Пирамида Кецалькоатля - Страница 8

— Пойду, — сказал Кецалькоатль, — выполню долг жизни. На этот раз ты не пойдешь со мною, коль идти не хочешь. Отправлюсь сам я, со своею свитой.

— Не надо, не ходи. Одних кокомов мало! Позволь пойти с тобой, взять воинов умелых, привыкших драться с ними, знающих повадки чичимеков, — просил упрямо Топильцин.

— Но я не подчинять иду, иду я к ним, как к вам пришел: нести им счастье жизни и ученье о прегрешении и искуплении.

— Давно не говорил ты о грехах и искуплении, — заметил Татле, слышавший их спор; ему тогда уже семнадцать миновало. — Давно не навещал ты Дерево, которое сажал на площади. Побегов не дало оно, не выросло; торчит уныло, одиноко.

— Да, Татле, я не говорил, но много размышлял о том, о чем сказал ты. Разум мой в смятенье был. Теперь же Дерево велит добро мне насаждать не только здесь, делиться счастьем с братьями другими. И даст тогда оно ростки.

— Но чичимеки нам не братья! — крикнул Топильцин. — На дальних землях исстари живут, ни с кем не схожи, злы, всеядны и пожирают даже падаль. Чтят только солнце, острый дротик. Всегда готовы убивать, хотя и сами умереть готовы. Ты нас не покидай, здесь много тех, кто хочет тебя слушать, учиться у тебя всему. А ты желаешь путь держать туда, где от тебя не ждут добра и где тебя добром не встретят.

— Нет, должен я идти, я не могу жить безмятежно, тихо, когда еще так много дел.

И, собираясь в путь, велел позвать Акатля. В ту пору стал Акатль важною персоной. Люди его чтили: он был служитель культа Дерева, он им нашел Кецалькоатля и насаждал с тамемами культ Брата-близнеца, культ Змея Мудрого, который направлял Кецалькоатля без его ведома и воли. Носил Акатль одежды такие же, какие полюбил носить Кецалькоатль. С губ и ушей его свисали золотые украшения с перьями. Он гордо стал потряхивать густой и яркой бородой. Речь сделалась немногословна, а поступь стала величава.

Вошел Акатль и сказал:

— Ты повелел позвать меня, мой господин. Я слышал, хочешь нас оставить, отправиться в край чичимеков. Желаешь образумить их.

— Да, так, — сказал Кецалькоатль. — Тебя позвал, чтобы ты взял то Дерево, что высится на площади, и приказал тамемам, которые несли меня, когда я направлялся в Тулу, крест-Дерево нести за мною в земли чичимеков. Пойдут со мной в поход и музыканты, играющие хорошо на тепонацтле, флейтах, бубнах.

— Возьми с собою Топильцина, воинов, — советовал Акатль.

— Нет, не возьму. Зачем нести насилие туда, где есть насилие. Я принесу им Древо Жизни и начертаю путь. Я принесу мелодию и ритм Дерева. И больше ничего с собою не возьму.

— Да будет так, как ты сказал. Не пожалеть бы нам потом!

— Скажу еще, — его прервал Кецалькоатль. — Сделай так, чтобы покончить с культом Змея. Я знаю все. Иначе я по возвращении прикончу Змея собственной рукой!

Смолчал Акатль, но слез не смог сдержать.

Едва лишь заалел восток, Кецалькоатль выступил в поход с своею небольшою свитой и с юным Татле. Четверо тамемов тащили крестовину. Воинов с собой не взял он, только музыкантов да мастеров-умельцев. Но Топильцин, ни словом не обмолвившись, собрал отряд и двинулся вослед за ними. Долго Кецалькоатль шел и вот вступил на земли чичимеков, он еще много дней бродил, но не встречал там ни одной живой души. Шатаясь от усталости, ему сказали его люди:

— Кецалькоатль, мы не нужны, наверно, этим диким. Они быстры, как ветер, или, как воздух, незаметны. Как будто что-то промелькнет или дыхание почудится вблизи, но никого нет перед нами.

Кецалькоатль распорядился разбить в долине лагерь. Там на привале он сказал:

— Мы будем жечь костер все ночи кряду. Вокруг него играть мы станем на деревянных инструментах. А рядом крест воткнем и подождем здесь тех, кого мы ищем. Они придут, их привлекут гармония и свет. Свет и гармонию внесу в их жизнь.

Три ночи полыхал костер и музыка играла, но без толку, хотя огонь был виден хорошо, а горы музыке вторили гулким эхом. Одни койоты отвечали воем и пумы рыком. А Топильцин сидел в засаде, за горой, — ослушался он господина и тайно следовал за ним.

