Письмо никому - Страница 41

Небо было затянуто низкими тучами. Нельзя было понять, что у них на уме, — дождь или снег.

— Что будем делать дальше? — осведомился Егор.

— Идти… Желательно прямо, никак не кругами. Потом найдем какую-то речушку, спустимся по ней к речке побольше. Выйдем к жилью. Постараемся убраться из этих краев как можно быстрей и как можно дальше.

Было так, есть, и, наверное, будет всегда, что подвиг одного, как правило, преступление, безалаберность других.

Когда-то испытывали самолет, такой революционной конструкции, что один его вид составлял военную тайну. Потому и запускали его подальше от глаз людских, в Зауралье. После испытаний оказалось, что вся эта схема — тупиковая ветвь, но сейчас речь не о том.

Суть в том, что в одном из полетов двигатель неожиданно стал чихать. Как оказалось, вместо зимнего топлива влили летнее, и оно стало загустевать прямо в баках. К тому же от вибрации отошли контакты на такой же экспериментальной рации. Не то, что помощи — совета не спросишь. Возвращаться далече, да и как аэродром найти без электроники.

А под крылом самолета о чем-то невеселом и довольно однообразном пело вечнозеленое море тайги.

Конечно, был вариант: собраться, дергануть ручки катапульты. Наверняка бы по куполу парашюта и огненной проплешине в тайге его бы нашли. Но пилот был партийным и идейным — тогда иных и не держали. Он знал — за самолет заплачены народные деньги. Думал — дотянуть до побережья, садить машину на лед или на узкую полосу пляжа. Занятием это было рискованным для пилота — какой-то торос или случайное вмерзшее в песок бревно не давали шанса выжить летчику. Но появлялись незначительные шансы сохранить для страны летательный аппарат. Или хотя бы его часть.

И так бы, вероятно, шел над тайгой, прислушиваясь к кашлю двигателя, не дотянул бы до моря, разбился бы в лесу так, что хоронить нечего было бы.

Но тут под крылом промелькнуло взлетное поле.

Это казалось невозможным — на картах не значилось ничего подобного. И на втором заходе пилот посадил машину. Долго сидел в кабине, ожидая, что появятся механики, заземлят самолет, подадут лестницу.

Но ничего не происходило. Не открылась ни одна дверь, ни один человек не вышел к нему. Да что там. Солнце уходило на буржуазный запад. Но ни в одном окошке, ни в одном ангаре не загорелся огонек. Аэродром был пуст.

Пилот отстегнулся от ремней, проводов и шлангов, поднял фонарь, выбравшись из кабины, прошел по консоли крыла и спрыгнул на землю.

Прошелся по базе-призраку. Зашел в ангары. Нашел бочки с бензином, консервы с истекшим сроком давности, но сухари в герметичной упаковке были будто бы съедобны. Пилот не был голоден — его удивило другое: как на бочках с бензином, так и на провианте свои крылья распростер немецкий орел.

Но дело было к ночи, надо было как-то устраиваться на ночлег.

Неправдой было бы сказать, что утром пилот заправил свой самолет и улетел. Вместо керосина, необходимого для реактивного двигателя, в немецких бочках плескался бензин. Не смог он и отремонтировать рацию — все же был он пилотом, а не радистом.

Он сделал единственное, что было в его силах. Он выжил. Пережил ночь в холодном бараке, смог проснуться. Разложил ветки, облил их бензином и когда услышал рев моторов поисковой партии, чиркнул спичкой.

Его вывезли на стареньком винтовом самолете, а вот с его сверхсекретной машиной пришлось повозиться дольше. Но опять же — не в ней суть.

Дело в самой этой взлетной площадке.

Перед тем, как взлететь, пилот транспорта спросил у потерпевшего бедствие:

— Видел?..

Отрицать было бесполезно.

— А что это такое?

«Терпелец» только пожал плечами. Он был неболтлив, с младых ногтей привыкший видеть только то, что разрешает Партия, толковать события лишь так, как это дозволено линией все той же Партии. Это умение вместе с небестолковой головой сделали позже из него генерала. Он, разумеется, не был бесхребетной тварью — просто так его воспитали. Впрочем, с этого момента к нашей истории он отношения не имеет.

