Писатель: Назад в СССР 2 (СИ) - Страница 50
— Станция метро «Багратионовская», последний вагон из центра. Мы вас там встретим.
И доброжелательно улыбнулся.
На мое счастье в этот момент в коридор вывернул Мизин, спешащий на заседание, я перехватил его на секунду, благо, никого кроме нас троих в округе не было:
— Станислав Мелентьневич! Вот ко мне товарищ из… компетентных инстанций, завтра мне в районе обеда необходимо прибыть на консультацию…
Главред все понял с полуслова, и с его устного позволения назавтра в полдень я отправился на «Багратионовскую».
Механизм спецоперации работал как часы. Двое молодых оперов встретили меня, любезно сопроводили в машину. Между прочим, не новый, мягко говоря, заметно подержанный «Москвич-408», серого цвета. С совершенно незапоминающимся номером, типа 79−65 или вроде того… Конспирация! Все продумано.
Трое парней, включая водителя, вели себя совершенно непринужденно, весело болтали, посмеивались. И я включился в эту ауру, и довольно удачно. Так мы проехали совсем немного, миновали «Горбушку» — довоенное здание в духе конструктивизма — и притормозили у большого серого жилого дома.
— Ну, вот тут как будто… — озираясь, произнес водитель.
Из скупых пояснений я узнал, что агент живет в этом доме, в обед обычно выходит в гастроном и на небольшой моцион — это у него заведено как швейцарский часовой механизм. Мы, четверо — страхующая группа, вряд ли нам придется вступить в дело, но увидеть наверняка увидим…
— Вон он, — негромко сказал один из оперов.
— Спокойно, — тут же откликнулся мой старый знакомый. Он был здесь за старшего. — Только спокойно… Ведем себя естественно.
Я тоже старался вести себя естественно, хотя любопытство разбирало изо всех сил. Еще бы! Бросал быстрые взгляды на «объект». Ну что?.. Да ничего особенного. Самый обычный пожилой человек, в драповом пальто с цигейковым воротником, в какой-то довольно потертой темной шапке. Разве что довольно высокий, это да. Явно за сто восемьдесят. Он и сейчас-то немаленький, а в те годы, во время войны, выглядел просто очень рослым…
— Ребята, внимание, — скомандовал старший. Все подобрались, не теряя естественных поз.
Впрочем, наша подстраховка не потребовалась. Из столь же незаметных бежевых «Жигулей-копейки» стремительно вырвались трое спортивного вида молодых парней, подскочили к ничего не подозревающему прохожему со спины. Мгновенье — и он упакован без малейших повреждений. Разве что шапка слетела с лысой головы. Еще мгновенье — и он в «Жигулях», двое блокируют его с боков, третий прыгнул на правое переднее сиденье. Я успел увидеть, как задержанному небрежно нахлобучили на голову его ушанку, ВАЗ-2101 сорвался с места, быстро набирая скорость…
Потом я узнал, что задержанный в машине совершил попытку суицида, вмиг пересеченную бдительными сотрудниками. При нем оказалась ампула с ядом, весьма хитро вшитая в лацкан пальто. Руки его были надежно зафиксированы, и он отчаянно попробовал укусить этот самый лацкан, но опытные опера враз поняли в чем дело и не допустили самоубийства…
Еще позже я видел и слышал его, присутствуя при допросах под видом сотрудника. Разрешили. Разумеется, мне важно было понять психологию такого типа. И главное, что я понял — что арест, несмотря на шок, несмотря на отчаяние, впоследствии принес ему странное облегчение. Больше тридцати лет он жил в адском напряжении! Каждый день ждал, что либо арестуют, либо кто-то выйдет на связь условным сигналом. «Бывало, казалось: или с ума сойду, или усну и не проснусь,» — откровенничал он. Так же откровенно признался, что на связь так никто и не вышел, и я видел, что не было оснований ему не верить… Честно сказать, после пары допросов я его больше не встречал, и не знаю, что с ним сталось. Мои кураторы на сей счет молчали, а я посчитал излишним проявлять любопытство. А еще честнее — мне это было уже неинтересно. Психологический портрет был ясен. А это главное.
