Планка - Страница 7
Однажды, когда проверяющий офицер из командования флотилии, нагрянувший с инспекцией, требовал от матроса Беридзе объяснить и рассказать, как он должен действовать в ситуации по боевому расписанию… Он требовал, чтобы Джамал рассказал, как он должен действовать и в какой последовательности. Джамал стоял более-менее по стойке смирно и не говорил ни слова. Он неплохо управлялся с нашим торпедным аппаратом и всё делал быстро и мощно своими большими руками, но тут он молчал. Он понимал, что им недовольны, что его ругают и даже могут наказать, но молчал. Я уверен, что, если бы ему дали возможность говорить по-грузински, он всё бы сказал, скорее даже не сказал, а как-то по-простому объяснил бы. Но сказать, как этого требовали устав и инструкция… Или если бы его медленно и вежливо попросили показать, что он должен делать, он всё бы показал. А тут он стоял и молчал.
Однажды я спросил его: «Джамал, а на каком языке ты думаешь?» Я не ожидал от него такого тонкого ответа, какой получил. Он задумался минуты на три, то есть надолго. Было видно, что в его большой голове идёт серьёзная и обстоятельная работа.
– Когда я разговариваю с Багидзе, – наконец медленно ответил он. (Багидзе был ещё один аджарец на нашем корабле. Он служил в машинном отделении и был трюмным машинистом. Им удавалось поговорить нечасто, и они всегда сильно спорили на родном языке.) – Да, когда я говорю с Багидзе, – повторил Джамал, – я думаю по-аджарски. А когда говорю с тобой, я думаю по-русски, – сказал он и через небольшую паузу добавил: – С акцентом думаю.
Так вот, Беридзе стоял перед проверяющим и молчал. Молчал спокойно, без вызова, но и не без гордости.
– Да как вообще этот питекантроп тут служит? Он что, немой у вас, что ли? – вышел из себя чистенький проверяющий офицер. Ты долго мне тут индейца будешь изображать? А?! – Он приблизился вплотную к Джамалу и говорил прямо ему в лицо. – Алё! Ты что, джигит, забыл, где ты и кто ты? А?! Я тебя заставлю букварь выучить, чучело носатое. Торпедист, понимаешь! Тихоокеанец, мать твою!
Видимо, говоря последнее, офицер брызнул слюной в лицо Беридзе. Джамал изменился в лице, и я замер от страха за него. Джамал медленно вытер рукой лицо.
– Послушай, товарищ ка, – сказал он снисходительным и даже покровительственно спокойным голосом, каким спокойные и сдержанные взрослые говорят с распоясавшимися детьми. («Товарищ ка» заменяло Джамалу обращение ко всем офицерам и мичманам, имелось в виду – товарищ командир.) – Ну что ты ругаешься? Вот торпеда стоит, он тоже ничего тебе не говорит, он тоже тихоокеанский.
Что тут началось… Но я не об этом.
Когда мы с Джамалом служили первый свой год на корабле, нам приходилось периодически чистить картошку. Часто мы делали это вместе вдвоём. На 130 человек картошки надо было начистить много.
Джамал чистил картошку очень просто. На каждую картофелину у него уходило шесть движений ножом. Вне зависимости от размера картошки у него получался небольшой кубик. Все кубики у него выходили приблизительно одинаковые.
Он сидел понуро, реза л картошку, и внутри него закипала обида, раздражение и какие-то слова. К восьмой картофелине он громко ворчал, к десятой ругался по-аджарски, а после двенадцатой сильно бросал нож и получившийся кубик в ведро. Потом он бил себя ладонями по щекам и громко говорил ведру по-русски…
– У меня три сестры, понял! Один старший, две младший! Я один сын! Я эту картошку в руки не брал никогда, – и дальше снова по-аджарски.
Так он говорил минуту. Потом тихо брал нож и очередной корнеплод, и всё повторялось в точности. И так через каждые двенадцать, до самого конца, в смысле, пока картошка не заканчивалась.
Когда Хамовский увидел его способ обработки картошки, он приказал выбрать из очисток все джамаловы обрезки, а потом заставил меня на глазах у Джамала очистить их и бросить в ведро с чищеной картошкой. Джамалу же он приказал стоять и смотреть. Я ковырялся очень долго, и это было трудно. Когда я поднял глаза на Джамала, в глазах его стояли большие слёзы, а зубы он сжал так, что скулы побелели. Хамовский тоже стоял и смотрел.
