Пистолет с музыкой. Амнезия Творца - Страница 8

Я кинул газету на пассажирское сиденье и направил машину в холмы. Эшби-авеню была в этот час тиха и живописна, и я еще раз перебрал в памяти события дня – вдруг придет свежая мысль. Мысль не приходила. Видимо, Приниматель уже растворился в крови и притупил эмоции. Возможно, мне стоило лучше послушать радио.

Отель “Вистамонт” был из дорогих – не чета той дыре, где Стенхант имел несчастье закончить свою жизнь. Случись здесь убийство, кровь с пола вытрут вместе с отпечатками пальцев, а труп перенесут в менее престижное место задолго до прихода инквизиторов. Как знать, может так было и со Стенхантом. Именно в таких местах, как “Вистамонт”, останавливаются денежные мешки, которым хочется похвастаться, что они побывали в Окленде, но при этом не запачкать подошвы. Отель был огромен и похож на лабиринт, и в нем вполне хватало ресторанов и прочих заведений, чтобы у вас не возникало желания выглядывать в большой гадкий мир за стенами.

Я оставил машину на стоянке и вышел, зажав газету под мышкой. Я надеялся, что это поможет спровоцировать виновного на откровенность вне зависимости от того, видел он это раньше или нет. Одного вида этих фотографий хватит, чтобы выбить Энгьюина из колеи, а мне позарез необходимо признание. Уж чем-чем, а избытком тактичности я никогда не отличался.

Я замешкался под оценивающим взглядом швейцара – пожилого негра, видимо, одного из последних на подобной работе. В наши дни этим занимаются по большей части обращенные животные, но “Вистамонт”, судя по всему, гордился старыми дурацкими традициями, и негр являлся одной из них. Он одарил меня широкой улыбкой и распахнул дверь, а я приподнял шляпу.

В баре царил полумрак, из которого белыми льдинами выплывали столики. Последнее время в архитектуре интерьеров появилась мода создавать у человека иллюзию общения, оставляя его при этом на деле в уютном одиночестве, и бар “Вистамонта” мог служить эталоном подобного подхода. Я шагнул в темноту и начал оглядываться в поисках Энгьюина. Ничего не скажешь, он нашел-таки неплохое убежище. Я обнаружил его у дальней стены во вращающемся кресле за столиком, рассчитанным на двоих. Я уселся напротив, спиной к стене. Кресло было обтянуто бархатом, и я утонул в нем.

– Не очень-то вы спешили, – поднял глаза Энгьюин. Его лицо чуть заострилось, отвердело: он начал свыкаться с жестокой реальностью существования без спасительной оболочки нескольких единиц кармы на магнитной полоске карточки.

– Вы пока не оплачиваете мое время, – заметил я.

– А вы предпочитаете деловые отношения, Меткалф? – фыркнул Энгьюин.

Он сунул руку в карман, вытащил конверт и бросил на стол между нами. Я взял конверт, Там лежало тысяча четыреста долларов.

– За сегодня и завтра, – сказал он, удостоверившись, что я сосчитал деньги.

– Сегодня за мой счет. Пусть это будет аванс за пятницу – Я убрал купюры в бумажник и положил пустой конверт на стол. Адреса я в темноте прочитать все равно не мог, но иметь при себе что угодно, связывавшее меня с Энгьюином, было бы рискованно.

– Звучит оптимистично, – мрачно вздохнул он.

– Что именно?

– То, что вы надеетесь иметь работу еще и в пятницу.

– Если честно, мне не понятно, почему инквизиторы вас еще не заморозили. Впрочем, то, что мы с вами беседуем сейчас, уже внушает оптимизм. Моргенлендер раздражен: у него никак не выстраивается цельная картина, и это его бесит.

– Со мной он держался очень уверенно.

– Не будьте дураком, Энгьюин. Просто вы не привыкли иметь дело с инквизиторами. Моргенлендер – исполнитель. Это дело попало в прессу. На него оказывается давление, чтобы он закруглялся побыстрее, но он должен довести расследование до конца или по крайней мере помешать увести его в сторону.

– Не понимаю.

– Я тоже, но надеюсь понять. – Я махнул официантке, но привлечь ее внимание оказалось не легче, чем подавать знаки вертолету, сидя на дне лисьей норы. – Я узнаю, кто и почему убил Стенханта. И если это ваших рук дело, лучше заберите эти деньги обратно и потратьте их на порошок или на девочек, да побыстрее, поскольку покрывать вас я не намерен.

