямой наводкой по немецким танкам. Один танк наши подбили, два других скрылись. Батарея ушла на запад.