Плацдарм непокоренных - Страница 10

Штыком. Раненого. Прямо у входа.

Мальчевский помолчал. Калина не торопила его. Она ждала заключительной фразы этого рассказа. Ждала, пока хватило терпения.

– Ты-то как свою шкуру спас, если последнего на твоих глазах?

– Под обломки заполз. Там еще пыль столбом стояла.

Немцы метнули гранату, затем добили раненного ее осколком парнишку и дальше пошли поливать огнем. Ну, успокоились, осмотрели то, что осталось от церкви, по лестнице поднялись, заглянули на руины колокольни… Словом, отсиделся тогда твой младсерж Мальчевский, как нашкодивший кот. А потом уже тылами пробирался. Вместе с безлошадными нашими кавалеристами из окружения выходил. Так что там, в церкви… Прием вроде бы детский, как в жмурки, тем не менее жизнь он мне спас.

– Hу, за такую жизнь, как твоя, можно было бы и не цепляться.

Мальчевский умолк, поднялся, нервно поправил шинель, ремень. Перебросил с руки в руку автомат.

– Я тоже так считал, когда заходил сюда. Что за жизнь свою тебе особенно цепляться уже не стоит. Потому что шел с твердым намерением пристрелить тебя, как шавку.

– Что ж мешает? – спокойно спросила Калина, передергивая затвор своего автомата.

– Жалость, – бросил Мальчевский уже из-за порога. И изо всей силы грохнул дверью. – Нашел перед кем исповедоваться, идиот! Это ж надо: первый раз на веку чуть ли не полжизни чужому человеку пересказал! И кому? Какой-то немецкой шлюхе!

Он не видел, что Калина вышла вслед за ним. Не видел, как вскинула автомат.

– Эй ты, ублюдок деревенский!

Мальчевский оглянулся и замер. Одной очередью Калина прошлась по склону плато слева от его фигуры, другой – справа. Пули проходили в такой близости от тела младшего сержанта, что ему казалось, будто ощутил в своем теле каждую из них.

– Все, оттатакала свое? – спросил он, сдерживая дрожь, охватившую все его тело.

– Еще раз пикнешь что-нибудь относительно немецкой шлюхи – весь магазин в лоб вложу. Ни под одним камнем церковным не отлежишься.

К одиннадцати вечера в светлице дома Брылы перед Беркутом предстали лейтенант Кремнев, сержант-разведчик Исмаилов, а также Мальчевский, Сябрух и Калина Войтич. Ни слова не говоря им, капитан подождал еще немного, и лишь когда в комнату ввалился запыхавшийся лейтенант Глодов, прошелся перед этим небольшим строем.

– Судя по всему, немцы готовят атаку на нас с правого берега, по льду. Бойцы, засевшие на косе, в руинах, которые мы называем «маяком», видели группу офицеров, которые в бинокли изучали наш берег, и солдат, которых они заставили испытывать лед на прочность.

– Так и было, испытывали, – поддержал его Кремнев. – А со стороны реки плато наше более доступное, нежели со стороны левобережья.

– Поэтому, – продолжил излагать свой план Беркут, – я принял решение нанести противнику упреждающий визит вежливости. Сегодня в полночь.

– Опять идти на тот берег? – не сдержался Сябрух. – Дык яны ж нас перебьют еще на льду! У них там теперь пуляметы, по берегу панад рэчкаю! Они сейчас так укрепились после того, как вы в плен унтер-офицера ихнего взяли.

– Точно. Напротив косы замечено две пулеметные точки. И ходит патруль, – простил Сябруху его несдержанность капитан. – Но мы перейдем речку южнее, в районе села.

– Села?! – еще больше удивился Сябрух. – Дык это ж верная погибель.

– Со стороны шоссе у нас более плотная опека. Кроме того, немцы привыкли, что наши вылазки обычно нацелены на шоссе, на долину. А вот на том берегу с диверсионным рейдом мы еще ни разу не побывали. Войтич, вы покажете, где лучше войти в село, объясните на местности, как там в нем ориентироваться, и вернетесь к группе лейтенанта Глодова, которая будет прикрывать нас, затаившись на льду у левого берега.

– Я пойду с вами только в том случае, если возьмете с собой в село, – тут же отрубила Войтич. – И не надо базарить по этому поводу.

– Даже не собираюсь возражать, – мгновенно сориентировался в ситуации Беркут. – Просто, я не вправе был заставлять вас принимать участие в этой операции.

