Письма с дороги - Страница 34

Поднимемся ступенькой выше и заглянем в камеру мирового судьи.

Возьмем для примера опять-таки только кусочек из этой глыбы "дел", положим, хоть дела о семейных крестьянских ссорах, благо материал относительно этого рода дел находится у нас под рукою. Мы имеем в руках, во-первых, письмо бывшего мирового судьи, напечатанное недавно в "Русских ведомостях", и статью из "Юридического вестника" г-на Лудмера о бабьих стонах. Обе эти статьи рассказывают об одном и том же уголке Московской губернии, и для обеих статей не только хватило материала, но мы имеем основание думать, что материал этот далеко не исчерпан, так как в непродолжительном времени в печати должны появиться материалы, касающиеся тиранства над детьми и почерпнутые опять-таки из того же самого крошечного подмосковного мирового участка. Что же тут творится, в этом случайно разрытом муравейнике? "Ежедневно, — говорится в письме г-на мирового судьи, — в мою камеру приходили десятками изувеченные, истязуемые, избитые бабы. Почти то же самое я видел и в уездном городе в 1882–1884 годах, где мелкие мещане, ремесленники, пригородные жители бесчеловечно заколачивают своих жен. В памяти моей живы ужасные избиения жен и малых детей, истязания беременных, которых изверги привязывали за косы и лупили ременным чересседельником по животу, плечам и груди. У одной молодой женщины защемили косу между половицами; свекровь держала, а муж бил. Один потерянныймужик снял одежонку с малых ребят и бежит пропивать ее. Жена нагнала его и стала отнимать одёжу. Мужик начал неистово бить ее кулаками и сапогами, и ее еле живую принесли в мою камеру. Другой пьяница,войдя в избу, сбил кулаками люльку с грудным ребенком, а потом вышвырнул его на мороз. Один спившийся с кругуздоровенный мужик бросился колотить жену; она в это время держала ребенка, умирающую девочку трех лет, девочка умоляла "не бить маму", а мать, вся всклокоченная, в крови, должна была утешать испуганную и умирающую девочку. Судился у меня еще один мужик; тот мало того что бил свою жену, он вырвал у нее ребенка двух лет, мальчика, и жег его тело над горящей лучиной… Но я бы мог исписать сотни листов, если бы вздумал утруждать читателя делами женской мартирологии. Это несколько капель в целом потоке слез" ("Русские ведомости").

Читая бесконечную летопись ужасов расстроенной крестьянской семьи, можно, наконец, совершенно потерять способность возмущаться этими ужасами, можно дойти до полного одеревенения, граничащего с равнодушием и полным невниманием одинаково как к тирану, так и к его истираненной жертве. Безобразие, жестокость, бесчеловечность, зверство, ежедневнои ежеминутно кишащие кругом вас, до того утомляют вашу мысль, что вы, наконец, отказываетесь мучить себя размышлением об этих бесконечных и решительно непонятных проявлениях человеческой жестокости. Но надобно понять их, и тогда безобразнейшая картина зверства примет значение, вполне постижимое здравым рассудком.

"Крестьянка деревни Зибровки, Елена Иванова, заявила мне, [11]что муж чрезвычайно жестоко обращается с нею и тремя малолетними детьми. Он не велит ей беречь последнихи вымогает от нее деньги на пьянство. Два дня тому назад, когда она стряпала, муж накинулся на нее с яростию, начал кусать ее зубами и хотел откусить нос,но она успела крикнуть: "Заступитесь, детки! он меня загрызет!" Маленький, девятилетний сын бросил тогда в отца щепкой, после чего мучитель оставил ее и кинулся на мальчика, которого безжалостно избил. Елена обращалась в тот же день к старосте и к старшине, но те ничего не сделали. В ту же ночь мужик схватил полено и хотел убить мальчика, и когда жена удержала его, то он нанес ей тяжкие побои; разделавшись с женой, он выгнал сына из избы, и тот переночевал на дворе. Теперь как только отец завидит своих детей, то начинает кидать в них каменьями. Перед подачей Еленой жалобы она была выгнана мужем ночью из дома. Ей негде было ночевать, она пошла к волостному старшине, но тот не обратил никакого внимания на ее положение и, вместо того чтобы оказать ей защиту, сказал: "Мне какое дело, ночуй, где знаешь!" Так как лицо Елены было сплошь покрыто рубцами, то я распорядился освидетельствовать ее чрез врача и акушерку и чрез два дня назначил разбирательство дела, к каковому времени я имел в виду получить уже заключение медика.

"Муж Елены поразил меня одичалымвыражением своего лица. Несмотря на настоятельныеобращенные к нему вопросы, за что он так зверски поступает с семьей,он только тупо обводил глазами камеру и бормотал:

" — Ефто действительно!..