С этого момента мой шпионский триллер понесся аллюром. Нет, задач, проблем, и сюжетных, и стилистических решать приходилось множество. Но это были не те проблемы, перед которыми встаешь в тупик. А те, которые хочется решать с азартом, брать как барьер. И два других романа, при всем огромном объеме работы, шли неплохо. Даже хорошо. Мой зеркальный Виктор Савельевич рос, превращался в живого человека со своими привычками, достоинствами и недостатками. Он запоздало задумался о смысле жизни, понял, насколько эта жизнь больше нас, затосковал и стал чувствовать, как затхлый мир вокруг него проснулся и начал странно меняться…
С Бердымухамедовым я держал контакт через Мизина. Материал, переданный мне в Ашхабаде, отработался, новые порции привозили какие-то незнакомые мне люди, они же, естественно, везли подарки: коньяк, икру, осетрину, даже дыни! Откуда они брались на исходе зимы, неведомо, но брались. На квартире у главного мы не раз вкушали коньяк, заедали немыслимо ароматной дыней, и Мизин раскрывал передо мной редакционную подноготную, учил, как держать в ежовых рукавицах сложный творческий коллектив, как строить индивидуальный подход к тому или иному сотруднику. Мне он говорил, что «в верхах» вопрос о моем назначении практически решен, и главное — теперь мне самому не сделать глупость. Но я и не сделаю. А роман про затаенного агента должен стать самым эффектным моим плюсом.
Бердымухамедов или Курбан, или еще кто-то звонили Станиславу Меленьтевичу регулярно, и я видел, как мрачнеет многоопытный редактор.
— Нехорошие дела там творятся, — делился он со мной на наших мини-уроках. — Уж я-то знаю эту среду, но недомолвкам все могу просчитать! Боюсь, дело добром не кончится…
И как в воду глядел. В один чудесный, светлый день в начале апреля, когда исчезали с лица Земли последние снега, небо ярко синело в недостижимой высоте — из Туркмении пришло страшное известие. Бердымухамедов погиб в автокатастрофе. Следствие было проведено на самом высшем в республике уровне, вынесло вердикт: нарушение правил дорожного движения… А уж так это или не так — видимо, навсегда останется тайной.
Что делать с рукописью⁈ Мизин хмуро сказал:
— Погоди, я посоветуюсь, где надо…
Где это «надо», я не знал, но через пару дней шеф сообщил, что принято решение печатать роман в соавторстве: под моей фамилией и Бердымухамедова. Причем первую часть можно сдавать в набор уже сейчас. Некто очень влиятельный продавливает скорейшее издание этой книги.
Несколько дней подряд мы с главредомвычитывали, правили, перепечатывали текст. Упахивались в никуда. Но все сделали. Рукопись ушла в набор.
Это было накануне майских праздников. Весна ликовала Солнцем, ясным небом, буйным цветом яблонь, черемухи, сирени… И увы, никаких уже сомнений не было, что Мизин тяжело болен. Да что там! Скажем правду: безнадежно. Что это какая-то онкология, вероятнее всего, желудочно-кишечный тракт. Но ни разу мы с ним не тронули данную тему. Табу. Нам все было предельно ясно, да не только нам. И коллективу, и руководству. Не за горами тот день, когда…
Но до того я успел закончить политический детектив. Немного переименовал по сравнению с рабочим названием, усилив обличительный пафос: «Подручный смерти» — это, естественно, про Ягервальда, которого вытаскивают из забвения новые хозяева, заставляют идти на преступления… и, естественно, это кончается разоблачением и заслуженным наказанием.
Рукопись, вероятно, побывала на самых верхах Комитета, поскольку ей немедля дали зеленый свет. Вышла в рекордно короткие сроки. И взорвала литературный мир. Да, разумеется, могучая поддержка Комитета была обеспечена, и это сыграло роль… но важен не процесс, а результат — философски рассудил я. А результат налицо: я обрел всесоюзное имя. Ну и книжка-то вышла неплохой, что там говорить.
В эти дни Мизин по состоянию здоровья ушел с должности главреда, оставшись в штате журнала старшим консультантом. То, что его преемник — я, уже давно перестало быть секретом, хотя открыто никогда не провозглашалось. Но умелой редакторской рукой Станислав Мелентьевичподготовил коллектив к своему непреклонному решению, и возражений, по крайней мере, наружно, ни у кого не было. Никто не уволился, все остались на своих местах. Официально это произошло в середине лета: приехал чин из Министерства культуры, еще один из Союза писателей, зачитали официальную бумагу… Мизин был уже очень плоховат, выглядел тенью себя прежнего. Но держался твердо, по-мужски, и никому не позволил ахов, охов, слез, соплей…