Письмо от русалки - Страница 17

— Дорогая, не расстраивайся, — прошептал он ей на ухо. — Извини, я немного погорячился. Прекрасно понимаю, что ты никак не ожидала такого развития событий. Ну-ну…

Он стал покачивать ее в своих объятиях, и она почувствовала, что ей стало легче.

— Я не могла себе представить, что она так поступит…

— Знаю, знаю. Но она человек совсем иного типа, чем ты. И тебе надо понять, что не все рассуждают одинаково.

Он чуть отстранил ее от себя и заглянул в глаза. Эрика вытерла слезы платком, который дал Патрик.

— Что же мне делать теперь?

— Пойти к Кристиану и поговорить с ним. Попросить прощения и объясниться.

— Но…

— Никаких «но». Это единственное решение.

— Ты прав, — вздохнула Эрика. — Но я вынуждена отказаться от такого шага. И я намерена всерьез поговорить об этом с Габи.

— В первую очередь тебе следует всерьез подумать о том, что ты говоришь и кому. Габи в первую очередь думает об успехе своего предприятия, а вы для нее — второй приоритет. Так устроен мир бизнеса.

— Да, я уже поняла. Можно не повторять, — буркнула Эрика, сердито глядя на мужа.

— Ну, тогда давай оставим эту тему, — проговорил Патрик и снова занялся разбором покупок.

— Ты успел посмотреть письма?

— Нет, у меня не было на это времени, — ответил он.

— Но ты с ними поработаешь? — настаивала Эрика.

Патрик кивнул, нарезая овощи к ужину.

— Само собой. Но дело пошло бы куда легче, если бы Кристиан выразил готовность к сотрудничеству. Например, я не отказался бы взглянуть на другие письма.

— Тогда поговори с ним сам. Может быть, тебе удастся его уговорить.

— Он догадается, что меня напустила на него ты.

— Я только что вывесила его на всеобщее обозрение в одной из крупнейших газет, так что ты можешь воспользоваться случаем, раз он все равно меня проклинает.

— Ну, может, не все так плохо.

— Будь я на его месте, я бы вообще раздружилась навсегда.

— Не надо предаваться пессимизму, — проговорил Патрик и поднял Майю, посадив ее на стол рядом с собой. Она обожала участвовать в приготовлении еды, всегда рвалась помочь. — Пойди к нему завтра и объясни, как все получилось. Скажи, что такой поворот дела в твои намерения никак не входил. Потом я поговорю с ним и постараюсь убедить сотрудничать.

Он протянул Майе кусок огурца, который она тут же принялась обрабатывать своими немногочисленными, но очень острыми зубками.

— Стало быть, завтра, — вздохнула Эрика.

— Завтра, — кивнул Патрик и, наклонившись к жене, поцеловал ее в губы.

Он понял, что все время невольно бросает взгляды на трибуну. Теперь она казалась почти пустой.

На всех тренировках, в любую погоду, он сидел там. Футбол был их совместным увлечением. Именно благодаря этому сохранялась их дружба, несмотря на все его стремления освободиться от родителей. Они с отцом были друзьями. Конечно, им случалось иногда ссориться, как всем отцам и сыновьям. Но они всегда оставались друзьями.

Людвиг закрыл глаза и увидел перед собой отца. В джинсах и толстовке с капюшоном, с надписью «Фьельбака» на груди, которую он всегда надевал назло маме. Руки в карманах, глаза внимательно следят за мячом. И за Людвигом. Однако он никогда не ругался, как другие отцы, которые могли накричать на своего сына на тренировке или на матче: «Черт подери, возьми себя в руки, Оскар!» или «Проснись, Данне, что ты как сонная муха!». От своего отца он никогда ничего такого не слышал. Только: «Отлично, Людвиг!», «Красивая передача!», «Вы их отделаете!».

Боковым зрением он увидел, что ему делают пас, и механически передал мяч дальше. Игра больше не доставляла ему радости. Но он не сдавался, бегал по полю, боролся, несмотря на зимнюю стужу. Он мог бы сослаться на то, что произошло, и бросить футбол. Не прийти на тренировку, наплевать на команду. Никто бы его не обвинил, все бы поняли. Все, кроме отца. Сдаться — это был вариант не для него.

Поэтому сейчас он был здесь, со своей командой. Но радости не было, и на трибуне было пусто. Папы больше нет, теперь он понял это. Папы больше нет.

