Письма полумертвого человека - Страница 30

20 ноября 2002

Сосуд скудельный

"Чихирь - кавказское вино. Чихнуть... мудрено". Так изъясняет букву "ч" знаменитая апокрифическая "Гусарская азбука".

Мудрено. Но, как оказалось, возможно.

Возвращающихся из Таиланда принято спрашивать, вкусили ли они тайского массажа и - видели ли они это.

Да, видел. Воочию, близко. Действительно, девушка причинным местом открывает бутылку кока-колы: непосредственно туда засовывает горлышко, изгибается, тужится... наконец, кола, бурно пенясь, хлещет, артистка тряпицей подтирает черный линолеум, устилающий эстраду - небольшое возвышение в центре этого вертепа...

Шоу длится примерно час. Гиды так и говорят: увидите, что всё пошло по новой, - можете уходить, ничего другого уже не будет. В течение часа это место употребляли и другими способами - всевозможными, но, как постепенно стало ясно, довольно однообразными. Женщины доставали оттуда: бритвы, нанизанные на веревочку (для пущей убедительности отважная исполнительница этими лезвиями располосовала кусок бумаги); цветные ленты; гирлянды (на манер тех, какими у нас к Новому году украшают детские сады и продуктовые магазины). Одна шоуменка, засунув туда фломастер, принялась что-то им шкрябать на картонке - как вскорости показал результат фокуса, "I v Thailand": право, да и что бы еще ей писать! Зато другая вставила пару сигарет и их запалила, затем она же, испустив облако дыма, на место табачных изделий поместила дудку - и издала на ней (ею?) несколько довольно вульгарных звуков. Здесь, кстати, сбылись сразу несколько анекдотов: и про нашу соотечественницу, на некоем соответствующем конкурсе обскакавшую англичанку и француженку, возгласив задницей "Серафим Туликов. Песня о Родине"; и про другую финалистку аналогичного состязания - "Она в рот, а я два! Да как свистну!!" "Вот так жизнь иногда идет наперебой самой невероятной сатире" (М. Е. Салтыков-Щедрин).

Да, позабыл: еще одна тетенька засунула туда шарики и сначала, вставши как бы на "мостик", с громким хлопком ими выстреливала, а потом, приняв позицию человека прямоходящего, стала извергать их наружу так, чтобы попасть в стоящий сзади на полу стакан. Что ж, работа как работа: не скучнее хоккея (да и, надо думать, меткости и вообще физической тренировки требует не меньших). Вышла, промеж прочих номеров программы, и пара: молодой человек с девушкой. Сняли трусы, по очереди друг друга орально обласкали, после чего партнер приступил, сексологически говоря, к интромиссии. С приличным усердием исполняли они невеселое свое дело, после каждых нескольких фрикций слаженным совместным рывком поворачиваясь на 90°, дабы все секторы зала могли разглядеть данное мероприятие максимально ясно и подробно. Хоть и недолго - show must go on.

Зал, однако, был полон, туристические группы и отдельные посетители сменяли друг друга вокруг подиума... Таких заведений в счастливом королевстве без числа, и, думаю, блестящую карьеру там мог бы сделать какой-нибудь креативный директор, который придумает, что еще туда можно засунуть такое, чего ни в одном из подобных шоу не суют.

Зов плоти (не совсем тот, на который ориентирована программа, хоть и в том же участке этой самой неугомонной плоти) привел меня в сортир означенного тайского Мулен Ружа. Сортир, как оказалось, одновременно служил проходной комнатой между залом и помещением для артистического персонала. Маленькая черноволосая женщина неопределенного возраста в расшитом блестками фиговом листке пила воду из-под крана. А я, вынужденно игнорируя ее присутствие (как игнорируем мы, мужики, бабку со шваброй, подтирающую пол у писсуаров), уперся глазами в кафель. Передо мной с пола к потолку энергично двигалась колонна муравьев. Муравьи были мелкие, движения их также были мельче и скорей, что придавало передислокации вид особенной целеустремленности. За то небольшое время, что я, как положено, провел, стоя лицом к стенке, по ней восходящим потоком пронеслись будто бы полки и дивизии, племена и народы. Тут (да и странно было б, кабы этого не случилось) в сознании моем явилась тень, разумеется, Льва Николаевича Толстого.

