Письма к Олафу Броку. 1916–1923 - Страница 10

Целую ручку Вашей дорогой жены и детей обнимаю.

Неизменно Ваш

Гулькевич

Как смотрит Ден.[исов] на положение вещей у нас? Какой срок он дает большевикам? Он, вероятно, имеет сведения из первоисточника. Я писем ни от кого с октября месяца не получаю. Отзывы путешественников противоречивы и сбивчивы.

22

7 II / 25 I 1918 Стокгольм

Дорогой мой,

Позвольте, прежде всего, выразить Вам мое глубокое восхищение Вашим последним ответом Гункелю[138]. Конечно, особенно порадовал меня первый абзац стр. 47. Письмо Г.[ункеля] хотя и построено на «односторонней», предвзятой исходной точке зрения, все же являлось искусным диалектическим приемом. Опровергнуть его было нелегко. Но благородством Вашей «природы» (естества), сказал бы я, Вы сразу опрокинули его постройку и разбили наголову. Я вполне понимаю удовлетворение Ваших земляков. Как славянин, однако, продолжаю оценивать гораздо выше Ваш вклад в науку, и в этом, впрочем, я рискую очень разойтись с ними, если они так дают увлечь себя, как Вы пишете, настроением минуты.

Теперь к хлебу насущному: лица предлагающие косы и бумагу просят определенного ответа: «да» или «нет». В первом случае желали бы связать своих контрагентов, т. е. Н.[иколая] Х.[рисанфовича] контрактом. Винить их в подобной настойчивости приходится не особенно. Местные русские (из Ерусалима) гуляши[139], или желающие стать таковыми, лишенные в силу нынешних обстоятельств возможности совершать сделки, пытаются поддерживать переговоры по приобретению названных выше товаров. Они не стесняются в таких случаях выступать даже от имени их

не

уполномочивших крупных фирм в России. При таких условиях Н.[иколаю] Х.[рисанфовичу], как деловому человеку доступнее выяснить, насколько оба дела интересны и стоит ли ему за них взяться. Он поймет, что вообще товаров к ввозу из Скандинавии

не

много теперь. Их число, пожалуй, исчерпывается обеими названными категориями. Конъюнктура и для нас, и для бумаги в России весьма выгодна. Производство их теперь остановлено у нас, а бумаги также и в Финляндии. Нужда на них, необходимость в них будет очевидна каждому. Как только наладятся какой-либо порядок и сообщения, требования на косы и бумагу явятся сейчас же. При помощи Сибирского банка[140] (и Народного[141]?) распродать их кооперативам будет не трудно. Это все понимает, конечно, Н.[иколай] Х.[рисанфович]. До вывоза их из Швеции товары совершенно обеспечены

в

Швеции. Риска нет никакого. Весь вопрос сводится к тому: желательно ли Н.[иколаю] Х.[рисанфовичу] заняться этим делом или нет? В утвердительном случае необходим не только немедленный ответ, но нужно и заключение договора. Имеется ли в распоряжении Н.[иколая] Х.[рисанфовича] в Скандинавии необходимый кредит? Если бы Н.[иколай] Х.[рисанфович] пошел на это дело (ему приезжать сюда трудно из-за необходимого испрошения разрешения на обратный въезд в Норвегию), то не собрались бы Вы лично в Стокгольм на день, два облеченный полным доверием Н.[иколая] Х.[рисанфовича]? Вы бы сговорились бы со здешними фирмами и отвезли бы проект договора к подписи Н.[иколая] Х.[рисанфовича]. Вы остановились бы у меня (у меня удобная совершенно комната для друзей). Ручаюсь Вашей дорогой супруге за бережливый и тщательный уход за Вами. Ведь одною перепискою дела не совершишь. Если Вам трудно отлучиться теперь же из Христиании, то для переговоров с Н.[иколаем] Х.[рисанфовичем] и Вами, то мог бы прибыть в Конгсвингер или другое место между Швецией и Христианией наш торговый агент Борис Александрович Никольский[142]. Он та звезда, о которой писал Вам в последнем моем письме. Приезжать ему в Христианию неудобно из-за Глазенапа[143], на благожелательность коего рассчитывать, кажется, трудно.

За допущение в [неразб. – ред.]