Еще до того, как был увезен экспериментальный самолет, на базу прибыла комиссия, которая должна была установить, откуда за Уралом могло взяться это «эхо войны» — немецкая авиабаза. Вероятно, посыпались бы головы, но за давностью лет виноватых не нашли. Выяснили только «как» и «зачем».

В войну немцы довольно скоро поняли, что войну они проигрывают не только на полях сражений, под Москвой и Ленинградом. Победа ковалась в тылу, за Уралом. И ничего с набиравшими обороты предприятиями сделать было невозможно, у бомбардировщиков банально не хватало дальности. Был объявлен конкурс на создание «уральского» бомбардировщика, но его результаты явно опоздали.

Но до его завершения в тылу Советского Союза было построено несколько авиабаз — доставляли технику и боеприпасы, на подлодках ставили ангары, рыли блиндажи, укладывали взлетную полосу. Размах был широким: хочешь — лети бомбить Сибирь, хочешь — сжимай хватку на Северном Морском пути.

Так была построена и эта база. По найденным бумагам определили ее название: «Айсштосс».

— «Ледяной удар».

Неизвестно, взлетал ли с нее хоть один самолет, но если это и так, то никакой роли в войне база не сыграла.

Через двадцать лет над ее судьбой задумались: что с ней сделать — срыть? Взорвать? Но кому-то в голову пришла мысль — а не использовать ли ее по назначению, то есть военной базой. Предложение приняли, даже название не сильно и переделали — вместо «Ледяного удара», стали именовать ее «Ледяным щитом». Щит — это в том плане, что держава по легенде миролюбивая. А насчет льда вовсе никакого вранья — копни землю поглубже и будет тебе вечная мерзлота.

Стараниями зеков провели линию железной дороги. Вынужденным трудягам не сообщили, зачем и куда эта дорога — для них она осталась еще одной безымянной «комсомольской стройкой».

В конце дороги построили целую развязку — небольшое зданьице вокзала, подъездные пути — все как положено: со стрелками, семафорами. Депо на несколько составов, с цехом, способным выполнить текущий ремонт.

Зекам так и осталось неизвестным, зачем было тянуть железку и строить вокзал в этой глухомани.

Может, в перспективе, — предполагал кто-то, — предполагалось достроить к вокзалу город?.. Прокопать к нему от моря судоходный канал длинной хоть в двести верст? А что, дармовых трудовых ресурсов в стране хватало…

Но все оказалось проще: как только заключенных удалили на иную стройку социализма, появились иные люди, которые повалили просекой километр леса, проложили в ней дорогу, которая связала новый вокзал и старый, очень старый аэродром.

И на боевое дежурство стала база. Была она не сильно секретной — командование сильно сомневалось, что немцы забыли о своем имуществе, не сообщили о ней союзникам.

С самого начала это была «ложная база», о чем даже не знали солдаты, служившие на ней.

И начнись война, личный состав базы действовал бы согласно инструкциям, которые можно было бы свести к двум фразам: суетиться и изображать кипучую деятельность. А цена базы «Ледяной Щит» равнялась цене одной ракеты, отвлеченной от какой-то неясной, действительно секретной базы. От цехов Новосибирска, от транспортных развязок Свердлова.

Потому личный состав укомплектовывали людьми почти обыкновенными. Может, и более патриотичными, но о двоих руках, ногах и одной голове, в которую так и норовит влезть тоска. В последней-то и главная проблема.

Ибо на этой базе вообще много видов одиночества… Оно здесь оптом и в розницу. Можешь побыть сам по себе — просидеть целый день в какой-то комнатушке. Можно провести время вместе с сослуживцами, которым ты уже пару недель сказал все, что хотел, и сболтнул еще и то, что говорить ни при каких обстоятельствах не следовало.

И единственно правильный ответ на окрик часового: «Стой, кто идет», это «Да пошел ты в задницу, как вы мне все надоели…»