Пилигримы - Страница 34
— Меня спрашивали: зачем это делать? или: почему надо так поступать? Мне как-то сказали: вы говорите так, потому что вы христианин и потому что вы верите в Бога. Но я знал людей неверующих, знал других, которые едва слышали о христианстве и которые поступали именно так. Самое замечательное в этом то, что такая деятельность не нуждается ни в оправдании, ни в доказательстве своей пользы. Я верю в Бога, но, вероятно, я плохой христианин, потому что есть люди, которых я презираю. Если бы я сказал, что это не так, я бы солгал. Правда, я замечал, что презираю не тех, кого обычно презирают другие, и не за то, за что людей чаще всего презирают. Но огромное большинство людей надо жалеть. На этом должен строиться мир.
Он говорил просто, не повышая голоса.
— Нас, то есть таких, кто думает, как я, нередко называли сумасшедшими. Но многих из тех, которые так говорили, давно уже нет, давно забыты их имена и то, что они считали правильным и нужным, а мы еще существуем. И я думаю, что пока будет стоять мир, это будет так. И, в конце концов, не так важно, быть может, как это будет называться: гуманизм, христианство или что-нибудь другое. Сущность остается одна и та же, и сущность эта заключается в том, что такая жизнь, о которой я тебе говорю, не нуждается в оправдании. И я тебе скажу больше — то, что я лично думаю: только такая жизнь стоит того, чтобы ее прожить.
Он замолчал. Фред тоже не произносил ни слова.
— Я часто думал о тебе, — сказал Рожэ. — Какая-то случайность предшествовала твоему рождению. Ты был брошен в этот мир, и ты погрузился в небытие. В тех условиях, в которых ты жил, это не могло быть иначе. Но, начиная с известного момента, всякий человек становится ответственным за то, что он делает. Уклониться от этой ответственности — это значит вести себя, как последний трус. Есть еще другие категории людей, которые от нее уклоняются. Есть люди слабые. Есть люди, ум которых недостаточно развит, чтобы в этом разбираться. И есть мерзавцы. Я всегда спрашивал себя, зачем нужно их существование? Вероятно, затем, чтобы мы, глядя на них, лучше понимали, как не надо жить, и их роль — в этом постоянном напоминании. Я думаю, что ты не принадлежишь ни к одной из этих категорий, и я уверен, что ты не трус. Если бы это было иначе, мы бы с тобой сейчас здесь не разговаривали. Это то, что я хотел тебе сказать сегодня.
Роберт ничего не сказал Жанине о втором приходе Фреда непосредственно после того, как это произошло. Он заговорил об этом впервые через две недели после ее возвращения из клиники. Это было ночью, она лежала рядом с ним. Он поцеловал розоватый шрам на ее животе и сказал:
— Да, Жанина, я совсем забыл. Когда тебя только что оперировали…
Она поднялась на локте.
— Что тогда случилось?
— Ничего страшного, — ответил он. — Фред приходил опять.
— И ты мне до сих пор ничего не говорил? Боже мой, что же было?
Он рассказал ей, как все произошло. Она покачала головой и сказала:
— Ты знаешь, я начинаю думать, что из тебя вышел бы неплохой гангстер.
— Это очень сомнительно, — сказал он, улыбаясь. — Во-первых, я слишком ленив. Во-вторых… не знаю, меня как-то не тянет к этому.
Она помолчала.
— Что же теперь будет? Неужели опять сидеть и ждать, что он снова явится? Я тебя предупреждаю, Роберт, что второй раз я не уйду, я больше не могу.
— Да-да, — сказал он. — Нет, мне почему-то кажется, что вряд ли он придет в третий раз. У него был какой-то странный вид тогда, ты знаешь… и странные глаза… Нет, я думаю, он не вернется.
Она лежала рядом с ним, закинув руки за голову и глядя в потолок.
— 0 чем ты думаешь? Она улыбнулась.
— Когда мне было одиннадцать лет, и я уже жила в деревне, и мама приехала потом на две недели, недалеко от нас, на огромном пустыре, расположился цыганский табор. Я помню, что я была очень удивлена: я никогда не видела таких людей. Первая же вещь меня поразила. Старая цыганка готовила пищу для своей семьи, и знаешь, что она делала? Она обдирала ежа. Ты себе представляешь?
— Действительно странное блюдо, — сказал он.
— Ты видал когда-нибудь цыган, Роберт?
— Да, — сказал он. Он вспомнил, как несколько раз он проезжал на автомобиле мимо тех мест возле дороги, где почти каждое лето останавливались цыганские возки; там паслись маленькие пегие лошади, было множество детей, очень смуглых и грязных, были небритые мужчины дикого, как ему казалось, вида и женщины в длинных, почти до пят юбках и в цветных кофтах, надетых на голое тело. И один раз, когда он остановил машину, потому что ему послышался какой-то подозрительный звук в шуме мотора, к нему подошла молодая цыганка, держа маленькую афишку, и спросила его, не может ли он ей сказать, что тут написано. Он вpял из ее темной руки листок и прочел, что здесь, на площади этого местечка, завтра вечером будет выступление знаменитого китайского фокусника Ли-Фур и будут показаны научные опыты первый раз в Европе, и в их числе магический сундук и летающая женщина. Он хорошо помнил ее смуглое лицо, темные глаза, порванную ее кофту, очень открытую впереди, так что было видно начало ее узких грудей, неподвижный воздух знойного августовского дня в Провансе.
