Питер Шрёдер - Страница 2

Он вспоминал томительное однообразие этих лет, однообразие внешних событий и символов: оркестры, концерты, картинные галереи, войска, день и ночь марширующие перед его окнами; фестивали, пиры, праздники — по всякому и любому поводу — все совершенно одинаковые театрально-пышные и бессмысленные, однако в то же время чересчур освященные традицией, а нередко и леденящим присутствием какого-нибудь высочества.

Он вспоминал унылое однообразие своего домашнего уклада — неизменная еда четыре раза в день, занятие важное, требующее серьезного обдумывания и ревностного выполнения; он вспоминал о помолвках и ухаживаниях под строгим надзором родителей и всех окружающих; о чувствительных рукопожатиях и о речах в адрес жениха и невесты, о навязчивом раскрытии семейных и личных дел перед всем миром в виде сентиментальных сообщений в газетах, касающихся таких повседневных событий, как рождения, смерти и бракосочетания.

Он вспоминал о великой войне с Францией, которая навсегда зачеркнула его неиссякаемые рассказы о былых заокеанских походах и похоронила его репутацию признанного авторитета по части кровопролитий и огнестрельного оружия, о войне, которая возродила былой жар его любви к фатерланду, закрутила в своем бешеном вихре и наконец выбросила в родном городишке, где снова потянулись парады с барабанным боем, снова праздновались праздники и прибавилось еще больше устоявшихся невыносимых традиций.

Удар грома нарушил размышления Питера и привел его в себя. Взглянув на небо, он увидел над липами своего сада иссиня-черную бархатную тучу. Это было естественное завершение знойного, летнего дня, но мысли Питера были настолько мрачны, что эта туча показалась ему столь же зловещей, как столб дыма, вырвавшийся из кувшина, когда арабский рыбак сломал грозную печать Соломона. В таком точно настроении пребывал Фауст, когда к нему явился Мефистофель, и в это мгновение Питер увидел рядом с собой служанку, которая протягивала ему визитную карточку.

— Мистер Джон Фолинсби, — прочитал Питер вслух.

— Господин и четыре дамы, — сказала служанка.

В мозгу Питера медленно всплыли воспоминания.

— Иностранцы, — продолжала служанка, — кажется, из Америки.

Услышав это магическое слово, добрый Питер поспешил в гостиную, очень довольный, но смущенный и растерянный, как школьница.

Однако гости его не выказывали ни малейшего смущения. Три юных девицы держались весьма свободно: одна уселась за фортепьяно, вторая у стола рассматривала альбом с фотографиями, а третья стояла у жардиньерки и уже сорвала розу, которая больше других была ей к лицу. На диване уютно устроилась последняя из дам — очевидно, самая старшая, если признаком возраста можно считать выражение усталости и скуки. Все четверо были хорошенькие, изящно одетые по последней моде и, к удовольствию Питера, разбавленному некоторой долей растерянности, чувствовали себя совершенно как дома.

Радушную улыбку хозяина они встретили вопросительными взглядами в сторону джентльмена, который в это мгновение изучал висящий у окна барометр. Тот оторвался от метеорологических исследований, сделал шаг вперед и с добродушной развязностью протянул Питеру руку. Это был высокий, статный мужчина одних лет с Питером, но, как и его спутницы, он выглядел в сто раз моложе своего возраста.

— Питер Шредер, я полагаю?

Сияющий Питер от всей души тряс протянутую руку.

— Ja, в самую точку. Питер Шредер.

— Ты меня не помнишь, — продолжал незнакомец с легкой улыбкой. — Я видел тебя всего раз в Испанской Лощине. В тот самый день, когда тебе привалило счастье! Мы тогда с ребятами из Сухого Ручья побывали у тебя. Как поживаешь, старина? Видно, хорошая еда тебе на пользу?

Питер все тряс его руку и, с трудом подбирая полузабытые английские слова, говорил, что «узнал его с первого ше фсгляда».

— Когда я месяц назад укатил из Калифорнии, то обещал ребятам, что непременно разыщу тебя хоть под землей, — продолжал незнакомец. — Вчера я приехал в Кельн. Услыхал, что ты здесь. И решил прогуляться с дамами. Познакомься. Рози Тиббетс, Грейс Тиббетс, Минни Тиббетс, миссис Джонсон.

