Письма из деревни - Страница 6

Иногда я захожу к «старухе» – она это любит. «Старуха» сообщает мне свои радости – такая-то курица нестись начала, больная корова, господь с ней, поправляется, – и горести – утке ногу отдавили, котенок что-то скучен – и ведет в хлевки показать свиней, гусей, уток. У «старухи» всегда все в порядке – в хлевах постлано, посуда чиста, свиньи, бог с ними, растут хорошо.

Осмотрев все у «старухи», я второй раз иду на скотный двор. Скот напоили второй раз и задают корм на ночь. Смотрю, хорошо ли съедена вторая дача, как принимается скот за вечернюю дачу. Смотрю, как поят телят, доят коров.

Вечереет. Я возвращаюсь домой пить чай. Приготовить самовар к моему приходу – дело Савельича, потому что Авдотья в это время под коровами. До сих пор не было случая, чтобы кондитер запоздал с самоваром. Вхожу в кухню – самовар кипит. Это Савельич порадел.

Во время вечернего чаепития у меня доклад. Прежде всего является Авдотья и докладывает, сколько надоили молока, в каком положении коровы и телята, какие коровы причиняют, какие поназначились, каков у той или другой коровы причин и пр., и пр. Так как делать зимой вечером нечего, то доклад бывает продолжительный, подробный и обстоятельный. После Авдотьи является с докладом Иван и сообщает, что сделано сегодня по хозяйству, что будет делаться завтра. С ним мы толкуем ежедневно подолгу: советуемся о настоящем, обсуждаем прошедшее, делаем предположения о будущем. Он же сообщает мне все деревенские новости.

– Сегодня, А.Н., суд в деревне был.

– По какому случаю?

– Василий вчера Ефёрову жену Хворосью избил чуть не до смерти.

– За что?

– Да за Петра. Мужики в деревне давно уже замечают, что Петр (Петр, крестьянин из чужой деревни, работает у нас на мельнице) за Хворосьей ходит. Хотели все подловить, да не удавалось, а сегодня поймали. (Мужики смотрят за бабами своей деревни, чтобы не баловались с чужими ребятами; со своими однодеревенцами ничего – это дело мужа, а с чужими – не смей.) А все Иван. Заметили в обед, что Петра в кабаке нет и Хворосьи нет. Догадались, что должно быть у Мореича в избе – того дома нет, одна старуха. Нагрянули всем миром к Мореичу. Заперто. Постучали – старуха отперла, Хворосья у ней сидит, а больше никого. Однако Иван нашел. Из-под лавки Петра вытащил. Обсмеяли.

– Что же муж, Ефёр?

– Ничего. Ефёра Петр водкой поит. А вот Василий взбеленился.

– Да Василью-то что?

– Как что? Да ведь он давно с Хворосьей живет, а она теперь Петра прихватила. Под вечер Василий подкараулил Хворосью, как та по воду пошла, выскочил из-за угла с поленом, да и ну ее возить; уж он ее бил, бил, смертным боем бил. Если бы бабы не услыхали, до смерти убил бы. Замертво домой принесли, почернела даже вся. Теперь на печке лежит, повернуться не может.

– Чем же кончилось?

– Сегодня мир собирался к Ефёру. Судили. Присудили, чтобы Василий Ефёру десять рублей заплатил, работницу к Ефёру поставил, пока Хворосья оправится, а миру за суд полведра водки. При мне и водку выпили.

– А что ж Хворосья?

– Ничего, на печке лежит, охает. Еще Листара побили. Листар, выпивши, над Кузей куражиться стал. Панас ему и говорит: что ты куражишься? Листар и похвались: отчего мне не куражиться, – я ни царю, ни пану не виноват. А! говорит Панас, так ты с меня панские деньги взыскивать хочешь! Бац его в рыло. Кузя тут ввязался, Ефёр, Михалка – все на Листара навалились; уж они его били, били, – а Михалка все приговаривает: не ходи к чужой жене, не ходи – в кровь избили. Я им говорю: что это вы, ребята, все на одного. Так ему, говорят, и надо: мы знаем, говорят, за что бьем.

