Пираты южных морей - Страница 2

Теперь в Европе Испании почти ничего не угрожало, однако в Вест-Индии она постоянно воевала, причем чуть ли не со всем миром — с англичанами, французами, голландцами. Надо было любой ценой удержать свои завоевания в Новом Свете: для Испании это было едва ли не вопросом жизни и смерти. К тому времени она постепенно утратила свои позиции в Европе, Реформация сильно пошатнула мощь этой католической империи. Америка была ее сокровищницей, на нее одну возлагала Испания надежды регулярно пополнять золотом и серебром свой изрядно прохудившийся кошель. Именно поэтому она и боролась столь энергично и отчаянно, не желая никого допустить к своим колониям: тщетные усилия, ибо старый порядок, на котором зиждилась ее мощь, рухнул уже безвозвратно. Но Испания по-прежнему изо всех сил противилась судьбе, и потому в тропиках Америки шла одна долгая, бесконечная война: между ней и всем остальным миром. Сие обстоятельство и способствовало процветанию в этом регионе пиратства, которое было уже давно запрещено в Европе. В далеких южных морях, где для того, чтобы разбогатеть, вполне достаточно было перерезать кому-нибудь глотку, существовал лишь один закон — беззаконие и признавалось одно-единственное право — право сильнейшего.

Буканьеры и маронеры Испанских морей[1]

К северу от северо-западной оконечности острова Эспаньола, который сегодня называется Гаити, на той стороне узкого, шириной всего восемь километров, пролива лежит горбатый островок причудливой формы, отдаленно напоминающий панцирь гигантской черепахи. Именно это сходство и определило в свое время название острова: Тортуга-де-Мар, что в переводе с испанского обозначает «морская черепаха». Это всего лишь жалкий клочок суши, размером приблизительно тридцать на десять километров, и на карте он едва ли больше булавочной головки. Но именно здесь и находился, образно выражаясь, очаг возгорания того страшного пожара человеческой злобы, алчности, жестокости и похоти, что прокатился по южным морям и разнес ужас и смерть по всей испанской Вест-Индии, от Сант-Августина до Тринидада, от Панамы до побережья Перу.

Приблизительно в середине семнадцатого века некие французские авантюристы отправились на баркасах и шлюпках с укрепленного острова Сент-Кристофер на запад, намереваясь найти там острова. «С невыразимым восторгом» узрев Эспаньолу (на которой, как следует из названия, уже обосновались к тому времени первые испанские поселенцы), они высадились на сушу и направились в глубь острова, где обнаружили несметное количество одичавших коров, быков, лошадей и свиней.

Поскольку кораблям, возвращавшимся из Вест-Индии в Европу, требовалось пополнять запасы продовольствия, еда, в особенности свежая, на островах Испанских морей пользовалась большим спросом. Стало быть, заготовка говядины и свинины и ее продажа направляющимся на родину кораблям обещала крупную прибыль.

Северо-западное побережье Эспаньолы, обращенное к восточному выходу Старого Багамского пролива, что между Кубой и Большой Багамской банкой, лежало практически на главной магистрали тогдашних мореходных путей. Французы-первопроходцы не замедлили воспользоваться той двойной выгодой, что обещал им остров: даровой одичавший скот и готовый рынок сбыта для него. И вот, словно рой комаров, устремились они на баркасах на Эспаньолу и заполонили всю ее западную оконечность. Там они и обосновались: забивали скот, солили, коптили и вялили на солнце мясо и проматывали заработанные тяжким трудом денежки в необузданных кутежах, возможностей для которых в испанской Вест-Индии всегда было предостаточно. Кстати, само название «буканьеры» происходит от французского слова «boucaner» — заготовлять впрок (рыбу или мясо).

Поначалу испанцы не обращали внимания на бродяг-французов, которые без лишнего шума вытаскивали свои лодки и каноэ на берег и отстреливали одичавших бычков, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Когда же число незваных гостей стало исчисляться десятками, а затем и сотнями, дело приняло несколько иной оборот, и среди испанских поселенцев начало нарастать недовольство.