Питер, вообще человек застенчивый, совсем смешался перед этой выставкой блестящих глазок и парижских туалетов и мог только, заикаясь, бормотать слова сожаления о том, что фрау Шредер уехала навестить задушевную подругу и не может их приветствовать.

Миссис Джонсон, та, что сидела на диване, очень сокрушалась, что не может ее повидать. Мисс Рози оторвалась от альбома с фотографиями и тоже очень сокрушалась, что не может повидать ее. Мисс Грейс у фортепьяно и мисс Минни, зарывшаяся розовым носиком в нежные лепестки цветка, обе очень сокрушались, что не могут повидать ее. Лишь один из присутствующих не мог присоединиться к общему хору, и это был сам бедняга Питер, который, хоть и выразил вышеупомянутые светские сожаления, тем не менее думал об отсутствии супруги с некоторым облегчением. И, стыдясь этого чувства, с особым радушием потчевал гостей и «показывал им дом».

Однако немногие американские усовершенствования, которые он, на удивление негодующих соседей, ввел в своем хозяйстве, не произвели на посетителей никакого впечатления.

— Какое старье! У нас теперь все самодействующее, — томно заметили дамы.

— Отстал от века, старина, — вынес свой приговор еще менее деликатный Фолинсби.

Питер, чуть-чуть обескураженный, тем не менее сохранял неизменное добродушие и наконец с победоносным видом остановился перед дверью небольшой каморки.

— Сейчас я покажу фам нечто такое... Это не трепует никаких усовершенствований, а? То, что хорошо знакомо вам и нам, старым соратникам. Это мои личные апартаменты. А то, что в них, может понять только американец!

С такими словами он распахнул дверь, и взорам гостей представилась комнатушка, где над окном был укреплен американский флаг. По одну сторону висел портрет Авраама Линкольна, по другую — синее кепи и блуза сержанта американской армии.

Питер молчал, чтобы не мешать взрыву патриотических чувств гостей.

Но, к его изумлению, эта выставка национальных реликвий встречена была мертвым молчанием. Не веря своим глазам, Питер отдернул оконные занавески и смахнул несуществующую пыль с портрета президента-мученика.

— Это Линкольн!

— Хромолитография? — спросил Фолинсби.

— Не знаю, — слегка опешив, ответил Питер.

— На портрете он не так безобразен, — заметила миссис Джонсон, — хотя всегда был очень уродлив.

— Кошмарно! — подхватила мисс Рози.

Питер выдавил из себя улыбку.

— Он не был хорошенький, как шенщина, — сказал он, и собственная неуклюжая попытка быть галантным вызвала на его щеках густой апоплексический румянец.

— А это что? — спросил Фолинсби, указывая тростью на кепи и блузу. — Обноски из Испанской Лощины?

— Опноски?! — задохнулся Питер. — Это же мои мундир!

Фолинсби засмеялся.

— А я было подумал, что это гнилая одежда, отвергнутая военным министерством и пущенная в распродажу. Ребята охотно брали ее по дешевке, чтобы ковыряться в ямах. Да-да, теперь я припоминаю. Наши здорово смеялись, когда ты пошел на эту войну, до которой тебе и дела-то не было.

— А на чьей стороне вы сражались, мистер Шредер? — спросила миссис Джонсон с вежливым интересом.

— На чьей стороне? — Питер был слегка удивлен. — Я трался за северян.

— У меня дядя служил в федеральной армии, а два кузена — в войсках конфедератов, — томно заметила мисс Минни.

— На тругой стороне тоже были хорошие репята, — поспешил ответить добросердечный Питер.

— Когда они вернулись домой, им всем ужасно надоела война, всем без исключения, — спокойно добавила мисс Минни.

— Я уверена, что война — это отвратительно.

— Кошмарно! — отозвалась Рози.

Тем временем они, скучая, уже выходили из комнаты, давая понять Питеру, что с них довольно и пора идти дальше.

Он закрыл дверь, растерянно, почти как вздох, проронил: «Вот!» — и повел их обратно в гостиную. По дороге мисс Рози остановилась полюбоваться портретом дородного, добродушного господина в великолепном гусарском мундире.