Письма на воде (СИ) - Страница 171

– Смотри на меня! – требовательно прошептал он, обхватывая ладонями её напряжённое от страсти лицо. – Смотри! Не закрывай глаза. Не оставляй меня больше, слышишь?

И, поднимаясь вместе с ним к небесам, Хэ Су смотрела на него и улыбалась, как умела улыбаться лишь она одна. И кричала в голос, переживая наступающие волны наслаждения, зная, что можно ни от кого не таиться и больше не сдерживаться. В её глазах мягко сиял лунный свет, рассыпавшийся искрящимся фейерверком, когда всё тело Ван Со пронзило такое невероятное ощущение, о котором он раньше и не догадывался.

Это острое невыносимое ощущение абсолютного подлинного счастья накрывало его вновь и вновь, заставляя содрогаться ещё и ещё, повторяя имя любимой, и с силой сжимать её в объятиях, больше не боясь, что она исчезнет, как только наступит рассвет.

Он всегда знал, что ночь лучше, честнее, свободнее дня.

И убедился в этом снова.

Спустя какую-то тысячу лет.

***

Ван Со смотрел на спавшую рядом Хэ Су, утомлённую и счастливую, и чувствовал, что всё наконец-то встало на свои места. Всё наконец-то вернулось на круги своя, став при этом неизмеримо лучше и правильнее.

Он никак не мог насмотреться на неё, надышаться её запахом, таким родным, таким соблазнительным и в то же время обволакивающим его трепетной лаской и покоем.

Так уже было когда-то. И так будет снова, ещё не раз.

Они встретили рассвет, обнимая друг друга в полном изнеможении, шепча слова любви между затихающими поцелуями, и Хэ Су, как ни боролась со сном, всё-таки заснула у него на плече. Он крепко прижимал её к себе и, лишь когда её дыхание стало ровным и глубоким, позволил себе расслабить руки. Но и тогда он не выпускал её из объятий, навёрстывая всё то потерянное время, что они существовали порознь. Год, тысяча лет – какая разница, если одинаково больно.

«Я наконец-то чувствовал тебя всей душой, всем своим тоскливым

одиночеством, которое ты заполнила собой, своим свежим цветочным дыханием

и ласковой мягкостью рук…»

Сейчас ему было тепло и уютно: комнату наполняли медовые рассветные лучи, мягкие руки Хэ Су обвивали его за шею и талию, и не хотелось, чтобы это заканчивалось.

И вдруг Ван Со вспомнил, как умирал. Почему это тяжёлое воспоминание вернулось к нему в такой умиротворяющий момент, он не понял. Только зябко вздрогнул, когда вновь увидел себя в императорской спальне, на широкой кровати, ставшей его траурным ложем.

Он вспомнил, как ему было холодно. Озноб пробирал его, несмотря на одежду, одеяла и закрытые створки окон, которые Чжи Мон притворил, игнорируя слабый протест умирающего.

Чжи Мон…

Он был последним, кого Ван Со видел, прощаясь с жизнью и навеки покидая Корё. Последним и единственным, кто видел грозного и сурового императора жалким и слабым. Чжи Мон говорил ему о воле Небес, что выводило Ван Со из себя, отбирая у него остатки сил. Волны жгучей боли в груди накатывали одна за другой и спасительные просветы между ними становились всё короче. Задыхаясь и захлёбываясь кровью, он думал только об одном – скорее бы… Скорее бы это всё закончилось и он начал свой новый путь в поисках Хэ Су.

Придворный лекарь как-то обмолвился, что лишь немногим счастливцам Небеса даруют особую милость – уйти в другой мир без сопротивления, без мучений, во сне. И Ван Со где-то глубоко внутри надеялся, что с ним именно это и произойдёт: он умрёт во время сна, если не в бою. Но никак не сдавшись смертельному недугу. А вышло иначе, как раз наоборот. И, закрывая глаза в том мире, последнее, что он видел, был виноватый взгляд астронома, последнее, что ему послышалось, – это обещание, которое Чжи Мон всё-таки сдержал.

Ван Со отчётливо помнил, что ему было жутко больно и невыносимо холодно тогда, в его последний вздох…

И пусть ему не удалось уйти из Корё спящим, с тех пор он каждый раз с опаской закрывал глаза. Он вообще терпеть не мог спать, просто не выносил свою беспомощность во сне и насквозь фальшивые ощущения. Всю эту ложь, в которую он с готовностью падал, устав тосковать в реальности. Его счастье быть с Хэ Су, говорить с ней, касаться её всякий раз обрывалось с восходом солнца. И он привык ненавидеть это солнце.

