Пифагор - Страница 19

– Напротив, пытаюсь вырвать одну из их тайн. Я исследую высоту и соотношение тонов. Струны издают звуки не только в зависимости от их толщины, но и длины. Как видишь, толщина одинакова, различие – в длине. Наименьшая длина принята мной за монаду, следующая – доада, средняя – триада и так далее. Всего их семь. По моему знаку ты будешь с одинаковой силой ударять палкой по каждой из струн. Итак, я выхожу наружу. Начнем.

После того как палка прошлась по всем струнам, Анакреонт рванулся к выходу, но Пифагор его задержал. Вернувшись, он увеличил натяжку струн и заставил Анакреонта колотить вновь и вновь, то уменьшая, то увеличивая промежутки ударов.

– Ты меня замучил! – взмолился Анакреонт. – Объясни наконец, какую преследуешь цель!

– Ты это заслужил, – сказал Пифагор, гася факел о землю.

Они уселись под дубом, и Пифагор начал:

– Движущиеся постоянно в космосе тела, такие же сферы, как мир, в котором мы пребываем, посылают лучи, оказывающие воздействие на все живое: на растения, на животных, на людей. Эти лучи подобны палке, которой по моей просьбе ты ударял по струнам. Мне надо определить характер и законы этого звучания, какое я не всегда могу услышать, хотя и нахожусь под его воздействием и творю, создавая что-либо, в зависимости от этих лучей – от их скорости, от их наклона, от приближения той или иной планеты к Земле и к Солнцу.

– Погоди. А я могу услышать голоса этих планет?

– Ты их воспринимаешь, не давая себе в этом отчета, подобно растению, поворачивающемуся к солнцу.

– Не то ли это, что меня порой захватывает и заставляет слагать напевы, что мы называем музами?

– То самое. Гесиод, лучше, чем кто-либо сказавший о дочерях Мнемозины Музах, воссоздает их зрительный образ. У меня нет в этом нужды, ибо я оперирую связанными со звуками числами. С их помощью я устанавливаю общие законы, по которым возникают, развиваются и рушатся миры.

Проговорив это, Пифагор положил ладонь на плечо друга.

– Ну, теперь выкладывай свои новости.

Анакреонт начал:

– К Поликрату прибыл вновь назначенный сатрап Камбиза Оройт с требованием отправить в Египет, захваченный персами, корабли с командой.

– Едва вступил на трон – и уже воевать! И чем досадил осторожный Амасис этому деспоту?

– Камбиз, – продолжал Анакреонт, – утвердившись на престоле, отправил в Египет послов, известив фараона о своем желании с ним породниться. Амасис же, прослышав о безумствах Камбиза, послал ему под видом собственной дочери дочь свергнутого и убитого им фараона Априя. Узнав об обмане, Камбиз пришел в ярость, поклялся наказать Амасиса плетьми и тотчас стал готовиться к походу. Напуганный Амасис скончался. Фараоном объявлен его сын, поведший войско к границам Египта.

Пифагор сжал голову ладонями:

– Бедный Поликрат! Несчастный Самос! Пробились лучи мрака.

– Мрака? – удивился Анакреонт. – Разве мрак может испускать лучи?

Пифагор молчал. На лбу его выступила испарина. Глаза остановились.

– Что с тобою, друг мой?! – вскрикнул Анакреонт.

Пифагор увидел себя неподвижно лежащим у пылающего костра. Языки пламени подползали к охладевшему телу, но душа уже не ощущала жара. Он явственно услышал собственный голос, обращенный к самому себе: «Еще мгновение, Эвфорб, – и твое «я» оставит отслужившее тело всепожирающему огню и соскользнет с утеса, чтобы понестись над гребешками волн. Неведомо, сколько лет или столетий будет длиться полет, но однажды оно отыщет новорожденное человеческое или животное существо, чтобы расти вместе с ним, пока оно себя не осознает и не начнет припоминать минувшее до этого крайнего часа. Две жизни соединятся в одну, чтобы затем влиться в еще одну и стать главным из чисел – триадой».

Лицо Пифагора ожило. Никогда еще Анакреонт не видел его таким одушевленным.