Иван ушел, чаепитие кончилось. Скучно. Сижу один и читаю романы Дюма, которыми меня снабдил один соседний помещик. Авдотья, Иван, Савельич, напившись чаю, собираются идти ужинать. «Мы ужинать пойдем, – говорит Авдотья, вошедшая убирать постель, – а я вам ужин поставила в столовой». Люди ушли в застольную. Я иду в столовую. Кошки, зная, что я дам им за ужином лакомый кусочек, бегут за мной. У меня две кошки – большой черно-белый кот и черно-желто-белая кошечка; такую кошечку национального цвета я завел для опыта. Говорят, что только кошки бывают черно-желто-белого цвета и что котов такого цвета никогда не бывает; говорят, что когда народится кот черно-желто-белого цвета, то значит скоро светопреставление. Я хочу посмотреть, правда ли это. Первый признак близости светопреставления – это, как известно, появление большого числа нытиков, то есть, людей, которые все ноют; второй – рождение черно-желто-белого кота. После «Положения» появилось множество нытиков. Хочу посмотреть, не народится ли черно-желто-белый кот.

Кошки у меня приучены так, что когда я сажусь ужинать, то они вспрыгивают на стулья, стоящие кругом стола, за которым я ужинаю: одна садится по правую сторону меня, другая – по левую. Выпив водки, я ужинаю и во время ужина учу кошек терпению и благонравию, чтобы они сидели чинно, не клали лапок на стол, дожидались, пока большие возьмут, и т. п.

А на дворе вьюга, метель, такая погода, про которую говорят: «хоть три дня не есть, да с печки не лезть». Ветер воет, слышен наводящий тоску отрывистый лай Лыски: «гау», «гау», через полминуты опять «гау», «гау», и так до бесконечности. Волки, значит, близко бродят.

Поужинав, я ложусь спать и мечтаю…[1]

Деревенские интересы. – Зачем мужик идет к барину. – Костик – специалист,, охотник и вор. – Пьяница ли мужик. – На благовещенье воры заворовывают. – Кулак Матов. – Суд над Костиком. – Случаи и слухи. – Насчет леченья. – Пушной хлеб. – Девка умрет – расходу меньше – Организация медицинской помощи в деревнях. – «Попы». – Их доходы. – На станции. – На съезде. – Удобства нового судопроизводства.

Я описал вам мой зимний день. Утром чаепитие, потом прогулка на скотный двор, обед, прогулка к «старухе» и на скотный двор, вечернее чаепитие и доклад, ужин…

И так изо дня в день…

С утра до ночи голова наполнена хозяйственными соображениями. Интересов, кроме хозяйственных, никаких. Как? скажете вы. Как никаких интересов! А дворянские дела, земские дела, деятельность новых судебных учреждений, наконец, политика?!

Никаких-с. Позвольте. Во-первых, я не желаю служить – я исключительно посвятил себя хозяйству и посредством хозяйства желаю зарабатывать средства для своего существования – и потому службы по земству, мировым или дворянским учреждениям не ищу. Ни в председатели управы, ни в предводители, ни в мировые, ни даже в члены опеки я не мечу. Если раз я не желаю заполучить местечко, какое же мне дело до земства, мировых и дворянских учреждений? Какое мне дело? Ведь я, повторяю, ни в какие должности не мечу. Во-вторых, я живу в деревне, в городе никогда не бываю, следовательно, о земстве, которое находится в городе, ничего не знаю. А можно ли интересоваться тем, о чем ничего не знаешь? Как ничего не знаете? – скажете вы, – да ведь окладной лист получаете? Получаю – ну так что ж?

Политика? – Но позвольте вас спросить, какое нам здесь дело до того, кто император во Франции: Тьер, Наполеон или Бисмарк?

Разумеется, не каждый день проходит совершенно одинаково. Случается, придет кто-нибудь; но, разумеется, по делу, и всегда по одному и тому же. «Мужик пришел из Починка», – докладывает Авдотья. Я иду и кухню. Мужик кланяется и говорит:

– Здравствуйте, А.Н.

– Здравствуй. Что? хлеба?

– Ржицы бы нужно.

– Куль?

– Кулик бы.

– Восемь рублей.

– Подешевле нельзя ль?

– Нет, дешевле нельзя. Позаднюю бери без полтины.

– Да что уж позадняя. Хорошей возьму. Извольте деньги.

Мужик достает восемь засаленных билетиков – у мужиков все

больше билетики (рублевые бумажки), трояки и пятерки тоже бывают, красный билет (10 руб.) редкость, четвертной (25 руб.) еще реже, а билет (100 руб.) бывает только у артелей – и идет со старостой в амбар получать хлеб.