Однако беспечных буканьеров это ничуть не озаботило, их беспокоило совсем другое: нехватка на Эспаньоле удобных мест для погрузки.

В поисках выхода отряд охотников рискнул пересечь узкий пролив, разделявший главный остров и Тортугу. Здесь-то французы и нашли то, в чем так нуждались: удобную гавань, как раз на слиянии Наветренного и Старого Багамского проливов. Это чрезвычайно их обрадовало: теперь четыре пятых торговых судов, курсирующих между Испанией и Индией, будут следовать как раз мимо их причалов.

На острове проживало несколько испанцев, и поначалу они вели себя по отношению к чужакам миролюбиво и дружелюбно. Однако вскоре через узкий пролив перебрались и другие французы, а за ними еще и еще, и так продолжалось до тех пор, пока они в конце концов не заполонили всю Тортугу и не превратили ее в одну гигантскую коптильню говядины, добывавшейся на соседнем острове. Подобная экспансия вызвала немалое беспокойство среди испанцев, как перед этим и у их соотечественников на Эспаньоле.

Дело закончилось тем, что в один прекрасный день на остров на шести военных кораблях прибыли испанские солдаты. Они высадились на панцире Тортуги и разметали французов по лесам да твердыням скал, как штормовой ветер расшвыривает солому. Ночью испанцы напились до умопомрачения и до хрипоты прославляли свою победу, в то время как побитые французы угрюмо переправились на каноэ обратно на главный остров. Так Морская Черепаха вновь стала испанской.

Однако испанцы не удовольствовались столь незначительным триумфом, как очистка Тортуги от назойливых чужаков. Воодушевленные легкой победой, они двинулись на Эспаньолу, полные решимости избавиться от всех лягушатников подчистую. Какое-то время дела у них шли гладко, ибо французские охотники бродили по лесам поодиночке, в компании разве только своих полудиких собак, так что стоило двум-трем испанцам натолкнуться на такого отшельника, и он чрезвычайно редко — если только такое происходило вообще — выходил из леса вновь, и даже место его упокоения оставалось неизвестным.

Впрочем, в конечном итоге успех испанцев обернулся их же поражением, ибо буканьеры в целях самозащиты начали объединяться, и повсеместно возникали необычайные союзы парии с парией — столь тесные и близкие, что уподобить их можно, пожалуй, только союзу мужа и жены. Когда двое буканьеров вступали в подобное товарищество, составлялся договор, подписывавшийся обеими сторонами, их имущество объединялось, и в поисках счастья они вместе выбирались из леса. С этого времени они становились единым целым.

Вместе трудились днем, вместе спали ночью. То, что претерпевал один, претерпевал и другой. Добыча отныне делилась поровну. И только смерть могла их разлучить, причем в этом случае уцелевший наследовал все имущество своего товарища. Вот тогда-то охота испанцев на буканьеров приняла совсем иной оборот, ибо два буканьера — презирающие смерть, всегда бывшие настороже, да еще вдобавок меткие стрелки — стоили шестерых испанцев-островитян.

Вскоре, став более организованными и объединившись с целью самозащиты, французы перешли в наступление. Они вернулись на Тортугу, и теперь настал черед испанцев поспешно убираться с острова, а французов — похваляться победой.

Захватив Тортугу, французы отправили послание на Сент-Кристофер, попросив прислать им собственного губернатора, и вскоре к ним прибыл некий мосье Ле Вассер. Морская Черепаха обросла укреплениями, и колонисты, состоявшие из мужчин сомнительной репутации и женщин, в репутации которых сомнений и вовсе не возникало, так и повалили на остров. Недаром существовало присловье, что для буканьеров дублон был что фасоль, так что сие место как нельзя лучше подходило для открытия публичных домов и кабаков, владельцы которых собирали тут золотую жатву. Так остров стал французским.