"Оказалось между прочим (?), что ни лошади, ни коровы у него нет, что изба не нынче-завтра развалится, хлеба своего хватает лишь до января, недоимок много(за каковые два раза был сечен), но сколько именно, сказать не может. Разорила его порубка,которую он произвел в лесах помещицы (а не произвести он ее не мог, так как лес им не отведен, а купить не на что). Его поймали и оштрафовали; тогда продали лошадь, а корову он после этого пропил.Сильно пьянствует он уже два года".

Дело крестьянки Мироновой. "Муж Мироновой, точно так же как и муж Елены, постоянно ее бьет, грозит убить ее до смерти, пьянствует и не работает. На разбирательстве обнаружилось, что Миронов бьет свою жену "сапогами и железным гвоздем", которым обдирает ей лицо,что, напиваясь, он грызет ее зубами и изгрыз ей большой палец,потом кричит:

" — Я тебя непременно убью, живой не оставлю!

"Миронова на вид женщина больная и слабая. Обвиняемый объяснил свои зверства пьянством,а почему пьянствует — не в состоянии был растолковать.

" — В нашей деревне все пьют!

"Это его ultima ratio.

"Эта "наша деревня" между прочим(?) замечательна тем, что ей в надел отведено буквально болото,которое могло бы представлять интерес для ружейного охотника, но никак не для пахаря" ("Юридический вестник", № 5).

Из этих двух примеров, к сожалению, слишком кратко, поверхностно, "между прочим" объясняющих самые коренные причины расстройства крестьянских семейств, читатель весьма просто объяснит себе с первого взгляда непостижимые, бесчеловечные, даже безумные проявления в человеке зверских инстинктов.

Он, женатый, семейный, с детьми, не имеет ни земли, ни дров, ни скота; все эти насущные нуждыразрешаются драньем в волостном правлении за недоимки, продажею скотины, то есть унижением нравственным и еще большим упадком материальным. К чему тут приложить руки? Чем кормить семью, вообще что делать с собой? Ведь любовь к семье можно проявлять каким-нибудь реальным делом, в труде для нее, в заботах о ее тепле, сытости, но тут нет возможности проявить себя ни в чем подобном. Что же удивительного, что человек начинает просто-таки не понимать самого себя, не понимать своей семьи, считать жену и детей злодеями, извергами, которых мало сжечь на огне, заморозить на морозе, изодрать железным гвоздем, потому что они хотят жить, варить что-то в печи, разговаривать, плакать, радоваться… Все это упрекает его в своем несчастии, в нищете, в голоде, в холоде, тянет из него душу каждую минуту, тогда как он ничего не может.Муж Елены ничего не мог ответитьсудье на вопрос о том, зачем он тиранит семью,кроме бессмысленного бормотания: "ефто действительно". Муж Мироновой не мог объяснить,зачем бьет, зачем пьянствует; а бьют и пьянствуют, как мы видим, зверски, ужасно, а корень всему этому опять-таки очень простой и ясный — невозможность трудиться, фактическая невозможностьжить трудами рук своих.

"Крестьянин Дмитрий Никитин в продолжение девяти лет безмилосерднотиранит жену свою Арину. Свекровь не только не бережет ее, но еще наговаривает сыну на нее и подстрекает его "учить жену". Кроме мужа, и брат его, солдат, также не упускает случая упражняться на спине Арины. В результате Арина, больная, анемичная, необычайно худая женщина, взывает к закону о защите. Обвиняемые упорно отрицают факты насилия, но свидетели подтверждают их и сообщают такие подробности: Дмитрий, будучи под хмельком, бросил своего четырехлетнего сына об стену и "пришиб" его так, что мальчик теперь "ничего не разумеет". Когда один из свидетелей спросил солдата (брата мужа), за что он бьет братнину жену, тот отвечал: "Мне все равно добивать ее, один конец, ведь еще раз придется идти в Сербию!" Свекровь же говорит: "Убью тебя, околеешь, будет другая сноха". "Как я ни добивался, — говорит г-н Лудмер, — выяснить причины этой ненависти к безответной женщине, мне этого не удавалось,по крайней мере ближайших причин мне не могли указать ни свидетели, ни жалобщица. Несколько правдоподобным представляется объяснение сельского старосты: Арина взята из дальней деревни, причем отец ее уверялсемью Никитиных, что дочь его чуть ли не первая в околодке работница.Между тем Арина, по словам старосты, к сельской работе мало способна,хвора, вдумчива; свое разочарование Никитины теперь и вымещают на Арине, не оправдавшей хозяйственных надежд семьи".