Письма - Страница 32

Я этого ультиматума не понял по простоте сердечной. Что такое настоящее письмо, понятия не имею. Я даже не понял до сих пор, за что Вы на меня злобитесь и чего от меня хотите - в письме. Я понимаю, чего можно хотеть от человека в жизни, и сам часто требую того или другого от

людей. Но почему к письмам можно предьявлять какие-нибудь требования - не понимаю. У каждого человека своя манера писать. Я готов в крайнем случае писать и по чужой манере, но в таком с случае нужно мне показать, кому я должен подражать. Вообще, как видите, я поставлен в чрезвычайно затруднительное положение.

Я решил покориться необходимости и молчать. Но Ваше новогоднее письмо снова меня взволновало, как говорят поэты. Значит, Вы все-таки не такая злая и не такая ультимативная.

Это прекрасно. Это позволяет мне надеяться, что в следующий раз мы с Вами встретимся друзьями и на той самой точке, на которой мы расстались, т. е. без всяких обид и реакций. Это для меня существенно важно. Если и у Вас это так получается, значит, все хорошо. Может быть, есть еще и как-то иначе хорошо, но как не знаю. Все-таки письмо есть письмо, то есть бумажка, которая живого человека заменить не может...

Вот мы и покончили со всем тем, что несущественно. Есть еще много несущественного. Например, я действительно страшно занят, буквально обратился в грузчика. У меня много тяжелых неприятностей. При всем этом я сейчас очень одинок, но все это, честное слово, несущественно.

Важны только люди и живая жизнь - глаза, улыбки... разум.

Я от самого искреннего сердца желаю Вам счастья, свободного времени, первосортных друзей.

Но остерегайтесь людей, умеющих писать хорошие письма. Это всегда обманчиво.

Привет.

Макаренко

В. П. ЗАХАРЖЕВСКОМУ

11 января 1939, Москва

Валериан!

Как приятен твой поэтический почерк! Как приятны - терпки твои сентенции и намеки, особенно на Чехова, Толстого, Тургенева...

Может быть, в "их" время и было богатство жизни, которое просится в роман, но я с ними не поменялся бы. Лучше наша бедность. Мы живем страшно большими поворотами души, хоть сами этого не замечаем.

Вот, например, ты пишешь книгу. Я уверен, это будет очень хорошо. Устрой так, чтобы эта книга была хорошим ответом вересаевским "Запискам врача".

Напиши остроумно, бодро и зло. Ничего не бойся, медицина не педагогика!

Мы живем скромно - денег мало, в гости не ходим, в татрах почти не бываем. Очень будет приятно, когда Елка приедет в Москву. Мы, столичные, любим, когда к нам приезжают провинциалы. Мы показываем им Третьяковскую галерею и говорим: "Это мы сделали!"

Показываем метро, и ничего говорить даже не нужно провинциал настолько обалдел, что все равно ничего не услышит. Пиши книгу скорее, будешь печатать.

Привет всем от всех.

Твой А. Макаренко

Л. Н. РАЗУМОВОЙ

11 января 1939, Москва

Дорогая Лидия Никитична!

Спасибо, что написали просто и толково. Я такой человек, каким Вам представился в Ленинграде, но одиночество иногда и мне надоедает, надоедают неприятности. Никакого нет противоречия, все правильно. А почему я один - это разговор длинный.

Сейчас я живу как чернорабочий, делаю всякую неинтересную работу и ожидаю вдохновения, т. е. хорошей темы. Все это, конечно, придет.

Что касается друзей, то я не запрещаю им помогать мне нести груз, если это они делают по собственному почину, а не по моей просьбе. Сам я об этом никогда не попрошу. Такой гордый.

А письма все-таки далеко не то, что живой человек. Уж это извините. Пишите, Лидочка.

Пишите больше? Я люблю получать длинные письма от умных людей. От дураков люблю короткие.

А. Макаренко

С. А. КАЛАБАЛИНУ

январь 1939

Дорогой Семен!

С Новым годом я тебя поздравил - получил ли ты мою телеграмму? Я послал телеграмму и Шершневу, но он давно мне не пишет, свинья совершенно исключительная.

Спасибо, что хоть ты меня не забываешь. Очень рад твоим семейным и производственным успехам, это всегда наполняет меня гордостью.

