Письмо из Аскалона (СИ) - Страница 1

Письмо из Аскалона

  Дорогой Филипп!

   Не знаю, вправе ли я еще так обращаться к тебе. Уже не возлюбленный, и навряд ли даже дорогой - после всего, что случилось. Где та грань, за которой кончается право прощать? Да и нужно ли мне это право, потому что предательства я не прощаю никогда. Может быть, ты еще вернешься, и тогда мы поговорим обо всем, и ты попытаешься все объяснить - если сможешь...

   А помнишь, как все началось? Впрочем, где тебе помнить, если ты едва удостоил меня взглядом! Тебе было пятнадцать, и я приехал в Париж посмотреть на сына Генриха Французского. Мальчишка, думал я тогда, мальчишка на троне, - баловень судьбы, получивший власть, еще не зная толком, что с ней делать. Я помню большой зал, забитый придворными, духоту летнего полдня и запах потных тел; помню каркающий голос герольда "Ричард, герцог Аквитанский, сеньор Пуату и Мэна". Я шел к тебе через толпу любопытных лиц, думая о собственной несчастливой звезде, о самодурстве отца и коварстве матери, о том, что я на семь лет старше того, перед кем мне предстоит сейчас преклонить колени... Я не видел твоего лица, мне не было нужды смотреть на тебя, - лишь пурпурный край бархатной мантии и расшитые золотом атласные туфли. Король Филипп...

   Одержимый завистью, я старался держаться гордо, как подобает королевскому сыну, но бесился, чувствуя на себе твой взгляд. Рядом с тобой сидела твоя жена Изабелла, и я не удержался, чтобы не рассмотреть ее. Некрасивая девчонка, угловатая, с круглым лицом, выпуклым лбом и широко посаженными глазами - настоящий лягушонок... Уже потом ты говорил, что женился не на ней, а на ее наследстве, но в тот момент я стал едва ли не презирать тебя. Ты, конечно, не встал мне навстречу, ожидая моего поклона. Что ж, я склонил голову - не ниже, чем предписано этикетом и гордостью, а затем, выпрямившись, наконец посмотрел тебе прямо в глаза. Ты сидел передо мной совершенно спокойно, бесцеремонно разглядывая меня с головы до ног своими блестящими карими глазами. Безупречный овал обрамленного темными кудрями лица, твердый подбородок, легкий пушок над верхней губой, чистая кожа, уже не по-детски сильная шея и широкие плечи. Я вдруг забыл все, что думал до этого... Мир остановился, замер в звенящей духоте, солнце померкло, исчезли все звуки. "Я рад видеть вас, герцог, - сказал ты, и твои слова прогремели для меня в тишине. - Надеюсь, мы станем друзьями". Я растерянно молчал, не находя слов, потом неловко поклонился, и ты уже не смотрел на меня. Наваждение исчезло. Герольд уже выкрикивал следующее имя - имя моего брата Джеффри... А мне не следовало задерживаться. Я отошел, встретившись взглядом с улыбающейся королевой Изабеллой: она кокетливо прикрыла рот ладошкой и почти тотчас отвернулась.

   В тот день я подумал, что Франция получила хорошего правителя. Неважно, что ты не запомнил меня среди десятков рыцарей, прибывших ко двору, ведь я-то тебя запомнил! Прежде я почти не бывал в Париже, но с тех пор этот город мне полюбился. Я стал приезжать чаще, и скоро ты уже действительно считал меня другом. Мы вместе обедали, охотились, развлекались. Мне нравились твое своеволие и любознательность, а ты говорил, что я сильнее любого солдата в твоей армии... Ты помнишь все наши приключения? Помнишь, как ты приехал в Пуату, напился и уснул прямо за столом, а утром ругал меня за то, что я тебя не остановил? Я никогда не говорил тебе: пока ты лежал без чувств, я сидел возле тебя и потихоньку гладил твое бедро, не в силах превозмочь одолевавшее меня желание. Я почти не пил в тот день и возбудился так, что уже не владел собой. Поймав в коридоре пажа, я затащил его в темную нишу возле кладовой и, быстро сдернув штаны, притиснул его к стене. Он не кричал, лишь тихо стонал, когда я всаживал в него свой член, горячий и твердый, как раскаленное копье. Мне не хотелось девчонку, только мальчика, похожего на... тебя. А потом я отнес тебя в твою спальню и поспешил уйти, чтобы не натворить глупостей, потому что не мог находиться с тобой наедине, когда ты был в моей полной власти...

   Наша странная дружба длилась несколько лет. Мы виделись слишком редко, и если моя тоска по тебе становилась невыносимой, я ехал в Париж. Собственно, не подумай, что я не мог без тебя обойтись. Дел хватало: отец и братья постоянно что-нибудь затевали, а меня вознамерились женить на твоей кузине Элеоноре, но она, как тебе известно, уже давно была наложницей моего батюшки, так что я решил оставить ее ему, чтобы моя сыновняя совесть была чиста. Отец никогда не давал нам повода особенно любить его, а меня выделял из всех, заставляя ненавидеть и его, и братьев, которых он постоянно оправдывал. Размазня Генри и мрачный Джеффри - оба они стремились отравить мне жизнь, одновременно досаждая и отцу. Дня не проходило без стычек между нами, и клянусь Богом, мне было бы легче, если бы отец поскорее отправился в лучший мир, а уж с Генри я бы как-нибудь договорился. Но за всей этой кутерьмой я время от времени вспоминал о тебе - и сожалел, что ты не мой брат.