Конечно, не Толстой выдумал противопоставление телесного и не-телесного. Собственно, это противопоставление есть стержень христианства - и потому один из главных предметов европейской философии и литературы. И не Толстой первым показал тщету всех земных хлопот и развлечений, коли человек в конце концов все равно оказывается мешком из кожи и костей, который мерзнет, голодает, болеет и наконец помирает (взять хоть нелюбимого графом короля Лира). Но все-таки именно Толстой с непререкаемой, разъедающей, как кислота, убедительностью поставил вопрос: зачем? "Для испражнений его тоже были сделаны особые приспособления, и всякий раз это было мученье. Мученье от нечистоты, неприличия и запаха, от сознания того, что в этом должен участвовать другой человек... Один раз он, встав с судна и не в силах поднять панталоны, повалился на мягкое кресло и с ужасом смотрел на свои обнаженные, с резко обозначенными мускулами, бессильные ляжки... Так что ж это? Зачем? Не может быть, чтоб так бессмысленна, гадка была жизнь? А если точно она так гадка и бессмысленна была, так зачем же умирать и умирать, страдая? Что-нибудь не так. "Может быть, я жил не как должно?" - приходило ему вдруг в голову. "Но как же не так, когда я делал все как следует?" - говорил он себе и тотчас же отгонял от себя это единственное разрешение всей загадки жизни и смерти как что-то совершенно невозможное" ("Смерть Ивана Ильича").

У Толстого, как мы помним, носителями знания (вернее, сверх-знания) "зачем?" оказываются разного рода простые нерефлексирующие трудящиеся, "муравьи": буфетчик Герасим, Платон Каратаев, мерин Холстомер, всякие старухи Матрены и мужики Фоканычи, которые "живут для души, по правде, по-Божью"; тело может быть либо вместилищем духа, либо неодухотворенной и потому бессмысленной плотью. Само собой, настоящий (тем паче великий) писатель пишет про себя. Лев Николаевич, полагая, будто телесное духовному враждебно, в самом деле мучился, не в силах одолеть в себе врага (рассказывают, будучи уж за восемьдесят, притаившись за кустом, подглядывал за купающимися девчонками, изнемогал...)

Убежден: здесь роковая ошибка, много горя причинившая значительной части человечества. Как учит нас Теренций (обладатель куда более гармоничного мироощущения), si duo faciunt idem, non est idem - если двое делают одно и то же, это не одно и то же. Тело, так сказать, семиотично - то или иное телодвижение служит знаком чего-либо. (Как и, например, мат будто бы имманентно оскорбителен - однако ж это просто сочетание букв и звуков, которые сами по себе решительно ничего не обозначают. Увы, глупцам не объяснить, что любое слово может быть и оскорблением, и свидетельством коленопреклоненного пиетета, - они все равно смеют законодательно указывать нам с Вами, Самуил Аронович, какими словами мы можем пользоваться, а какие запрещены к употреблению. Бедные...) Между прочим, многозначность одного и того же телесного проявления можно сравнить с разностью психофизиологического восприятия одной и той же женщины: вожделея к ней - и удовлетворясь, в период невозбудимости (опять-таки сексологически говоря, в рефрактерной стадии - что, сверкая самыми убийственными гранями своего таланта, описал Набоков в рассказе "Хват").

Мне кажется, ответ на вопрос "зачем?" дает как раз рефлексия: что отрефлексировано - то небессмысленно. По ходу жизни (проводимой в поисках ответа на этот вопрос) всякое чувственное переживание постепенно становится переживанием интеллектуальным. Тогда - нигде не страшно оказаться, ничего не страшно испытать. И более того, как раз благодаря рефлексии почти ничего испытать не скучно.

В общем, нисколечки не жалею потраченных часа времени и двадцати единиц американских денег: зато сколько удовольствия про все это Вам рассказывать.