Питерщик - Страница 4

С такого рода размышлениями пошел я по деревне. Картины увидел обыкновенные: на самой середине улицы стояло целое стадо овец, из которых одна, при моем приближении, фыркнула и понеслась марш-маршем в поле, а за ней и все прочие; с одного двора съехала верхом на лошади лет четырнадцати девочка, на ободворке пахала баба, по крепкому сложению которой и по тому, с какой ловкостью управлялась она с сохой и заворачивала лошадь, можно было заключить об ее не совсем женской силе; несколько подальше, у ворот, стояла другая женщина и во все горло кричала: "Тёл, тёл, тёл! Тёлонька, тёлонька, тёл!.." По дороге, навстречу мне, шла десятский Марья с ималом* и уздой в руках.

______________

* Имало - овес в какой-нибудь чашке или плетушке, которым, поднося к морде лошади, приманивают ее и таким образом ловят. (Прим. автора.)

- Что это баба кричит? - спросил я ее.

- Корову, сударь, выкликает: коровка, должно быть, отстала, - отвечала она.

- Разве у вас не за пастухами?..

- Нет, не за пастухами: у нас пастуху нечего делать. Скотина гуляет не па чистаполью, а па лесам, что тут пастух сделает? Разбредется па кустам, так и он ничего не увидит...

- А если украдут?

- Николи у нас не крадут, зверь так обижает, а воровства здесь не чуть.

- Волк, что ли?

- Нет, не волк, медведь: нынешнее лето из нашей деревни, проклятой, двух коровок изломал.

- Вы бы стреляли его?

- Кому у нас стрелять? Был в Терентьеве один стрелок, да и тот перед заговеньем помер... Тоже вот эдак по весне сел на лабаз; медведь-то пришел, падалину только обнюхал, а его стряс с елки и почал ломать, всю шабалку своротил; тем и помер, никак залечить не могли.

- Ты сама куда ходила?

- Лошадь ловить ходила, да не дается, пес ее драл.

- А разве в доме у вас нет мужика?

- Нет, сударь, ни одного нет-с: батюшка-тесть и мой-то муж - оба в Питере.

- Отчего же мой хозяин дома проживает?

- Клементий Матвеич?

- Ну да.

- Видно, не больно умно жил на чужой стороне, так теперь заделье и правит.

- Загулял, что ли, он?

- Не без тово, чай.

- Мне жена его очень не понравилась.

- Она нездешняя, от Макарья взята.

- Я это догадался: она ему не пара.

- Известно, что против него не будет; эдакому мужику надобно бабу покрасивее.

- Вот бы тебя, например.

- Да что ему меня, у меня свой не хуже его.

- Будто и не хуже?

- А чем хуже? Только еще человек молодой, а не хуже.

- Не волочится ли за тобой Клементий? - спросил я ее вдруг.

Она вся вспыхнула, потом посмотрела на меня пристально и улыбнулась.

- Что за волоченье? Он здесь смирно живет, - произнесла она и потупилась.

- А прежде?

- Прежде я не знаю: мало ли чего у них в Питере бывает? Человек был богатый, так уж, вестимо, без тово жить не станет.

Разговаривая таким образом, мы подходили к моей квартире. Нас нагнал Клементий, который уже возвращался с поля.

- Хоть бы вы, сударь, нашего хожалого постращали, а то он ничего своей должности не сполняет, - сказал Клементий, указав головою на Марью.

- Что меня стращать: не мне бы, а тебе, длинноносому, надобно эту должность исправлять, - отвечала та с улыбкой.

- Нет, уж я, тетка, в сотские буду проситься, чтобы ты у меня под началом была.

- Что же тебе такое в подначальстве моем?

- Известно что... Ах ты, голубка: ноги тонкие, бока звонкие! проговорил Клементий, ударив ее слегка по плечу.

- Перестань болтать-то: мало тебе в Питере бока назвонили.

Этот быстрый разговор и несколько взглядов, которыми перебросились Клементий с Марьей, показались мне подозрительными.

Я вошел в свою комнату: питерщик не замедлил явиться. Мы уселись на прежних местах, и разговор между нами тотчас же начался.

- Ты говорил, что с тобой была история; расскажи мне ее, пожалуйста! сказал я.

Клементий сначала призадумался немного, потом усмехнулся.

- Рассказать, судырь, пожалуй, наше дело: слабы на язык-то; только то, чтобы не наскучить вам: похождения мои длинные.

- Вовсе нет, я тебя прошу об этом.

Клементий поправил бороду.