Ему не разрешили сидеть в прицепе. И это было лишь одно из многочисленных разочарований во время того, что называлось отпуском. Все получилось совсем не так, как он надеялся. Молчание, прерываемое лишь отдельными жесткими словами, становилось невыносимым в тесном замкнутом пространстве. Оказалось, что отпуск — это время для ссор, вспышек гнева и резких перепадов настроения у матери. Отец сжимался и становился еще более серым и незаметным.

Он впервые поехал с ними, но догадался, что отец с матерью каждый год отправлялись в местечко со странным названием Фьельбака. Здесь были невысокие холмы, но кемпинг, куда они втиснули свой вагончик среди множества других, располагался на плоской равнине. Нельзя сказать, чтобы ему очень понравился этот поселок, но отец объяснил, что мать родом из этих мест и потому любит приезжать сюда.

И это было странно, потому что никаких родственников он не видел. Во время одной из ссор в тесной кабине он в конце концов понял, что здесь есть кто-то по имени Старуха и что она-то и есть родня. Смешное имя — Старуха. Но непохоже было, чтобы мать ее любила. Потому что голос ее становился еще жестче, когда речь заходила о Старухе, и они так с ней и не встретились. Тогда зачем же они приехали в это место?

Но самым ненавистным во Фьельбаке стало купание. Ему никогда раньше не доводилось купаться в море. Поначалу он вообще не знал, как к этому относиться, но мать стала зазывать его. Говорила, что не хочет иметь сына-труса, чтобы он прекратил придуриваться. Так что он сделал глубокий вдох и шагнул в море, хотя от холода и соленой воды у него перехватило дыхание. Зайдя по пояс, остановился. Было слишком холодно, он не мог вздохнуть. И ему казалось, что кто-то ползает в воде по его ногам. Мать со смехом подошла к нему, взяла его за руку и повела глубже. Он сразу почувствовал себя счастливым. Мать держала его за руку, ее звонкий смех разносился по поверхности воды. Казалось, ноги сами движутся, почти не касаясь дна. Под конец он уже не ощущал под собой твердой земли, но это не страшило — мать крепко держала его, она несла его по воде, она любила его.

Внезапно она отпустила его руку. Он почувствовал, как его ладонь выскользнула из ее ладони, как коснулись ее кончики пальцев, — и вот уже не только его ноги, но и его рука ни на что больше не опирались. Он снова почувствовал холод в груди, и вода стала подниматься. Она накрыла его по плечи, по шею, он поднял подбородок, чтобы вода не попала в рот, но та наступала слишком быстро, и он не успел сжать губы, рот заполнился чем-то холодным и соленым, разом хлынувшим в горло, а вода продолжала подниматься, достигла его щек, потом глаз и накрыла его с головой, все звуки исчезли, и теперь до него доносилось лишь шуршание невидимых ползучих тварей.

Он забил руками, пытаясь противостоять силе, тянувшей его вниз. Но справиться с огромной массой воды было невозможно, и когда он в конце концов почувствовал прикосновение к своей коже, первым его инстинктивным движением было — защищаться. Затем его потянуло вверх, и голова поднялась над водой. Первый вдох показался ему невыносимо болезненным и жестким, но он жадно вдыхал раз за разом. Рука матери крепко сжала его руку, но сейчас это не трогало — лишь бы вода снова не овладела им.

Он поднял глаза на нее, исполненный благодарности за то, что она спасла его, не дала ему погибнуть. Но в ее глазах он увидел лишь презрение. Опять он сделал что-то не так, обманул ее ожидания. Если бы он только знал, в чем он провинился…

Синяки у него на руке не проходили еще несколько дней.

— Тебе непременно нужно было вытащить меня сюда именно сегодня? — проговорил Кеннет с плохо скрываемым раздражением.

Он всегда старался сохранять спокойствие и сосредотачиваться на главном. Но Лисбет так расстроилась, когда он сказал ей, что Эрик позвонил и попросил его прийти на работу, несмотря на воскресенье. Протестовать она не стала, и это было, пожалуй, хуже всего. Жена прекрасно знала, как мало часов им осталось провести вместе. Как важны, как бесценны эти часы. Однако она не стала возражать. Он видел, как Лисбет собрала все силы, чтобы улыбнуться и сказать: «Конечно, поезжай. Я прекрасно проведу время».