– Я невиновен.

Я шмякнул газетой об стол, но в темноте эффект получился явно не тот.

– Что они на вас имеют?

Последовало молчание. Я вглядывался Энгьюину в лицо, но оно ничего не выражало.

– Я ему угрожал, – выдавил он наконец. – У них есть мое письмо. Но они не так поняли…

– Моргенлендер назвал это шантажом. У вас было что-то против Стенханта?

– Сугубо личное дело. Моя сестра работала на него, и он сломал ей жизнь. Я хотел, чтобы он знал, как я к этому отношусь.

– Подробнее.

– У нее от него ребенок. То есть башкунчик. Это просто маленькое чудовище…

– Башкунчики – все чудовища, – сказал я, и тут до меня дошло. Скажите, вашу сестру зовут Пэнси Гринлиф?

Похоже, это заставило Энгьюина отнестись ко мне с большим уважением. Он подался вперед так, что на его лицо упал свет.

– Да, – сказал он. – Вы, наверное, уже говорили с ней.

– Нет, но надо бы. Поговорю завтра, если смогу Рассказывайте дальше.

– Теперь я уже не так уверен, – произнес он. – Мне кажется, он обрюхатил мою сестру и платит ей за молчание.

– Если судить по ее дому, не такая плохая сделка, – заметил я.

– Вы не понимаете. До моего отъезда из Лос-Анджелеса у нее была хоть какая-то своя жизнь. А теперь она скрытная. Боится сказать мне, в чем дело. Стенхант обращался с ней как с куклой какой-то.

– И вы решили оборвать нити, – предположил я, – или хотя бы подзаработать.

– Давайте, Меткалф, давайте! Можете издеваться и дальше. Весьма признателен.

– Сами хороши. Продолжайте, Энгьюин. Не очень-то приглядная получится история даже с тем немногим, что мне известно. Моргенлендер заподозрил в вас шантажиста, а доктор Тестафер показал инквизиторам ваше имя в книге записей на прием, и оно там встречается не раз. Так что вам от Стенханта далеко не уйти.

Он, как школьник, положил руки на стол перед собой.

– Сначала я его и в самом деле хотел убить. Я пошел к нему, я его обзывал, я угрожал, я пытался вызвать хоть какую-то реакцию, – его руки дернулись так, что я понял: это не пустые слова. – Но он и не пробовал защищаться. Он скрывал что-то, это точно, и чуть ли не силой заставил меня взять деньги.

– О’кей, потише. Так, значит, вы с ним пришли к своего рода компромиссу: обменяли ярость на кошелек.

– Еще он пытался запугать меня: говорил, что я впутался в это больше, чем думаю, и предлагал уйти. Он увидел, что я поубавил пыл, и предложил мне деньги, а я их взял. Для него это ерунда, а для меня – нет.

– Он просто ввел вас в семью. Как еще одну куклу.

– Идите к черту.

Я улыбнулся.

– Откуда вы такой взялись, Энгьюин? Где вы учились играть простачка? Да над вами грех не издеваться.

Вопросы – вообще неприятная штука, а этот к тому же звучал как оскорбление, поэтому я даже удивился, когда он уловил суть вопроса и ответил прямо. Хотя в его положении можно уже ничего не бояться.

– Я приехал сюда из Эл-Эй, – почти спокойно ответил он. – Я шесть лет прослужил в армии. Пытался дослужиться до звания, но мне надоели военные инквизиторы. Насколько я понял, все, что они хотят, – это чтобы кто-то чистил им сортиры. Вот я и уволился – с избытком кармы и без гроша в кармане. Тогда я и решил проведать сестру.

– Где вы остановились?

– Сначала у приятеля в Пало-Альто, потом на несколько дней у сестры пока туда не въехала Челеста Стенхант. Теперь вот нигде. – Он повернул руку ладонью вверх, как бы демонстрируя это. – Моргенлендер дал мне понять, чтобы я и близко не подходил к дому на Кренберри-стрит. Я пару раз переночевал в ночлежке, но они пускают только с минимальным запасом кармы, так что теперь мне туда нет ходу.

Я начал проникаться к нему жалостью; впрочем, ничего удивительного. Со мной так всегда бывает, когда я сталкиваюсь с человеком в еще более отчаянном положении, чем я. В подобных ситуациях мои реакции не сложнее, чем у кобелей Павлова.