Письма - Страница 12

ИЗ ПИСЬМА Г. С. Макаренко

23-24 октября 1929

...Я весь себя ощущаю как бесконечо великию стихию любви, благоговения и благодарности всему миру, всему на свете, каждой паршивой козявке, каждому желтому листику за то, что они учавствуют вместе со мной в этом замечательном мире...

ИЗ ПИСЬМА Г. С. Макаренко

1-2 ноября 1929

...Вот сейчас в кабинете, когда никого уже нет, я Вам печатаю письмо, и плачу, и мне трудно печатать, потому что сквозь слезы я плохо вижу...

Г. С. Макаренко

Ноябрь 1929

...Сегодня я особенно чутко живу любовью к тебе... И сегодня весь мир кажется мне построенным из особенно прекрасного, легкого и сияющего материала, страшно обильного и страшно нежного...

Сегодня я очень сложно и трепетно живу. И, что всего удивительнее, так же сложно и так же трепетно живет и все вокруг меня. Сегодня передо мной прошли неожиданно очень богатые и прекрасные куски жизни, осколки чьих-то радостей, грустные, нежные женские глаза, здоровые нежным детским здоровьем, ясные и ароматные души наших мальчиков, сегодня особенно одухотворены и горды строгие формы нашего коллектива... Каким-то образом я увидел сегодня мсамые тайные прелести вещей, самые богатейшие хрустальные переливы и страшно огромные ценности, заключенные в едва заметном человеческом движении.

Все меня приводит в восторн, и он тем дороже для меня, что его никто не видит, никто о нем не знает, и я переживаю его в моменты самых будничных вздохов жизни, сопровождаю самыми обыкновенными привычными словами:

...надо прибавлять стоимость сушки...

...ваши спинки оказались никуда не годными...

...пяти пудов рису маловато, ну да ничего...

А на самом деле мне хочется нежно прижаться к каждой спинке венского стула, к каждому мешку риса, к котлу паровой сушки, ко всем этим замечательно оригинальным и удачным твореньям божьим. И они такие прекрасные, все эти милые вещи, которые живут в том самом мире, в каком живешь и ты...

ИЗ ПИСЬМА Г. С. Макаренко

4 декабря 1929

...Я много писал в своей жизни всяких бумажек, писал и писем много, но ничто и никогда я не писал так непосредственно и свободно, как пишу письма тебе. Нет, серьезно, когда я тебе пишу, я себя почти буквально чувствую поющей птицей, вот такой самой обыкновенной серенькой глупенькой птицей, которая поет и страшно рада, что светит Солнце! Только, конечно же, я не соловей, так что-то попроще...

О. П. Ракович

24 марта 1930

Харьков

Дорогая Ольга Петровна!

Ваше письмо меня и страшно обрадовало, и поразило, и страшно огорчило. Читаю его несколько раз и своим глазам не верю неужели это Вы, Солнышко, пишете? Подумайте, я Вас 4 года не видел и не получил от Вас, конечно, ни одной строчки.

Поверьте, я совершенно не помню вашего письма после "сокращения"#1. Очевидно, я посчитал Вас вправе как угодно меня ругать, я поэтому о нем совсем забыл - вот просто ничего не помню. Вы остались в моей памяти только прелестной улыбчивой царевной, которая так радостно и непринужденно посмеялась над моим искренним и очень глубоким чувством к Вам. Все эти 4 года я с мучительной обидой вспоминал "нашу" историю, которая, собственно говоря, не была Вашей историей. В моем представлении Ваша позиция не может быть осуждена: надо же Вам было как-нибудь отделаться от любви "уважаемого начальника". И Вы прекрасно, остроумно и весело отделались. Может быть, Вы даже думали, что я просто лгу о своей любви.

Вы меня простите сейчас за все то, что пишу. Сами виноваты зачем написали мне?

Я не могу ни о Вас говорить, ни с Вами говорить иначе, как о любимой. Не хочу ни себя, ни Вас обманывать - в моей жизни Вы были чрезвычайно значительны. В моих записных книжках записано очень много отдельных Ваших слов, шуток, движений, разных печальных и прелестных историй - все, что у меня осталось прекрасного в жизни. Но все это необычайно грустно, Солнышко, и, кажется, совершенно непоправимо.

