Плацдарм непокоренных - Страница 9

«А ведь она с куда большим желанием послала бы еще одну пулю в этого “недострелянного” ею младшего сержанта, – понял капитан. – Слишком уж непривычно для нее не попадать в живую мишень».

– Так, где ж это ты, паршивка, вот так вот стрелять научилась? – незло, благодушно поинтересовался Мальчевский, когда бой наконец утих. – Нет я знал, что стреляешь ты метко, сам видел, как там, у «ворот», фрицев отстреливала, но чтобы вот так!..

Вернувшись к разрушенному крыльцу своего дома, Войтич уселась на иссеченную осколками каменную плиту скамьи и, как ни в чем ни бывало, принялась чистить карабин.

– У таких же паршивцев училась, как ты. Но те хоть учили. От тебя-то какой толк?

Поняв, что этот вопрос не последний, Калина вошла в дом, хлопнув дверью перед носом младшего сержанта. Однако Сергея это не остановило. Отряхнул шинель, пригладил русые усики, он водрузил на макушку темени измятую, прожженную в нескольких местах шапку – и решительно подался вслед за ней.

– Да я не к тому, не к приставанию, – извинился прямо с порога. – Ты, Варвара непорочная, и впрямь отлично стреляешь. Не то, что эти амбалы окопные: лишь бы небо смолить. И как ты целишься, видел. Тирная манера.

– Какая-какая?! – раздраженно переспросила Калина.

– Ну, тирная, тирная. Как в тире…

– Пошел ты!.. – прошипела Войтич. – Тебя бы в тот тир, в котором… Вместо мишени.

– В какой «тот»? – все еще не терял благодушия Мальчевский. – Что-то я не понял относительно «того тира, в котором»?..

– Слушай, ты, шестерка лагерная, я ведь могу всадить тебе в лоб, как в десятку. Мозги твои провентилировать.

Опешив от такой грубости, Мальчевский растерянно оглянулся на дверь, не слышит ли кто. К счастью, старик находился в соседней комнате, возился, растапливая печь. Несмотря на то, что чувствовал себя Брыла плохо, сегодня он все же поднялся. А вообще он вел себя так, будто все, что происходит на плато, в каких-нибудь двадцати метрах от дома, его совершенно не касается. В своем доме-крепости, упрятанном под скалу-навес, он словно бы находился на некой нейтральной территории или в защищенном табу храме местных, каменнореченских аборигенов.

Мальчевский еще ни разу не видел, чтобы, растревоженный стрельбой или обстрелом, Брыла выскакивал из дома, бросался к штольне или, наоборот, хватался за оружие, пытаясь защитить свое пристанище. Во всех его действиях, в самом степенном, не знающем суеты поведении чувствовалась то ли мистическая заговоренность ото всех бед и смертей, то ли философски осознанная обреченность старого человека. Возможно, он и слышал то, что говорила сейчас племянница, или кем она ему там приходится на самом деле, но его присутствие как бы оказывалось не в счет.

– Однако жаргон у вас, мадам…

– Потому что в этом мире нужно быть мужиком. Вы, мужва, так перепаскудили его, так перепаршивили, что только такие, как ты, самые наглые и бесшабашные, и могут выжить в нем. А застрелить тебя – для меня действительно раз плюнуть.

Она произнесла это так просто и так спокойно, что Мальчевский ни на мгновение не засомневался: именно так, «раз плюнуть». Только поэтому заговорил с Калиной без привычных своих шуточек – подковырок.

– Ладно, о мире и мужве – не будем. Но что стрелять умеешь по-мужски, это мне как-то сразу приметилось. Тут, видишь ли, дело какое… До войны я был физкультурным организатором. Занимался классической борьбой. Когда до нормы мастера спорта осталась одна победа, получил травму. Впрочем, ты в этом все равно не смыслишь. Как и лекари-знахари, которые списали меня с ковра.

– Что ты плачешься? Мне твои слезы, как утопленнику петля.

– Да это к тому, что, когда началась война, я как раз вез свою команду стрелков. К пограничникам, шефам своим, ехали на Буг. Ну, приехали к вечеру в часть, чтобы, значится, утром провести состязание. Лучшим моим стрелкам-снайперам значки ворошиловских стрелков должен был вручать сам генерал.