Недавно в Москву приехала экскурсия работников детских домов и колоний Полтавщины. Многие меня помнят по Полтаве. Говорят, что во всех колониях Полтавской области заведена наша система командиры и даже сводные отряды. Завели они все это рановато, хорошие вещи у нас принято заводить через 5 лет после смерти авторов. Черт с ними, даже для распостранения совета командиров я умирать не хочу.

Что это значит: "Меня назначили внешкольным инспектором-консультантом"? Как темно нынче пишут! Значит ли это, что ты ушел из Соколовки или не значит#1? А если не значит, какой из тебя к черту инспектор?

Я живу скучно. Писать ничего не хочется, меня все равно читают только читатели, "Зои" принципиально не читают и пишут гадости в "Комсомольской правде"#2. Выползают эти Зои в одиночку, нагадят и пойдут, а в одиночку мне с ними спорить не хочется.

Писать скоро ничего не буду. Пробавляюсь разными пустячками да

леко не первого сорта. Надо накопить достаточно энергии, чтобы взяться за моих врагов по-настоящему, никак не сосредоточусь на хорошей теме.

В марте собираюсь поехать в один дом отдыха, здесь есть под Москвой приличный, и на май закачусь в Ялту и, честное слово, буду лежать на травке и плевать на кипарисы.

Пиши, не забывай. Привет Гале, Антону и всем прочим твоим наследникам.

От Гали привет и поцелуй всем соколовцам.

Твой А.

С. А. КАЛАБАЛИНУ

2 февраля 1939, Москва

Дорогой Семен!

В голову мне не приходило, что ты можешь так волноваться по поводу прошлогодних обстоятельств твоей биографии, я на твоем месте не волновался бы и забыл все, но совершенно не поддается пониманию, что в детском доме тебе скучно и неинтересно.

Поэтому буду все-таки рад, если из нашей переписки с Яцкевичем что-нибудь выйдет. Сегодня я ему отправил длинное письмо, в котором рассказываю, какой ты педагог. Предупреждаю, что ты человек горячий и лодырей и шкурников не любишь, пишу также и о том, что ты - сторонник моей системы. Приложил, конечно, и твое письмо, в котором зачеркнул слово "амплуа", поставленное у тебя буквально ни к селу ни к городу.

Вчера я получил орден, поэтому, может быть, особенного страха или отвращения к нашей системе у Яцкевича не обнаружится. Почти уверен, что он что-нибудь сделает. Разговаривать с ним лично, думаю, было бы хуже, я произвожу на некоторых людей отталкивающее впечатление.

Но если даже получится осечка, падать духом не нужно, будем думать что-либо другое. Напрасно ты написал, что согласен работать в любой области, было бы хорошо, если бы ты был ближе к Москве и ко мне: иногда и выпили бы чарку.

Спасибо за предложение проекта провести у тебя лето, но будем надеяться, что это будет не в Виннице, а где-нибудь ближе.

Мы живем в общем по-прежнему, работы много, толку мало. Орден всех взволновал, думаю, что теперь и работать станет легче.

Левка заканчивает дипломный проект, и мы все с ним волнуемся.

Галя кланяется тебе и Гале и всей твой многочисленной фамилии. От меня тоже передай поцелуи и поклон.

Антон похож на меня? По моему глубокому убеждению, это не такое большое счастье, во всяком случае от души желаю ему быть больше похожим на батька.

Будь здоров и ни при каких обстоятельствах не пищи.

Твой А.

ИЗ ПИСЬМА О. П. РАКОВИЧ

13 марта 1939

Как я живу на новом поприще? Трудно сравнить с прошлым. Но сейчас уже не бывает у меня таких счастливых минут, помните? Ехали мы в Полтаву на нашем замечательном фаэтоне. Почему-то Вы ночевали в колонии. Вы сидели на главном сидении рядом со Стефанией Потаповной, я - против Вас, и мы смеялись всю дорогу. Я не помню уже, о чем мы говорили тогда, но я хорошо помню, что это был самый счастливый момент моей жизни. В общем, Вы стеснялись и дерзили мне, но Вам страшно хотелось хохотать, а Стефания Потаповна завидовала Вашей молодости и обижалась.