Писарро - Страница 2

Писарро. Но сперва неустанными уговорами он силился отклонить меня от цели, выбить меч из уверенной этой руки. Он без конца говорил о гуманности и справедливости, он называл перуанцев невинными, безобидными нашими братьями.

Вальверде. Их?… Закоснелых язычников – нашими братьями?

Писарро. Но когда безумец увидал, что слезы увещаний, которыми он обливал мою грудь, падают на кремень, он сбежал и перешел в лагерь врага: затем, употребив во зло познания, полученные им в школе Писарро, мальчишка насадил среди новых союзников такую военную дисциплину, так умело повел их, что вскоре разбил меня наголову – признаюсь в этом со стыдом – и заставил позорно покинуть этот край.

Вальверде. Но час отмщения настал.

Писарро. Настал. Я возвратился с удвоенною силой, и дерзкий юноша узнает скоро, что Писарро жив и помнит, благодарный, чем он обязан своему ученику!

Вальверде. Но неизвестно, жив ли сам Алонсо.

Писарро. Известно: жив. Нами только что захвачен в плен его оруженосец: там, по его словам, двенадцать тысяч, и ведут их Алонсо и перуанец Ролла. Сегодня они свершают торжественное жертвоприношенье на своих безбожных алтарях. Мы нападем на них врасплох, и приносящий жертву станет жертвой сам!

Эльвира. Бедные! Собственной кровью оросят они свои алтари!

Писарро. Вот именно!

За сценой звуки труб.

Эльвира, удались!

Эльвира. Почему я должна удалиться?

Писарро. Потому что здесь собрались мужчины обсудить мужские дела.

Эльвира. Да! Мужчины! Мужчины! В вас нет благодарности, нет человечности.

Вальверде отходит в сторону.

А женщина… она и оскорбленная любит! В дни веселья и пиров ее глаза должны гореть для вас одушевлением, надеждой и восторгом, а в час неудачи вы ищете покоя и утехи на ее груди. Когда же дело идет о вашем надменном безумстве – о вашем тщеславии, – тогда вы пренебрегаете ею, как игрушкой или как рабыней… Я не уйду.

Писарро. Хорошо, оставайся и, если можешь, молчи.

Эльвира. Болтливы те, кто не умеют думать. Я буду размышлять, а мысль это молчание.

Писарро (в сторону). Гм… С недавних пор в ней появилось что-то такое… (Строго и подозрительно смотрит на Эльвиру, которая с властным видом выдерживает его взгляд.)

Входят Лас-Касас, Альмагро, Гонсало, Давилья, офицеры, солдаты. За сценой звуки труб.

Лас-Касас. Писарро, мы явились на твой призыв.

Писарро. Привет, досточтимый отец. Друзья, привет! Друзья и соратники, наступает час, который, как надеется Писарро, увенчает наградой нашу бесстрашную решимость и долгие труды. Полагая себя в безопасности, противник беспечно посвящает этот день торжественному жертвоприношению. Если смело и неожиданно мы нападем на перуанцев в час их празднества, поверьте слову вашего вождя – победа будет наша.

Альмагро. Мы слишком долго мешкали на берегу… Запасы истощились, солдаты ропщут. В бой! А там… Вооруженному – смерть, беззащитному – цепи.

Давилья. Всем перуанцам – смерть!

Лас-Касас. Милосердное небо!

Альмагро. Да, генерал, в атаку – и без промедленья! Тогда не придется больше Алонсо, нежась в постели, радоваться нашим мукам и презирать нашу мощь.

Лас-Касас. Алонсо… Злорадство и самонадеянность чужды его природе.

Альмагро. Зато в природе Лас-Касаса – защищать своего ученика.

Писарро. Ни слова об изменнике! Или пусть его имя звучит для вас кровавым призывом к нападенью и мести. Мы как будто согласны во всем?

Альмагро и Давилья. Согласны!

Гонсало. Во всем! В бой! В бой!

Лас-Касас. Неужели еще не исполнилась мера вашей жестокости? В бой… Всеблагое небо! На кого вы пошли! На царя Аталибу, на Инку,[2] в чьем незлобивом сердце все жестокие ваши обиды до сих пор не распалили вражды! На Инку, который и оскорбленный и победоносный хлопочет всегда лишь о мире, На бедный народ, который не утеснил никогда ни одно живое существо! Народ, который в детском неведении принял вас, как долгожданных гостей – с жарким радушием, с чистосердечным доверием. Щедро и широко хозяева этой страны открывали пред вами двери своих домов, делились всем своим достоянием, богатством, вы же им отплатили обманом, поношением, гнетом. Эти глаза сами видели все, о чем я говорю: вас приняли, как богов, вы повели себя, как дьяволы!