– А вручали немцы, – ухмыльнулась Калина. – Не жуй жвачку. Где они вас, стрелков ядреных, прихватили?

– Ты по-человечески уже и говорить разучилась, – не выдержал Мальчевский. – Признайся, сколько по лагерям отмутузила?

– Может, тебе еще и справку показать? Что не сбежала, что «под чистую»?

Мина приближалась так медленно и с таким воем, словно ей приходилось натужно пробуравливать серый гранит зимнего неба. И, хотя осколки щедро посекли нависший над домом скальный карниз, а несколько даже врубилось в массивную, крепостной кладки, стену, все равно Калина восприняла взрыв лишь как мучительный конец заунывного вытья.

– Ну так что дальше? Накрыли вас немцы вместе с этой частью, и что? – совершенно спокойно продолжила Калина, как только отгрохотали взрывы еще двух мин и снова наступило затишье.

– В хате мы ночевали. Неподалеку от части, – объяснил Мальчевский, уже стоя у двери. Разговор не получился, он это понимал. Калина вела себя так, что разламывать весь этот черствый кусок своей судьбы Сергею уже не хотелось. Хотя было в этой девушке что-то такое, что заставляло его присматриваться к ней, оценивающе следить за ее грубоватой, далеко не женственной походкой. – Проснулись от гула самолетов, которые – это я сразу определил – шли со стороны границы. Первая волна улетела на восток, вглубь, а вторая сразу же набросилась на часть. Деревню не трогали, шерстили именно военный городок да небольшой полигон, подступивший к леску неподалеку от нашей хаты.

– Так и должны были сделать. Не оставлять же вас нетронутыми.

– Словом, поднял я свое перепуганное «войско», быстро одел его и сразу повел на дорогу, ведущую к части. Чтобы, как мыслилось, помочь красноармейцам обороняться. Но пока мы под разрывами добежали до городка, застали там лишь санитаров, переносивших поближе к лесу раненых.

Казармы уже были разрушены и горели. Склад с горючим взорвался на наших глазах. Ну а все уцелевшие бойцы, как и полагалось им на случай войны, ушли в сторону границы, поддерживать пограничников. Там, у этого злополучного склада, я потерял двоих из девяти своих ребят. Тех, что первыми достигли части и первыми же бросились тушить.

Оставшихся повел назад, к селу. Еще удалось прихватить возле части четыре винтовки.

– Что ты выплакиваешься мне в подол? – озлобленно перебила его Калина. – На кой мне все эти твои страсти?

– Слушай ты, голубка иерихонская, – помотал головой Мальчевский. – Можешь ты хоть раз в году человека выслушать? Если сама растелиться на три добрых слова не в состоянии, то хоть не лязгай клыками, когда хороший человек хорошим словом тебя напутствует.

Девушка коротко, резко рассмеялась. В этом смехе не было ничего женского: какой-то хриплый дрязг замороженных, пропитых связок. Подхватив положенный младший сержантом на стол «шмайссер», она, не переставая смеяться, вырвала из него рожок и очистила ствол от патрона. А проделала все это так заправски и так «между прочим», словно несколько последних лет только то и делала, что возилась со «шмайссерами».

– Потом ты со своими стрелками отходил к родному местечку, – снова напомнила Сергею о его саге. Это напоминание звучало, как просьба о перемирии. – Отходил, да не дошел…

– Точно, – подтвердил Мальчевский, немного замявшись. – На окраине соседнего села наткнулись на десантников. Человек сорок. Стреляли мои ребята неплохо, но этого на войне мало. Нужно еще иметь крепкие нервы и уметь воевать. И пока мы по кладбищу отходили к церкви, остался я лишь с двумя хлопцами. Только с двумя, понимаешь? Может быть, мы бы еще продержались часок, потому что отстреливались хорошо, по науке. Из-за каменных стен – да по движущимся мишеням. Человек десять уложили – не вру.

– Не так уж и много, – процедила Калина.

– Но тут прорвались немецкие танки с десантом на броне. Одним снарядом снесли колокольню, вместе с парнишкой, который взобрался туда. Другим проломили стену. Последнего моего вольного стрелка добили уже на моих глазах.