- Похожденья мои, - начал он, - хоть бы взять с того, что я вдовец и теперича женат на другой: первая моя хозяйка, всякий вам скажет, была эдакая красавица, что другой, ей подобной, может быть, по всей империи из простого званья не найти. Восемь лет мы с ней прожили, наперекор слова не бывало, а не токмо что брани или, там, драки эдакие, как промеж другими бывает. И я, сударь, не хвастаясь сказать, в полтора года из простых мальчиков в приказчики попал, а через два года и сам хозяйством обзавелся, и такое у меня об доме старание было: спать лежучи, об доме думаешь, поутру встанешь, лба еще не перекрестишь, а все на уме, как бы денег спроворить да в дом послать? А в пятый год так раздышался, что и бабу в Питер выписал, еще у меня спорей пошло: она была, надо сказать, окромя красоты из лица, женщина умная, расторопная, чистоту любила на всяком месте. Пойдешь, бывало, ранним утром по делам, воротишься домой: в фатере любо поглядеть: прибрано, примыто, сама сидит лучше другой барыни, и так мне все это было по нраву, что иной раз всплачешь потихоньку... Господи боже мой, думаешь, за чьи ты молитвы меня эдаким счастьем поискал?..

Проговоря это, Клементий приостановился.

- Далее! - сказал я.

- А дальше, судырь, только два годочка я покрасовался с ней в Питере, и сам не понимаю, что такое приключилось: вряд ли уж тут не было чьего-нибудь дурного глаза. Больно мне многие из своей братьи в зависть брать начали, а может быть, и понапрасну клеплю, может быть, и от простуды!.. Пришла она у меня, - дело это было по осени, - от всенощной и прямо на постель. "Что это, - говорю я, - Машенька, ты спозаранку спать забираешься?" - "Так, говорит, мне все что-то не по себе". - "Так полно, говорю, дурочка, валяться-то, напейся чайку с мадеркой, лучше испарина прошибет". - "Хорошо", говорит, и встала, и надо полагать, что, через принужденье, выпила одну чашку, а больше уж не могла, и опять легла. Поутру еще хуже: я к доктору, тот приехал, осмотрел ее: "Горячка, говорит, у нее начинается". А за тем самым горячка да горячка... Лечили, кажись, всяким, - легче нет. Неделю помаялась, а в восьмой день богу душу отдала.

Клементий опять остановился; на глазах его навернулись слезы.

- Позвольте, судырь, трубочки покурить! - сказал он, смигивая слезы.

Я подал ему свою трубку.

- Вот эдак-то лучше, пораскуражит маленько, - сказал он, вытянув сразу всю трубку, и продолжал: - Как случилось со мной эдакое несчастье, я впал попервоначалу в какое-то бесчувствие: как там эти похороны и все эдакое срядили да обрядили, ничего не помню... Всё, говорят, смеялся эдаким смехом нехорошим... Так полагали, что совсем с ума спятил, - однакоже поопомнился. Сам чувствую, что в разум вхожу, а на сердце час от часу становится тяжелее, - только и говорю работникам: не оставляйте, говорю, братцы, меня одного, я грех сделаю, руки на себя наложу!.. Недели в две меня сломило совсем: ни аппетиту, ни силы, ничего не стало!.. Провалялся я так до Нового года почесть... Надобно было расчеты сделать, долги тоже кой-какие получить, ничто не мило, все бросил и в деревню съехал, - думал хоть этим облегченье получить, - не тут-то было... Видючи, как я убиваюсь, стали мне хорошие люди советовать в Тотьму к чудотворцу сходить. Мне это очень пришлось по душе, и как только я это, батюшка, задумал, - сразу легче стало. Никогда, прежде живучи, больше пятнадцати верст не хаживал, а тут прибегло такое желание, чтобы пешком идти. Согласился я с одним старичком, - тронулись. На первых порах отошел я двадцать пять верст и такую усталость почувствовал, что хоть подводчиков нанимать. Однакоже пересилил себя, дошел на другой день до Солигалича, - верст тридцать, примерно, сделал, не отдыхаючи, - усталости уж такой не было. В самом Солигаличе зашел я с моим товарищем к одному юродивому - Андрюшке: как я к нему пришел, - подал калачик, - он вдруг запел: "Со святыми упокой". Пропемши несколько раз, водочки попросил. Я по глупости подумал, что он и в самом деле водки желает: сходил сейчас в питейный и принес ему. Взял он у меня полштоф, да как швыркнет в угол, и запел: "Исайя ликуй". Как его потом ни спрашивал, ничего больше не сказал... И таким манером я в Тотьму сходил благополучно. Воротился домой. Барин у нас тогда дом отстраивал. "Возьми, говорит, Клементий, внутреннюю отделку на себя". Я не поперечил, взял: так все лето и почти что всю осень и проработал у него; и это меня заняло оченно много. Отделать тоже хотелось для барина получше. В первую пору, думал, и не перенесть горя; а тут пришло, что и о другой свадьбе задумал.