Писарро. Лас-Касас!

Лас-Касас. Писарро, слушай меня! Слушайте меня, полководцы! И ты, всемогущий, чьи громы могут повергнуть в прах алмазную скалу, чьи молнии могут проникнуть в сердце потрясенной земли! О, пусть твоя мощь придаст силы словам твоего слуги, как дух твой укрепляет отвагой волю его! Заклинаю вас, полководцы… соотечественники… заклинаю, не возобновляйте в ненасытной жадности вашей тех гнусных зверств, не глумитесь над мирным этим народом… Но тише, стон мой, не рвись! Не падай росой, слеза бесполезной скорби; кручина сердца, не приглушай мою речь! Я прошу об одном: пошлите меня еще раз к тем, кого вы зовете врагами. О, позвольте мне прийти к ним вестником раскаяния вашего, и я вернусь от них с благословением и миром… Эльвира, ты плачешь?… Но почему же в этот грозный миг ни единое сердце не забилось, кроме твоего?

Альмагро. Потому, что здесь нет баб, кроме нее и тебя!

Писарро. Оставьте свару. Время летит, и мы упустим случай. Офицеры, вы готовы идти немедля в бой?

Альмагро. Готовы!

Лас-Касас. Кровопийцы! (Опускается на колени.) Боже! Ты избрал меня своим слугой не для того, чтобы я проклинал – я должен был бы благословлять детей моей отчизны, но сейчас благословить их – значит кощунствовать против святости твоей… (Встает.) Нет! Проклинаю ваше дело, убийцы! Проклинаю узы крови, соединившие вас! Пускай раскол, бесчестье и разгром опрокинут ваш замысел, убьют вашу надежду! Да падет на вас и на ваших детей безвинная кровь, которую вы прольете сегодня! Я ухожу от вас навсегда! Этим старым глазам не придется больше страшиться ужасов, свидетелями которых вы так часто делали меня. В пещерах, в дебрях лесных найду пристанище, жить буду с тиграми, с дикими зверями, и когда мы встретимся вновь – встретимся перед правым судом бога, чье кроткое учение, чье милосердие вы отвергли сегодня, тогда и вы узнаете ту муку, ту скорбь души, которые сейчас раздирают грудь обвинителя вашего! (Хочет уйти.)

Эльвира. Лас-Касас! Возьми меня с собой, Лас-Касас!

Лас-Касас. Останься! Потерянная, обманутая госпожа! Я здесь не нужен. Но, может быть, твоя женская прелесть успеет склонить к состраданию там, где бессильны благочестие и разум. Спаси, если можешь, неповинных 'братьев твоих. Тем искупишь ты грех свой; и милость, которую ты окажешь другому, осенит и тебя. (Уходит.)

Писарро. Как, Эльвира! Ты бросаешь меня?

Эльвира. Я в смятении, в ужасе… Твоя бесчеловечность… И этот добрый старец… О, сейчас он мне представился святым, нет, больше чем святым, а вы – вы хуже, чем прах земной!

Писарро. Состраданье порою приличествует красоте.

Эльвира. Человечность всегда приличествует победителю.

Альмагро. Так! Слава богу! Избавились от старого святоши.

Гонсало. Он, надо полагать, теперь соединится со своим питомцем, с ханжой Алонсо.

Писарро (к Альмагро). Проведем же смотр и – в поход! Жертвоприношение назначено на полдень. Поговорим с проводниками Пусть каждый офицер получит точный маршрут для своего отряда. Если нападем врасплох, мы победим, а если победим, ворота Кито откроются пред нами.

Альмагро. И тогда Писарро станет королем Перу.

Писарро. Не сразу. Честолюбию порою следует спрашивать совета у скромности. Царь Аталиба должен пока что сохранять в руке тень скипетра, Писарро – делать вид, что он зависит от Испании… до той поры, когда залог успеха и мира, рука царевны…

Эльвира в сильном волнении вскакивает.

…не обеспечит мне прочно корону, которой я домогаюсь.

Альмагро. Так лучше всего. Мы видим, что в планах Писарро доблестью воина руководит мудрость государственного мужа.

Вальверде (Эльвире). Поняла, Эльвира?