большое

спасибо! Скажите теперь совершенно откровенно: публикование большевиками посланных мною в Петроград телеграмм, не достигло ли в Норвегии преследуемой ими здесь цели: компрометировать меня? Широкая публика не знает, в чем заключаются обязательства дипломатических агентов. Нарочито

исковерканный

текст моих донесений восстановил против меня не одного шведа. Донеслись до Норвегии отклики шведского раздражения против меня или нет? Этот вопрос меня беспокоит, потому что я рассчитываю, когда уже не будет сил сидеть здесь, бежать к Вам. Могу ли я в таком случае быть уверен, что чувства не друзей, а

публики вообще

ко мне не изменились?

На этом обнимаю Вас и детей. Целую ручки дорогой Вашей жены.

Неизменно Ваш

Гулькевич

Доверительно.

Окончил длинное послание и замечаю, что забыл ответить на Ваш вопрос об

А.

Советове[144] «по отношению к гибели банков и прочих предприятий». Большевикам он не мог давать, ибо они и без него разрушать «мастера». Напротив того, он большую часть капиталов своего банка поместил в России и вовсе не желает их потерять. Это делец чистейшей воды, без всяких принципов, идеалов, кроме желания безграничной наживы. Ему только хочется, как можно более «сорвать». Он мне сам говорил, что он считает себя человеком аполитическим, что у него лишь один интерес в жизни «гешефт». Конечно, с такими настроениями можно дойти далеко, но не в сторону практики большевиков.

23

22/10 II 1918 [145] Стокгольм

Дорогой Друг,

Только что мне передали очаровательную кадку. Красные цветочки ласкают взор и возбуждают радостное настроение, совершенно не соответствующее нынешним переживаниям. Искренне благодарю Вашу дорогую жену за чудный дар и нежно целую ее ручки.

Засим отвечу на милое письмо от 19 сего месяца по пунктам:

1) Не может ли Денисов[146] телеграфно предупредить меня о дне своего приезда, дабы выписать сюда к такому сроку и фабриканта, живущего

вне

Стокгольма?

2) Я приму, раз это Ваше желание, но должен, к сожалению, предостеречь Вас против него. Это самый подлый, низкий человек на свете, без всяких убеждений и принципов. Мой перевод в Стокгольм состоялся, безусловно, без всякого влияния Ал.[ександрова][147]. Вы помните телеграмму Милюкова по этому поводу? Когда я видел Павла Николаевича в июне в Петрограде, он мне сказал: «Вы очень на меня сердитесь за Ваше назначение в Стокгольм? Но не мог же я там оставить Н.[еклюдова][148]. Положение там слишком серьезно». Алекс.[андров] же во все время служения здесь Некл.[юдова] был

самым

его преданным слугою. Когда Н.[еклюдова] удалили отсюда, он стал его ругать, что едва ли свидетельствует о благородстве его чувств. При старом режиме он скорее был

совместно с Панковым

его приверженцем. История эмигрантства и «сидения в тюрьме» возникла даже после революции.

Мой разлад с ним имеет очень определенное основание. Некл.[юдов] проводил его в консулы в Хапаранду или Мальме, не помню. Когда я прибыл в Стокгольм и присутствовал на двух заседаниях Кр. Креста, то Ал.[ександров] поразил меня своею демагогией и большевизмом на первом из них, на котором не было smartset’a[149]. И полною противоположностью поведения на втором заседании, на котором присутствовал русский highlife[150]. Он извинялся за свои действия на первом заседании и отрекался от них. После этого я телеграфировал в Петроград, что прошу отсрочить назначение А.[ександрова] в консулы. Дополнительно я сообщил в Министерство, что не считаю возможным при натянутости отношений Шв.[еции] с Россией назначать на такое место человека, лишенного всякого такта. Я прибавил, однако, не желая вредить А.[ександров] – ву и ввиду отсутствия в Министерства знатоков Швеции, я ничего не имел бы против его назначения в Центральное ведомство, где его познания могли бы может быть оказаться полезными. Об этом я своевременно сообщил А.[ександров] – ву. Тогда он на меня не рассердился (по крайней мере, не показал этого) и преподнес свою брошюру о Швеции. Я же, со своей стороны, содействовал получению им пособия из Красного Креста на уплату долгов.