И скажите; зачем Вы, милая, написали? Что это - новая шутка? В таком случае, почему Вам через 4 года захотелось пошутить именно надо мной? И почему Вы обо мне вообще вспомнили?

Вы писали мне в 1927г.? Почему? Зачем Вам это нужно?

Если Вы настоящий живой человек, если Вы не шутите просто надо мной, Вы должны ответить мне на все мои вопросы - Вы должны написать мне правду. До тех пор о "моей жизни" я ничего не хочу Вам писать, потому что я не хочу больше, чтобы Вы надо мной так же посмеялись, как в 1925 г.

Это вовсе не значит, что я Вас осуждаю. Вовсе нет - Вы имеете право как угодно поступать, я просто не хочу без всякой нужды растравлять "старые раны" - вы меня простите за откровенность. дело, видите ли, в том, что я не из тех людей, которые находят удовольствие в приятных воспоминаниях. Воспоминаниями я жить не хочу и не верю, что Вы хотите жить прошлым.

Для меня было бы счастьем Вас увидеть и поговорить с Вами, но я вполне понимаю, что позволить себе такую роскошь будет для меня слишком большой роскошью - потом это приведет к очень затяжным и тяжелым вещам.

Как видите, Красавица, мое положение аховое.

Напишите мне проще и правдивее, ответьте мне прямо на вопрос: "Что я такое для Вас, чем был и чем остался?"

Как раз об этом я никогда не имел никакого понятия - в Ваших "приветах" заложены только возможности - и возможности чувства, и возможности насмешки - я в этом уже ничего не понимаю.

Если Вы меня любили или любите, напишите мне об этом. Если никогда этого не было - помогите мне забыть Вас, это будет самое честное и разумное.

При всем том страшно печально, что Вы больны или были больны, по Вашему письму я не мог разобрать, выздоровели Вы или нет.

Будьте радостны. Передайте мой искренний дружеский привет всем Вашим.

Ваш А. Макаренко P.S. Если захотите написать, то так: Харьков, почтовый ящик N 309, мне.

А.

М. М. БУКШПАНУ 29 декабря 1930

Глубокоуважаемый Михаил Маркович!

Очень прошу Вас пересмотреть вопрос о Весиче. Для меня этот вопрос имеет не столько даже практическое, сколько принципиальное значение.

Когда открывалась коммуна им. Дзержинского, единственным резервуаром, из которого можно было черпать сносные педагогические силы для детского дома, была колония им. Горького. Это совсем не преувеличение и пустая похвальба. Педагогический коллектив колонии им. Горького был единственным ценным педагогическим коллективом в детских домах всей Украины. Он был подобран мною в течение 8 лет работы.

Когда я брал на себя заведование коммуной им. Дзержинского, я поставил в известность правление коммуны, что отвечать за коммуну могу только в том случае, если мне будет предоставлена известная свобода в подборе педагогического коллектива.

Эта свобода вообще и не особенно стеснялась в течение 3 лет работы в коммуне.

С самого начала из колонии им. Горького было переведено в коммуну 4 работника, из которых до сих пор работают трое (Терский, Татаринов и Григорович). Дальнейшее "извлечение" работников из колонии в коммуну я должен был прекратить, так как Наробразом было возбуждено против меня дело в РКИ. Было возбуждено оно как раз в связи с моим настойчивым предложением перейти в коммуну Весичу. Из всего горьковского коллектива Весич был самым сильным, дисциплинированным и способным работником. Одновременно со мной Весича перетягивала и Прилукская коммуна ГПУ. Он не ушел туда только по моему настоянию.

В Наробразе Весич был последней надеждой

на здоровое существование колонии им. Горького. После моего ухода там переменилось три заведующих и постоянным их заместителем был Весич, который был фактическим заведующим.

Я хотел перевести Весича в коммуну с первых дней и не мог этого сделать только потому, что на нем держалась вся колония, и Наробраз к его переходу относился очень ревниво.

Весич прекрасно известен в педагогических кругах Харькова и Наркомпроса как один из самых способных работников в детских домах.