Письма к Н. А. и К. А. Полевым - Страница 17

Вы правы, что для Руси невозможны еще гении: она не выдержит их; вот вам вместе и разгадка моего успеха. Сознаюсь, что я считаю себя выше Загоскина и Булгарина; но и эта высь по плечу ребенку. Чувствую, что я не недостоин достоинства человека со всеми моими слабостями, но знаю себе цену, и как писатель, знаю и свет, который ценит меня. Сегодня в моде Подолинский, завтра Марлинский, послезавтра какой-нибудь Небылинский, и вот почему меня мало радует ходячесть моя. Не вините крепко меня за Бальзака: я человек, который иногда может заслушаться сказкой, плениться игрушкой, точно так же как сказать или сделать дурачество. Вот почему и Бальзак увлек меня своей Шагреневою кожей. Там есть сильные вещи, есть мысли, если не чувства глубокие. Выдумка стара, но форма ее у Бальзака яркая, чудная, и потом он мастер выражаться. Зато в повестях его я, признаюсь, нашел только один силуэт ростовщика, резким перстом наброшенный. В Нодье я сроду ничего не находил и не постигаю дешевизны похвал французской публики: она со всяким краснописцем носится будто с писаною торбой. Перед Гюго я ниц… это уже не дар, а гений во весь рост. Да, Гюго на плечах своих выносит в гору всю французскую словесность, и топчет в грязь все остальное и всех нас писак. Но Гюго виден только в Notre-Dame (говоря о романах). Его Han d'Islande – смелая, но неудачная попытка ввести бойню в будуары. Бюг Жаргаль – золотая посредственность. И заметьте, что Гюго любит повторять свои лица и свои основные идеи везде. Ган, Оби, Квазимодо – уроды в нравственном и физическом родах… потом саможертвование в Бюг, в Гернане, в Марион де-Лорм… Это правда, что он как по лестнице идет выше и выше по этим характерам; но Шекспир, человек более гениальный, этого не делал, а нам, менее даровитым, на это нельзя и покуситься. Надобна адская роскошь Байрона в приправах, чтобы разнообразить вырванное из человека сердце, которым кормит он читателя. Кромвель холоден и растянут: из него можно вырезывать куски как из арбуза, но целиком – нет. Мариона прелестна: это Гец для времени Ришелье. Полагаю, что Борджия достойна своей славы, и жажду прочесть ее. Кстати, Последний день осужденного – ужасная прелесть!.. Это вдохнуто темницей, писано слезами, печатано гильотиной. Пускай жмутся крашеные губы и табачные носы, читая эту книгу… пускай подсмеиваются над нею кромешные журналисты – им больно даже и слышать об этом, каково же выносить это!.. О, Дантов ад – гостиная перед ужасом судилищ и темниц, и как хладнокровно населяем мы те и другие! как счастлива Россия, что у ней нет причин к подобной книге!

Клятву перечитываю для последнего тома, только что полученного; кончив, скажу свое мнение, – не приговор, ибо человеку не по чину произносить приговоры. До тех пор скажу лишь, что я в ней находил Русь, что я здоровался с земляками, и не раз пробивала меня слеза.

Вы пишете, что плакали, описывая Куликово побоище. Я берегу, как святыню, кольцо, выкопанное из земли, утучненной сею битвой. Оно везде со мной; мне подарил его С. Нечаев. О своем романе ни слова. Враждебные обстоятельства мешают мне жить, не только писать.

Не дивитесь, что я знаю морскую технику (Читая Фрегат Надежду и Лейтенанта Белозора, Н. А. Полевой удивлялся, каким образом Бестужев, кавалерист, знал все подробности корабля и службы на нем. Вероятно, он писал ему об этом. К. П.): я моряк в молодости и с младенчества. Море было моя страсть, корабль пристрастие, и хотя я не служил во флоте, но конечно не поддамся лихому моряку, даже в мелочах кораблестроения. Было время, что я жаждал флотской службы, и со всем тем предпочел коня кораблю: с первого скорее соскочишь. Воспитание мое было очень поэтическое. Отец хотел сделать из меня художника и артиллериста. Я вырос между алебастровыми богами и героями, а потом между химическими аппаратами и моделями горного корпуса. Лето скитался я по Балтике с старшим братом. Судьба сделала из меня кавалериста, и, не знаю, призвание ли – сочинителя. Но это требует рам пошире: где-нибудь я опишу мое ребячество и мою бурную юность. Но где довольно черной краски, чтоб описать настоящее? Тот, который ни одной строчкой своею не красил порока, который сердцем служил всегда добродетели, подозреваем благодаря личностям, Бог весть в чем. Но об этом после. Лист кончен, но мое vale стоит в начале разговора. Будьте счастливы и дома, и в свете, и в трудах своих, до скорого свидания мечтой. Ваш, весь ваш

Александр Бестужев.