– Нам уже пора выяснить и договориться, капитан: боец я или не боец? Если не боец, тогда воюйте без меня. Если же боец, тогда никаких исключений, я участвую во всех операциях гарнизона.

– Этого альпийского стрелка в юбке надо бы зачислить, – посоветовал Мальчевский. – Она одна укладывает стольких, сколько все мы, остальные.

Беркут сдержал улыбку, выдержал приличествующую случаю паузу и жестким приказным тоном произнес:

– Рядовой Калина Войтич, отныне вы зачислены в состав гарнизона, на должность снайпера, и будете находиться в моем непосредственном распоряжении.

– Вот так бы с самого начала, – самодовольно пробубнила себе под нос Калина.

– А теперь слушайте задание. Реку переходим ниже косы, со стороны плавней. На правом берегу тоже видны островки камыша – это облегчает подход. В селе сейчас полно немцев. В том краю села, где мы появимся, у машинного двора, скопились десятки машин. Да и на улицах их немало. Конкретного объекта рейда у нас не будет. Каждый действует в одиночку. Наша задача: вызвать панику, не дать врагу нормально отоспаться, уничтожить как можно больше живой силы и техники. На весь этот рейд в село – час. Через час, под прикрытием группы Глодова, которая будет состоять из пяти человек, отходим на свой берег.

– К моменту отхода ваши бойцы, лейтенант, – обратился он к Глодову, – должны подтянуться к берегу и рассредоточиться до ста метров по фронту, создавая видимость, будто действует большая групп. Вопросы есть?

– Простите, товарищ капитан, – подал голос Глодов, – мне не совсем понятен замысел этого рейда. Нам приказано удерживать плато, готовить плацдарм. Мы это делаем. Идти на тот берег – значит, дополнительно рисковать людьми и тратить боеприпасы.

– Чтобы ответить на ваш вопрос, лейтенант, следует вначале ответить на вопрос: «В чем смысл войны?» – Андрей остановился напротив лейтенанта, прощупывая его рослую, но довольно мешковатую фигуру придирчивым взглядом. – Дело не только в плацдарме. Мы должны вести активные боевые действия в тылу врага, используя для этого любую возможность. Обычные бои на истребление. Или, может быть, вы трусите?

– Товарищ капитан, просил бы…

– В таком случае отучитесь задавать бессмысленные вопросы, – резко одернул его Беркут. – Все, готовьтесь. Всем взять по две гранаты, ножи, патроны. Проверить, смазать оружие. На той стороне в виде трофеев подбирать только патроны и гранаты. Ну, еще пулемет, если посчастливится. Без пятнадцати двенадцать сбор у плавневого колодца.

Когда бойцы ушли, Беркут вдруг вспомнил об Арзамасцеве. Неужели прошел линию фронта? Он уже твердо решил, что не станет докладывать о дезертирстве ефрейтора, а если и возникнет этот вопрос, заявит, что сам послал его в разведку. Еще лучше – на связь. В общем, ответ подскажут обстоятельства.

Подсказать, конечно, подскажут. Однако мрачное предчувствие нашептывало капитану, что с этим человеком приключилась беда. Он знал о нерешительности Арзамасцева, о его беспомощности в рукопашной, о проявлявшемся в самые неподходящие моменты безволии. Вряд ли такой человек способен в одиночку пройти линию фронта. И если попадется в руки немцам, тоже вряд ли выдержит. А ведь его примут за разведчика. Или диверсанта. Если узнают, что сбежал из плена и партизанил, – тоже не пощадят.

Ну а на допросах их прежде всего будет интересовать личность коменданта. И когда в гестапо или СД узнают, что здесь оказался их старый знакомый, Беркут… Того и гляди, где-то поблизости объявится Штубер. Как специалист по вскрытию укрепрайонов и подавлению дотов.

«Да, Арзамасцев… Проявил ты себя, ефрейтор!».

Нет, кто бы мог подумать, что этот парень действительно решится на дезертирство? Крамарчук никогда бы не позволил себе такого. Крамарчук – нет. Господи, скольких ребят он потерял за эту войну!

«А может, и Крамарчук еще жив! – в который раз уже подумалось Беркуту. – Ведь везло же ему до сих пор. Но, даже завидев его перед собой, тебе трудно будет заставить себя поверить в это воскрешение».