В следующий раз, когда мы снова попали на камбуз чистить картошку, Хамовский явился сразу. Он забрал у Беридзе нож и дал ему обычную алюминиевую ложку.
– Скобли. Это картошка, а не дрова. От твоей чистки человек двадцать таких же, как ты, моряков, вообще остались без картошечки, – сказал он медленно, строго и сразу ушёл.
Джамал долго и безропотно скоблил картошку ложкой, только пару раз вышел из камбуза покурить. Любил наш боцман Джамала, что тут сделаешь.
Но после случая с котлетой Джамала полюбили все. История с котлетой передавалась из уст в уста и, я думаю, будет передаваться, пока на нашем корабле поднимали или поднимают военно-морской флаг. Эта история будет жить, пока жив наш корабль.
К тому моменту, как она, эта история, произошла, мы прослужили на корабле больше половины положенного срока. Джамал отпустил большие чёрные с рыжим усы и заматерел безусловно.
В тот самый день стояла жара, было начало лета, и к тому же была суббота. В субботу на всех кораблях проводится большая приборка, а потом баня. Мы драили свой корабль с утра и до самого обеда, раздевшись до трусов. В то же самое время на пирсе работали солдаты из строительного батальона. Они что-то заливали бетоном, что-то подмазывали, в общем, ковырялись. Их было человек восемь довольно заморенных и закопчённых солдатиков. С ними был толстый краснолицый прапорщик, который сидел в тени с носовым платком на голове и сильно потел.
Конечно, со всех кораблей солдатам кричали: «Эй, дальневосточники, сапоги не жмут?» или «Алё, гвардейцы, а где вы автоматы свои забыли?» и прочее.
Противостояние строительного батальона и моряков было нешуточным. По субботам иногда бывали танцы в Доме офицеров в посёлке. Там же показывали кино. И встречи военных строителей и моряков заканчивались обычным мордобоем, в котором моряки всегда одерживали верх по причине большей сплочённости и лихости. Но надо отдать должное и солдатам. Они однажды здорово и больно отомстили нам.
Представляете, утро, на всех кораблях экипажи построились для подъёма флага, а по пирсу бегает грязный поросёнок, или даже лучше сказать – кабанчик, одет ый в г рязн у ю те л ьн яш к у. Это бы ла мес т ь, и мест ь, угодившая в самое сердце каждому моряку.
Так вот. Солдатики работали с утра у нас на пирсе, работали до обеда, а обед им не привезли. На кораблях прозвучали команды: «Закончить приборку» и следом: «Команде обедать». Мы побежали умываться, а потом заспешили к субботней трапезе.
По субботам давали котлеты. Только по субботам и только в обед! Котлеты выдавались по одной на каждого члена экипажа в независимости от выслуги лет. Котлеты были большие, плоские и состояли из толстого слоя жирной хрустящей панировки, хлеба и мелко перемолотых жил, хрящей и ещё неведомо чего, лучше было не знать, не догадываться и не думать! То есть котлеты были очень вкусные. Их ждали всю неделю. Джамал эти котлеты, точнее, свою котлету ел всегда медленно, с удовольствием и относился к ней очень серьёзно.
В ту субботу его отправили куда-то с группой матросов, чтобы нарезать ветки для веников и мётел, которыми подметали пирс и дорогу возле ворот, ведущих на пирс. Короче говоря, его с самого утра на корабле не было.
Мы поспешили на обед, а солдатики на пирсе сидели, грустно курили и пили воду из фляжек. Их краснолицый прапорщик куда-то пропал.
– Что, служба, лапу сосём?! – услышали мы неповторимый голос Хамовского. – Кинуло вас командование?
– Курим мы, товарищ мичман, – ответил с пирса маленький чубатый сержантик. Ответил не без достоинства.
– Вижу, что не Машку щупаете! – ответил Хамовский. – Ты, сынок, помолчи тут. Курить натощак вредно! Сапоги можно откинуть раньше положенного, – сказал он, дымя сигаретой. – Посидите маленько.
Хамовский ушёл, а мы сгрудились у борта и ждали, что будет. Вскоре Хамовский появился на палубе вместе с командиром нашего корабля, миниатюрным капитаном второго ранга, у которого был тихий голос и всегда сияющие ботинки. Для нас он был чем-то средним между полубогом и просто богом. Хамовский ему что-то объяснял и показывал рукой на солдат на пирсе. Командир слушал внимательно, коротко посмотрел на солдат, коротко кивнул и ушёл.