   А потом... Ты всегда говорил, что не забудешь ту ночь до самой смерти. Ты не забыл ее, Филипп? Ту теплую ночь в начале осени, когда с неба дождем падали звезды, пересекая белесую полосу Млечного Пути? Я гостил у тебя в замке, и мы засиделись допоздна в моей комнате, чиня оружие. Я точил кинжалы, а ты что-то говорил о турнире и спросил, честь какой дамы я намерен защищать. Мне было все равно, но хотелось посмеяться, и я сказал: "Изабеллы". Ты воспринял это как будто бы равнодушно. "Неужели тебе все равно?" - спросил я удивленно. "Я не испытываю к ней никаких чувств", - пожав плечами, сказал ты. "Напрасно, - поддел я, - ей уже двенадцать. Она взрослая девушка. Или ты не знаешь, что нужно делать с девушками?" Кажется, ты покраснел... а потом ударил меня, едва не свалив со стула, и всерьез рассвирепел. Я стал смеяться в открытую, бегая по комнате и уклоняясь от твоих ударов, а потом не удержался на ногах и рухнул на кровать. Ты тут же прыгнул на меня. Не знаю, чего именно ты добивался, но где-то в глубине твоих карих глаз таилось озорное пламя, от которого я вспыхнул, как сухой стебелек. Мне стало неловко, я отвернулся, стараясь, чтобы ты не заметил выражения моего лица, и тогда ты положил ладони мне на плечи, слегка прижимая меня к постели. "Научи меня, что нужно делать с девушками". Твой шепот был так не похож на прежний самоуверенный тон, которым ты обычно говорил со мной, как с равным. В нем были сомнение, робость, почти детский страх и желание. Ты был еще совсем мальчишкой... "Если ты позволишь мне побыть с Изабеллой в одной постели, я все тебе покажу", - сказал я, чувствуя, как моя плоть горячо отзывается на твою близость. "Нет. Не так. Я не позволю тебе дотрагиваться до нее. - Слегка нахмурившись, ты сдавил мое плечо с неожиданной силой. - Она моя жена". Я засмеялся. "Чего же ты хочешь?" Ты помнишь, что ты сделал потом? Молча, с той пугающей настойчивостью, что всегда отличала тебя... Я не успел сказать ни слова, а твои губы уже нашли мои. Конечно, ты не умел целоваться. Ты еще ничего не умел, а я уже совершенно потерял голову... Я беспомощно лежал под тобой, пока ты целовал мое лицо и губы, не говоря ни слова, только задыхаясь от сжигающего тебя желания. Знаешь, каково это было - чувствовать прикосновение твоих пальцев к своему телу? Когда я сказал, что девушкам нравится, когда им ласкают грудь, ты забрался рукой мне под рубашку и стал теребить мои соски, спрашивая, все ли ты правильно делаешь. Я засмеялся, сказав, что на меня это не действует, и взяв твою руку, сунул ее к себе в штаны... Помню твою растерянность, потом смех, потом тихий стон и зачарованный шепот, как в полусне: "Хочу тебя". Твои пальцы, ласкающие меня - так, как никто до этого не ласкал. Твои губы - осторожные прикосновения, несмелые поцелуи... И твой сдавленный вскрик, когда агония страсти всколыхнула меня, заставив вцепиться в тебя, как в последний камень в ускользающем мире, последнее звено цепи, приковывающей меня к реальности... Мне было так хорошо, что я забыл, кто я и где нахожусь. Перед глазами было лишь твое лицо - прекрасное, раскрасневшееся, с широко распахнутыми карими глазами, и ты потрясенно и восторженно смотрел на меня, то ли не веря, то ли удивляясь себе самому. Ты казался мне ангелом, сошедшим ко мне с небес... Я не дал тебе времени на раздумья и сожаления, подарив тебе те же ласки, которые только что сам получал от тебя. Ты был застенчив, как девушка, и это невероятно распаляло меня. Лишь позже ты начал вскрикивать от удовольствия и изгибаться всем телом, торопя подступающее наслаждение, и когда ты кончил, я стал целовать тебя в губы, очарованный твоей юной страстью. Помнишь ли ты, как мы лежали рядом, утомленные любовью, и смотрели в окно, в усыпанное звездами небо? Ты сказал тогда, что я буду для тебя больше, чем другом и братом - до самой смерти... Ты клялся мне в любви, маленький король. Что касается меня - я верил тебе, потому что в ту ночь осознал, как сильно ты был мне нужен. Может быть, желание плоти ослепило меня, или я просто хотел верить... О чем ты думал в то время, когда обнимал меня и шептал свои ласковые клятвы, Филипп? Умел ли ты уже тогда обманывать и лицемерить? Чего ты добивался, к чему стремился, говоря мне о своей любви? Было ли хоть одно слово правды в твоих обещаниях?