– Теперь меня не мучают провалы Мнемозины, – проговорил Пифагор, блаженно улыбаясь. – Я знаю, что моя первая кончина была достойной. Я на вершине. Ведь Самос на языке лелегов – «вершина». Я выполнил свой долг перед Илионом. Теперь я буду служить Самосу. Тебя удивило выражение «лучи мрака»? Знай, что лучи отбрасывают все зримое и незримое, свои собственные и отраженные. Вот ты смотришь на меня и недоверчиво ощупываешь мое лицо лучами своих глаз. Возвращаясь к тебе отраженными, они создают мой образ. Я называю его эйдосом. Космос полон таких эйдосов. И если ты их не видишь, то это не значит, что ты смотришь в пустоту. Несовершенно твое зрение, как несовершенны твой слух или обоняние хотя бы по сравнению со зрением орла или обонянием собаки. Порой эйдосы открываются нам как привидения, и мы отдаем их под власть ночной богини Гекаты. Меня они посещают и днем. Родопея предупреждала о неизбежности войны, и я попытался вмешаться. Опыт удался. Но от него никакого толку. События приняли неожиданный и опасный оборот.

– Подожди, Пифагор! – перебил Анакреонт. – О каком опыте ты говоришь?

– Только не о том, участником которого ты был. Теперь это станет мифом.

Солнце едва поднялось из вод и еще не рассеялся утренний туман, когда Пифагор оказался у дома и стоял, размышляя, стоит ли будить отца. Но вот скрипнула дверь.

Увидев Пифагора, Мнесарх выбежал ему навстречу.

– Ты знаешь, что случилось?! Критяне врываются в дома и хватают всех подряд! Родителей беглецов заключают в доки! К нам пока никто не заходил, а у соседей уже увели стариков.

Пифагор нахмурился:

– Это великое бедствие, отец, и я не могу остаться в стороне. Совесть мне приписывает разделить общую судьбу.

– Хорошо ли ты подумал, Пифагор?! – в ужасе закричал Мнесарх. – Ты же идешь на верную гибель!

– Разве, отец, я похож на человека, действующего по первому побуждению? Ты забыл, что во мне кипит кровь Эвфорба и Пирра?

Мнесарх опустил глаза. Упоминание о прежних жизнях сына каждый раз ввергало его в немоту.

– У меня возник план, – проговорил Пифагор после недолгого раздумья. – Не время его раскрывать. Но я уверен: молодежь Самоса будет спасена.

– Тебя же нет в списках! – не унимался Мнесарх. – Видимо, наемники обошли наш дом не случайно. Поликрат тебя ценит. Почему бы тебе с ним не встретиться и не поделиться своим планом спасения Самоса?

– Поликрат болен, да если бы и был здоров, в моих советах не нуждается. Что касается списков, меня там, должно быть, действительно нет. Чтобы не навлечь на тебя беды и осуществить свой план, я назовусь Эвномом.

– Тебя же здесь все слишком хорошо знают, чтобы спутать с Эвномом! – закричал Мнесарх.

– Но не наемники. Что касается тебя, придется немедленно покинуть остров.

– Так, сразу? Бросить дедовский дом? Оставить родные могилы?

– Но не прибавлять же к ним свою? Вспомни о судьбе Фокеи и Теоса. Те, кто вовремя ушел из этих городов, остались людьми, а тот, кто побоялся оставить добро и родные могилы, достался вместе с ними варварам. Желающий быть свободным не должен медлить и колебаться.

Говоря это, Пифагор уловил опущенный долу взгляд отца. Ранее тот словно бы не замечал его ног, так же как избегал затрагивать во время бесед то, что ему казалось ненормальным в поведении или в речах сына.

– Давай я принесу тебе теплой воды, – проговорил Мнесарх.

В это мгновение дверь задрожала от ударов.

– Спокойно, отец, – проговорил Пифагор. – Спокойно, мой дорогой. Ведь мы с тобой договорились обо всем.

Квадрат, образованный корабельными доками и линией мола, колыхался сотнями голов. Кто устроился на обструганных бревнах, кто на кучах опилок. Судя по выражению лиц, согнанные свыклись с неизбежностью, хотя и страдали от ожидания. Скорей бы!

Время от времени оглашалось очередное имя. Писцы, сидя за столами с развернутыми папирусными свитками в руках, вызывали по одному. Их интересовали возраст, прохождение военной службы на море или на суше. Пифагор заметил Меандрия, что-то втолковывавшего писцам.