— Спасибо, vonsieur, — сказала она ему, — что ты прочел мне афишу. А сколько стоит вход?
— Три франка.
— Ну, дай мне руку, я тебе погадаю. Я скажу тебе о женщине, которая тебя будет любить, и я тебе скажу, что надо делать, чтобы быть богатым.
Он засмеялся.
— Ты все это знаешь?
— Я цыганка, — сказала она. — Я знаю все. Он хотел ее спросить — «а буквы»? Но он не сказал этого. Он только отрицательно покачал головой, продолжая улыбаться, и дал ей пять франков.
— Спасибо, — сказала она. — Я тебе все-таки скажу самое главное: у тебя будет счастливая судьба.
Он сел в автомобиль и помахал ей рукой на прощанье. Когда он обернулся, проехав двести или триста метров, он увидел, что она все стояла на том же месте и смотрела ему вслед.
Он рассказал это Жанине и прибавил:
— Но этим и ограничивается мое знакомство с цыганами. 0 том, что они едят, например, я совершенно не осведомлен.
— Мне тоже гадала цыганка, — сказала Жанина. — Она предсказала мне то же самое: что я встречу человека, который меня полюбит, и что я буду богата. Я рассказала это дома. Мама и бабушка смеялись, а дедушка сказал, что все может быть.
Она продолжала смотреть в потолок, и потом ее верхняя губа дернулась.
— Я вспомнила о ее предсказании в тот день, когда Фред мне сказал, что я буду работать на него.
— Ты хорошо помнишь эту цыганку?
Она кивнула головой.
— Да. Она была не похожа на ту, которая тебя спрашивала, что написано на афише. Она была старая, с черными маленькими глазами и очень хриплым голосом. И не так давно, несколько дней тому назад, когда я опять вспомнила о ней, я подумала: вот, она предсказала мне счастье и богатство. Что она знала об этом? и что это такое в ее представлении? Может быть, то, что другим казалось бедностью, ей казалось богатством. Даже вернее всего это так.
— И вот видишь, она все-таки была права. Ты знаешь, Жанина, я как-то разговаривал с моим отцом об участи разных людей, и он сказал вещь, которая показалась мне правильной. Он сказал, что у каждого человека две судьбы. Одна — это та, которая есть. Другая — та, которая должна была бы быть. Понимаешь? Иногда эти две судьбы совпадают, но далеко не всегда. И далеко не всегда это зависит от личных усилий или стремлений.
— Ты думаешь, что в каждой человеческой судьбе есть какая-то справедливость?
— Справедливость? — спросил он задумчиво. — Не знаю. Я думаю, что есть приговор.
Как каждую ночь, она заснула первой, даже не успев накрыться одеялом. Он лежал рядом с ней, оперев голову на руку и глядя на ее смуглое тело с двумя ровными белыми пятнами на груди и белым треугольным поясом на нижней части живота, где точно отпечатался ее купальный костюм. И как каждую ночь, он испытывал чувство, которого не мог бы описать. Но сегодня, кроме того, он думал о цыганках и предсказаниях. Он пролежал так несколько минут, потом приподнялся, накрыл Жанину одеялом, потушил лампу, стоявшую на ночном столике, и остался в темноте. Но он не спал. В сотый раз он с ужасом представлял себе, какой могла бы быть судьба Жанины. И когда он думал, что это тело могло стать тем, что из него хотел сделать Фред, и что эта самая Жанина, дыхание которой он слышал сейчас, должна была бы пройти через тягчайшие человеческие унижения, у него кровь приливала к лицу, и он чувствовал, что если бы это зависело от него, — в каком-то идеалъно-теоретическом плане, — то, чтобы помешать этому, он не остановился бы ни перед чем, даже перед убийством. Он вспомнил Фреда и подумал, что сказала Жанина о старой цыганке: «Может быть, то, что другим казалось бедностью, ей казалось богатством». Да, вероятно, у этой женщины, которая не умела читать и ела ежей, были свои собственные представления обо всем. И, вероятно, Фреду тоже казалось, что та работа, к которой он предназначал Жанину, могла рассматриваться как естественная и, в сущности, неплохая для нее карьера, лучше, чем участь поденщицы или служба на фабрике. Но Роберт недосмотрел фильма — и все это исчезло, не оставив ничего, кроме соображений о том, что могло бы быть и что должно было произойти, но чего не произошло. Теперь будущность Жанины была определена.