Петрушка — душа скоморошья - Страница 8

Сколько раз нужно спеть и сплясать, с медведем побороться и на руках походить, чтобы не то что половинку или осьмушку, а грош медный заработать!

Сколько нужно вынести унижений и побоев, сколько опасностей преодолеть, сколько времени потратить, чтобы заработать себе на пропитание ломаный грош!

Сорок золотых монет и две половинки! Да на такие деньги любой из скоморохов мог спокойно прожить до старости, прожить в тепле, в сытости, в довольстве…

Но если товарищ в беде — о себе не думай.

Если товарища нужно выручать — отдай последнее.

Если товарищу плохо — тебе не может быть покоя.

— Положи, Петька, деньга в мой пояс, — сказал Грек, — так будет легчее их прятать…

Тощий фокусник снял с себя пояс, и Петруха одну за одной опустил в него монеты.

Пояс потолстел, как уж, наглотавшийся лягушек. Его пришлось заматывать вокруг Петрухи в два раза, — несмотря на свою худобу, Грек оказался вдвое шире маленького скомороха.

Всё, что могло выдать в Петрухе скомороха, у него отобрали.

Растолковали дорогу, надавали советов.

— В монастыре поживи недельку-другую, отдохни, — сказал Рыжий. — А мы погоню уведём подале. Опять же из монастыря обозы идут — авось оказию сыщешь, подвезут тебя.

— А ежели Петрухе надобность будет представить что-нибудь? — спросил Фролка. — Может, гудок мой ему дать?

— У него инструмент получше имеется — душа скоморошья, — сказал Потихоня. — Ну, время, Петруша…

Потихоня одной рукой сграбастал Петруху, поднял его, трижды поцеловал.

Грек отвернулся, почесал глаз.

Рыжий толкнул брата Михайлу, — товарищ уходит, иди, косолапый, прощайся.

Фомка лады на гудке перебрал — словно капли упали с крыши.

Фролка носом шмыгнул. Кто любит прощание с другом?

— Иди, сынок, и никого не бойся! — Потихоня поставил Петруху на землю, легонько подтолкнул его к дороге. — Свидимся — порадуемся! А печалиться нам не положено.

Петруха постоял немного на обочине, а когда показалась вдали кучка богомольцев, зашагал к монастырю.

На повороте дороги Петруха обернулся. Ватаги уже не было. Только еловая ветка качалась, стряхивая с себя снег, — видно, задел её Потихоня, когда вскидывал дубинку на плечо.

Где-то впереди гулко, словно большой филин, ухал монастырский колокол.

Если бы не церковные постройки да не чёрные одежды монахов, то монастырь можно было бы принять за большой торговый двор. И сами монахи, и челядь, и слуги со служками, и крестьяне, и даже богомольцы — те, что победнее — с утра до вечера хлопотали по хозяйству.

Почтенные монастырские старцы меньше всего заботились о делах духовных. Они ни в чём не уступали городским купцам — торговались, жульничали, возили и принимали товары, кричали на приказчиков и слуг.

В монастыре был старец «хлебенный», который Ведал всеми мучными запасами, а также хлебной выпечкой. Был старец «поваренный». Был «посудный воевода» — его звали «отец чашник». Пасекой заведовал «пчелиный» старец. Мельницей — «мельничный», конюшней — «конюшенный». Имелись старцы «коровенный», «житный», «трапезный» — всех не перечтёшь.

Работы хватало для всех: на конюшне, скотном дворе, на мельнице, в пекарне, на кухне, на кузнице, в мастерских.

Придя вместе с богомольцами в монастырскую вотчину, Петруха сразу стал соображать: как бы не попасть на тяжёлую работу. Путь к боярину предстоял долгий, трудный, а на тяжёлой работе не отдохнёшь.

Посмотрел на купола каменного собора, вспомнил слова из старой песни-скоморошины: «И вскочил, как пузырь на дождевой луже, тот храм всех святых на Куличиках».

— Чего зубы скалишь, отрок? — строго спросил проходивший мимо пузатый старец.

«Снять бы с тебя скуфейку, — подумал Петруха, — да сунуть головой в сугроб!»

Но смиренно поклонился и ответил противным голосом:

— От радости, святой отец, что сию обитель узрел!

Услышав такие ладные слова от неприметного отрока, пузатый старец онемел.

А Петруха, знай своё дело, дальше языком мелет:

— Было мне, отец, видение, что откроется вскорости в сей святой обители чудо чудное, диво дивное… Расступятся леса и болота, станет среди них храм золотой, засверкает на всю землю, словно звезда вечерняя…

Петруха мог болтать в том же духе сколько угодно: он просто пересказывал одну из былин, которые часто слышал от гусляров.

Но пузатый, выпучив глаза, смотрел на шустрого мальца и, наконец, изумлённо молвил:

— Не иначе, сошла на тебя, чадо моё, благодать господня!

Петруха понял: лучшего момента, для того чтобы попросить лёгкую работу, не представится. И произнёс всё тем же сладеньким, елейным, самому себе противным голоском:

— Мне бы в обители пожить, чуда этого дождаться… Помоги, святой отец, с голода не умереть, от мороза не окаменеть…

— В конюшню работать пойдёшь, — подумав, сказал старец.

— Не справлюсь я… — всхлипнул Петруха. — Сызмальства лошадей боюсь.

Пузатый снова задумался.

— Разве на мельницу тебя определить?

— Как шум жерновов заслышу, со мной корчи делаются! — ещё жалостливее проговорил Петруха. — Не дожить мне там до чуда чудного, дива дивного…

— К хлебенному старцу пойдёшь, — ещё раз крепко подумав, изрёк пузатый. — Скажешь — поваренный тебя послал.

Петруха истово поклонился и, блеснув вслед пузатому хитрым глазом, пробормотал:

— Таких пузатых мудрецов, видно, не жнут, не сеют, они сами вырастают!

Хлебенный старец — маленький, коренастый, безбородый — сразу нашёл Петрухе дело: таскать горячие хлеба из пекарни в кладовую клеть.

Старец был занятный — ни минуты не мог на месте усидеть. То бежит муку принимать с мельницы, то в пекарне тесто пробует, то хлеба пересчитывает, то муку пересыпает, то мешки проверяет, не пожевали ли их мыши.

Крутится, вертится, вдруг спохватится:

— Ах, о душе подумать надобно, в божий храм пойти, помолиться… Эй, Петрушка, куда дрова поволок! Не в кухню, а в пекарню! Да беги к житенному старцу, скажи, чтоб зерно на мельницу давал свежее… Эй, Федот, смотри, чтоб старая печь была к заутрене переложена! Эй, Васька, опять жар из печки упустил! Смотри, из трубы борода тянется да колечки!..

Покричит, покричит, потом съест кусок пирога, запьёт квасом и вздохнёт:

— Ах, о душе подумать надобно, в божий храм пой…

Но тут старец увидит в своих владениях какой-нибудь неполадок и опять кричит:

— Николка! Что ноги волочишь, как немощь убогая? Смотри у меня!.. Эй, Васька, иди обоз выгружай! Мучицу присмотри, не привезли ли гречневую… Эй, Петрушка, тащи хлеба в трапезную! Эй… Эй… Эй…

И снова: поди, подай, принеси, мука овсяная, аржаная, пшеничная…

А через час-другой снова вздох:

— Ох, о душе подумать надобно…

Неделю Петруха послужил у хлебенного старца, отогрелся, отъелся. Служба лёгкая, сытная, но скучная.

Проведал Петруха, что скоро обоз из монастыря повезёт государевы подати в стольный град — Москву белокаменную. Попасть бы в обоз — большую часть пути до боярина Безобразова можно на монастырских лошадях проехать. Гоже! Но как в обозные попасть? Если сидеть при хлебенном старце, век будешь хлеба, пироги да калачи из пекарни к монахам таскать.

У самой монастырской стены жил усатый молчаливый богомаз — иконы расписывал. Петруха повадился к нему бегать от своего хлебенного старца.

Нравилось Петрухе, как богомаз работает. Пахло в избе лаком да красками, деревом тёплым, струганным. Со всех сторон задумчивые лики глядели на Петруху-скомороха.

Помогал Петруха богомазу — краски тёр, кисти мыл, яичные желтки разводил в котле, доски олифил для икон, смолу какую-то кипятил.

Тот самый пузатый поваренный старец, которому Петруха о видении рассказывал, зашёл как-то к богомазу в избушку. Петруха доску для иконы готовил — олифой протирал.

— Ты что ж, отрок, здесь ныне служишь?