18 мая.

Я бы скорее устал благодарить, чем вы одолжать меня, любезный Ксенофонт Алексеевич! Совестно принять и нет средства отказаться от предложения, столь дружески сделанного. Tap auf Tap! Дай только Бог вам терпения при издании моих пустяков (Вследствие вызова его в одном из предыдущих писем, я предложил ему доверить мне издание сочинений его, не вошедших в первые пять томов, напечатанных в Петербурге. К. П.). Делайте как и что заблагорассудите. Доверенность получите сегодня же. Вечер на кавказских водах отдайте попозднее, хочу докончить. Как вы думаете: вместить ли Гуда и Поездку в Ревель? Если не рассудите, то выньте для печати рассказ майора Крона и Гедеона Б. Располагайте и карнайте все как угодно, – я издаю не для славы. Скоро пришлю поправки, какие помню, ибо не храню старых журналов. С Богом! Заглавие то же самое; начало с 6-й части; формат и шрифт подобные Гречевским. О Ливонии чего-то не видел в печати, но когда-то начал, не помню что такое, вздорец, но не конченный; он пропал у меня между многими другими бумагами. Пришлите хоть строчку, я узнаю, мое иль нет.

Пушкин имел зародыш аристократии давным-давно: он мне не раз писал, что предок его «Немец честен» выехал из-за моря; с другой стороны он забирается в Ганнибалы, хоть и проданные за пол-аршина фризу. Это очень забавно в наш век. Братец ваш пишет, что И. П. мой ангел хранитель, что он не делит его со мной. Наверно, И. П. похвастал что-нибудь! Он точно любит меня, но сделать многого он не мог для меня ничем, и одолжения наши были взаимны. Он добрый малый и очень не глупый, но он любит парад даже в чувствах… В нем осталась гвардейская привычка выказать больше чем в состоятельности (Говорится о временах давно прошедших…). Впрочем, я очень благодарен за его дружбу, но рекомендую более Михаила Корсакова: он ветренее снаружи, но крепче внутри. Может, вы с ним познакомитесь. Они оба едут в Русь через три дня, а я, бедняга, остаюсь один с врагами.

Ваш Александр.

Желание ваше насчет Клятвы исполню con amore. Это не дар, а дань, или лучше сказать долг словесности (Я писал ему, что он сделал бы одолжение и публике и автору Клятвы при Гробе Господнем, если бы развил подробно свои мысли об этом сочинении, которое так нравилось ему. Следствием была известная его блистательная критическая статья. К. П.).

15 июня 1833. Дербент.

Отправляясь с одним полковником в Табасаранские горы, может-статься на месяц, спешу уведомить вас, многолюбимый Ксенофонт Алексеевич о получении посылки с книгами, счетов и вести о коляске. Я не знаю уж как вас благодарить, не знаю какою краской краснеть, что тем, кого уважаю всех более, делаю всех менее. Но ежели Бог даст жизни, вы увидите, что я умею ценить дружбу. Я уже дважды писал к вам, чтобы вы взяли должные мною деньги из вырученных за книги мои, и если вы сего не сделали из ложного стыда, поделом вам. В делах денежных надобен счет и уплата. В этом отношении я не люблю поэтических вольностей. Итак, если за вторую сотню не посылали к сестре, удержите их и сквитайте рублей тысячу. 500 я по приезде к вам отправлю. Теперь ни полушки, ни минуты лишней. Сестру уведомьте о моей воле, впрочем я к ней о сем писал. Вы не даром дивитесь, зачем она не высылает мне денег; но с одной стороны, привычка к экономии убеждает ее, что холостой человек не может тратить такую кучу денег, как я делаю; с другой, все мои страховые письма воротились, вместе с распоряжениями весьма нужными, ко мне. Адрес был к матушке, а она в это время случилась в деревне, и вот я, благодаря излишней осторожности, должен платить за письма, которыми я надеялся уплатиться. Если же вы отослали все деньги за 200 экземпляров, то, когда это будет вам не тяжко, возьмите еще 100 от сестры. Но прошу брать за комиссию. За что вы будете дарить вам следующее? Это безгрешный и должный барыш. Притом же вы теряете проценты, употребляя свои деньги на мои покупки. Во всяком случае, если бы даже меня не стало, мои родные уплатят за меня. Я еще в состоянии уплатить столько, тем более, что вы мой единственный заимодавец.