Как и в юности, той, первой, древней, он редко поднимал взгляд к небесам: для него по-прежнему там не находилось ни радости, ни надежды. И он никогда не смотрел на ночное небо, тем более в ясную погоду. Для него это было слишком. Слишком тяжело.

Снежная россыпь звёзд напоминала ему, как они смотрели на них с Хэ Су – вместе. Как она рассказывала ему о созвездиях такое, чего не было в мудрёных книгах придворного звездочёта, и ласково потешалась над ним, когда он коверкал слова, повторяя за ней названия небесных узоров. Особенно мучительно ему было вспоминать ночную прохладу на веранде ханока в поместье Бэк А, где они с Хэ Су обрели друг друга, а звёздное небо любовалось ими, словно они были одни на всём белом свете.

А ещё он больше не смотрел на луну: её тихая печальная улыбка напоминала ему ту, кого он не мог обнять и снова назвать своей.

Долгие века для Ван Со не существовало Небес. Ни в каком из смыслов. И он не верил им, как и прежде, не верил в судьбу, гороскопы, предсказания и тайный смысл снов, которых избегал, чтобы лишний раз не страдать при пробуждении: ему хватало и пустоты реальности.

Со временем он приучил себя к нехватке сна. Всегда привыкал. Или убеждал себя в этом. Лучше меньше спать, зато и лжи, и кошмаров, и боли будет меньше.

И сейчас ему тоже не хотелось спать, только впервые – совсем по другой причине. Раньше он боялся погружаться в иллюзорное блаженство сна или в выматывающий кошмар, а теперь, вновь обретя Хэ Су, не желал терять ни единой минуты этого выстраданного веками наслаждения бодрствования.

Рука Хэ Су во сне упала с его бедра, и Ван Со осторожно вернул её назад, неотрывно вглядываясь в лицо любимой – пусть спит, но не оставляет его даже во сне, ни малейшим своим соприкосновением с ним.

Только теперь, обнимая своё бесценное сокровище, он во всей полноте осознал, сколько минуло времени и какой ценой, с каким трудом он перенёс разлуку. Но если бы его спросили, готов ли он пройти через всё это снова, чтобы встретить её в конце мучительного пути, он согласился бы не раздумывая.

Хэ Су пошевелилась во сне, соскальзывая с его плеча и удобнее устраивая голову на его вытянутой руке, и Ван Со осторожно убрал с её лица прядь волос, едва удерживаясь от того, чтобы поцеловать сомкнутые припухшие губы, уголки которых довольно дрогнули, когда он накрыл её щёку своей тёплой ладонью. Совсем как тогда, в их первую ночь. Ночь, не похожую ни на какую другую.

Даже сейчас, держа Хэ Су в своих руках, вдыхая аромат её разгорячённой влажной кожи, Ван Со не мог до конца убедить себя в том, что они наконец-то встретились. И, любуясь ею, вновь и вновь вспоминал её первый ошеломлённый взгляд после пробуждения, вкус бархатистой кожи на её животе, звучание её наслаждения, её дрожащие от желания пальцы на своей груди. Он не испытывал подобных ощущений тысячу лет. Не касался Хэ Су ещё дольше. И всё его тело, его руки и онемевшие от поцелуев губы помнили об этом.

Он тосковал по всему этому, тосковал по-волчьи, надрывно, мучительно. Он с остервенением искал свою Луну в каждом веке, в каждой своей жизни. И вот наконец – нашёл, погрузившись с ней в полное затмение.

Почему он думал обо всём этом, обнимая Хэ Су, его вовсе не занимало. Главное – она снова с ним, она любит его, она принадлежит только ему. А остальное неважно.

Всё, что существует за стенами этой комнаты, – не касается их двоих.

Всё, что когда-либо было, – не имеет значения.

Блаженный вздох Хэ Су вернул его в настоящее. Её ресницы дрогнули, глаза открылись, подёрнутые паволокой тающего сна, – и Ван Со окатила волна такой пронзительной нежности, что он судорожно вздохнул и, прижимаясь к Хэ Су сильнее, едва выговорил:

– Люблю тебя.

– И я люблю вас, Ваше… – прошептали её губы в ответ.