К четвертой ночи наконец явились чичимеки. Их было множество. Все голые, с камнями, дротиками, палками. То выдалась ужаснейшая ночь, наполненная криками и воплями. Их первым в отсвете костра заметил Татле. Он медленно поднялся, увидав фигуры смутные во мраке, блеск глаз обсидиановых и шевеление легкое их длинных грязных косм.

— Пришли! — шепнул чуть слышно Татле.

Люди прислушались, но только слышали горящих веток треск да вой койотов.

— В добрый час, — сказал Кецалькоатль и встал, но в этот миг упал на землю Татле, сраженный дротиком.

— Нет! Нет! — вскричал Кецалькоатль голосом, подобным грому.

И дикари его передразнили громко и насмешливо:

— «Нет! Нет! » — И град камней обрушился на беззащитных.

— Дай нам оружие! Где взять оружие?! — кричали некоторые в страхе.

— Не нападать! — сказал Кецалькоатль. — Я не поддамся снова искушенью свершить насилие! Играйте все на флейтах, тепонацтле! Я обращу к ним слово!

Он распахнул свою большую мантию, раскинул руки и вскричал:

— Чичимеки! Братья! — Но камень ему в губы угодил, а в тело впились дротики, он рухнул на безжизненного Татле.

— Спрячьте крест! — успел шепнуть он, и сознанье его опять окутала тьма ночи беспросветной. Четверо тамемов ринулись прикрыть Кецалькоатля, но под градом стрел упали замертво. Охваченные ужасом, Тольтеки разума лишились. Одни невольно кинулись во тьму и оказались в гуще чичимеков, которые их палками забили. Те, что у костра остались, о помощи к своим богам взывая, в плен взяты иль убиты были. Никому не удалось спастись.

Воинственные крики чичимеков резким эхом, как дротики, отскакивали рикошетом от стен ущелья. Дикие плясали на тепонацтле и в костре обломки барабанов жгли, а флейты на куски ломали, радуясь, как дети. Крест они затаптывали в землю, когда, губами шевеля невнятно, хотел встать на ноги Кецалькоатль. Однако дротик снова ужалил тело, и он упал. Пять стрел, пять наконечников кремнёвых сидели крепко у него меж ребер и в ногах.

Но тут послышался вдали клич боевой отряда Топильцина. Во мраке ночи воины с дороги сбились, на помощь шли, но опоздали.

Чичимеки тотчас свой прекратили шабаш и разбились на небольшие группы. Четверо взвалили на себя Кецалькоатля, а другие всех остальных Тольтеков, раненых и мертвых. Их ждали женщины и дети, чтоб вместе разделить и съесть добычу. Угли еще тлели, когда с отрядом наконец явился Топильцин. Очнулся Татле и, рыдая, с трудом заговорил:

— Они его с собой забрали! Его уносят! Нашего отца уносят! Нет больше света! Веры нет! Один остался я среди насилья! Сегодня ночью Зло разбушевалось! Сломали Дерево, нас дротиками закололи!

Полные три дня, три ночи воины бежали, стремясь отвоевать хотя бы тело своего Кецалькоатля. Не чуя ног, бежали воины за чичимеками. Те уходили в горы. Но их догнали. Бой был короток. Все десять чичимеков, от тяжкой ноши обессилевших, были разорваны на части.

И вот опять Кецалькоатль лежал, к земле прижавшись грудью. Перья от мантии его разорванной прилипли к телу, кровью приклеились к спине, к ногам. Опять казался он Пернатым Змеем. Уставшие, разгоряченные резней кровавой, ниц пали воины, увидев: жив Кецалькоатль.

Из палок и плащей ему носилки смастерили и тихо стали с гор спускаться, часто в дороге обмывая и перевязывая раны. Стрелы из тела вынули, но он не открывал глаза. Мед чистый и воду ключевую в рот не брал. Однажды ночью, на привале Кецалькоатль поднял голову, заговорил, запел на странном и непонятном языке. Все слушали с благоговеньем и сказали:

— Нет, он не может умереть! Вернется с нами! Будет жить на благо сильной и великой Тулы! Сейчас он мать-змею зовет! Ее зовет Кецалькоатль на языке своем!

И стали слушать странные слова, растроганно и удивленно.

Когда отряд добрался до долины, где некогда горел костер, Кецалькоатль был плох. Ввалившиеся щеки горели лихорадочным румянцем. Топильцин, отерев слезы, так сказал: