Петрушка — душа скоморошья - Страница 2

— А ну, Михайло, поспешай, браток!

За ним ехали широкие сани-ро́звальни, запряжённые громадным медведем. На лапах медведя сверкали браслеты с бубенцами, а сбруя была сплетена из тонких цепочек.

В розвальнях сидел длинноносый, вихрастый паренёк. В каждой руке он держал по большому блину и так хитро подбрасывал их в воздух, что, пока блины пролетали мимо рта, скоморох успевал зубами оторвать от каждого порядочный кусок. Блины то и дело взлетали в воздух. Востроносенький скоморошек ловко ловил их, снова подбрасывал, и каждый раз блины заметно уменьшались в размерах.

Тут же в санках сидел одетый в маску козла музыкант — гусляр и домрачей. Он играл вперемежку то на домре, то на лежащих перед ним гуслях.

Заключал шествие худой, как жердь, скоморох в коротком иноземном кафтане, валенках и широкополой шляпе с пером. Лицо у него было такое узкое, что, казалось, состояло из одного профиля.

Иногда он откашливался, и тогда толпа шарахалась в сторону: голос у тощего скомороха был густым и мощным, как гул большого колокола.

Востроносенький скоморох, жонглирующий блинами, успевал ещё и прибаутками сыпать:

— К нам идите, друг друга не тесните! У нас есть Михайло — ни зверь, ни птица, ни волк, ни лисица, ни орёл, ни галка, — смотрите, не жалко!

— Глянь-ка, Петрушка, — улучив удобный момент, сказал сидящий сзади жонглёра скоморох-музыкант в козлиной маске. — Попутчик-то наш сгинул…

Жонглёр скосил глаз на одиноко идущего за санями тощего скомороха.

— Люди добрые, набегайте, петь-играть нам помогайте, не жалейте для нас блинов да маслица — эх, широкая масленица! — словно ничего не произошло, заголосил Петруха.

Подозрительное исчезновение приставшего к ватаге мужичонки взволновало скоморохов. Кто его знает, каков человек? Ведь шёл он с ними долго, многое узнать успел о всяких скоморошьих делах… Эх, видать, верно говорил атаман — никого из посторонних в ватагу допускать нельзя! Да что ж было делать — оставить замерзать нищего на дороге? Петруха хоть и самый молодой в ватаге, но кричал громче всех, уговаривал с собой взять нищего… А теперь неладно что-то получилось… Сгинул, слова не сказал… Может, ещё объявится пропавший? Побродит по масленичным гуляньям да и вернётся?

Медведь тем временем вывез сани на площадь. Начались приготовления к представлению.

Пока рыжий скоморох выпрягал медведя, скоморох-музыкант снял козлиную личину и заиграл на гуслях:

В песне пелось о том, как поп дурачил бедных мужиков, выдавая себя то за святого, то за чёрта.

Слушатели хохотали, подталкивали друг друга локтями, кивали на стоящего в толпе красноносого попа.

— Ох, Петруха, — сказал маленькому скомороху великан Потихоня, — дорого, чую, обойдётся ватаге доброта наша!.. Не нравился мне этот нищий…

— Поймаю на худом деле, — прогремел тощий скоморох, — сделаю из него худое тело… Вынимать буду душа из этот вор…

— Как бы не вышло беды через этого убогого, — задумчиво произнёс гудошник.

Когда кончилась песенка про попа, началась медвежья потеха. Вместе с медведем вышли в круг рыжебородый поводырь и длинноносый Петруха.

Музыканты заиграли на дудке и домре, скоморох-великан начал бить в бубен.

— А ну-ка, брательник мой Михайло, — тоненьким голоском закричал рыжий поводырь, — потешь честной народ!

Медведь в такт музыке начал поднимать лапы и трясти их. Браслеты с бубенцами звенели, и получалось, что косолапый тоже участвует в оркестре.

— А теперь, брательник мой Михайло, — продолжал поводырь, — покажи, как боярская дочка красоту наводит!

Медведь уселся на снег, начал тереть одной лапой морду, а другой лапой приглаживать шерсть на голове.

— Ну точь-в-точь наша боярышня! — едва не падая от смеха, не то вскрикнула, не то всхлипнула какая-то баба. — А причёсывается-то, а причёсывается-то — потеха!..

Затем медведь показывал, как бабы носят вёдра на коромысле, как ребята горох таскают. Он так неуклюже, воровато, то и дело замирая от страха, подкрадывался к воображаемому гороху, что сами ребятишки-горохоеды смеялись звонче всех.

Скоморохи представили встречу медведя с купцами.

Купцы-скоморохи просили медведя не трогать их товары, но медведь показывал, что у него, мол, медвежат много, все мал мала меньше и все есть хотят.

Некоторые зрители стали кричать, что «медведь обманный»: в медвежьей шкуре, мол, выступает скоморох. Пришлось поводырю водить зверя по толпе, чтоб все убедились — дело чистое.

Михайло долго ещё развлекал собравшихся. А потом Петруха обрядился козой: надел на голову мешок, который заканчивался козлиной головой.

Рыжий поводырь начал выбивать на бубне дробь, «коза» заблеяла и принялась бодать медведя.

Медведь зарычал, встал на задние лапы, начал за «козой» бегать.

«Коза» оказалась увёртлива — Михайло едва успевал поворачиваться.

В конце концов «коза» и медведь вместе стали плясать под музыку, а зрители им подпевали.

Медведь снял с тощего скомороха шляпу с пером и пошёл со шляпой по кругу — деньги собирать.

сняв «козу», закричал Петруха, —

Если кто давал что-либо съедобное, медведь тотчас же отправлял еду себе в пасть и низко кланялся.

Рыжий поводырь весело покрикивал:

— Я тоже голодный, у меня живот холодный!

И стоило Михайле замешкаться на мгновение, как поводырь ловко выхватывал из медвежьих когтей то пирог, то рыбину, то кусок сала.

Медведь урчал, сердился, топал ногами. Толпа хохотала.

Потом выступал тощий скоморох — он показывал фокусы и жонглировал крутыми яйцами.

Великан Потихоня показывал свою силу, а Петруха плясал на руках.

…А в это время недавний скоморохов попутчик находился в тёмных сенях дома полонского воеводы Трифона Архарова и ждал, когда воевода позовёт его к себе.

Воевода же с гостями сидел за широким столом, на котором дымились стопы свежих блинов.

Хозяин и гости уже опорожнили не один бочонок мёда и браги, настроение у них было отменное.

— Сказывают, скоморохи в город явились, — молвил кто-то из гостей.

— Богохульники, воры, адово исчадье… — запыхтел толстый поп, едва не подавившись блином. — Гореть им в адском огне, слугам антихристовым…

— Чего тебе? — недовольно спросил подошедшего слугу воевода. — Что ты вокруг меня вьёшься как ворон?

— Дозволь, боярин, слово молвить, — поклонился до полу слуга, искоса поглядывая на гостей.

— Благослови ты его ковшом по лбу! — посоветовал воеводе толстый поп. — Пусть ведает, как мешать трапезе! — И, промахнувшись спьяну, попал блином вместо рта себе в бороду.

— Дело! — хватая тяжёлый ковш, усмехнулся воевода.

— Ярёмка явился!.. — прильнув к уху воеводы, скороговоркой прошептал слуга.

Воевода выпустил ковш. Тряхнул головой, сгоняя хмель. Ответил тихо, чтобы любопытный попик не расслышал:

— Проведи его ко мне в покои, пусть ждёт…

В доме воеводы всё было жирное да толстое — и собаки, и слуги, и приживалки, и воеводины дочки, и сама воеводиха. Даже мышей так распирало от обжорства и сытости, что они катались по полу, словно маленькие серые бочонки. Жрали мыши до отвала и часто не могли пролезть назад в нору — надутый живот не пускал.