Петр II - Страница 159
– Князь! – закричала она жалобным, каким-то детским голосом. – Князь! Молю вас! Пощадите меня! Я не сделала вам ничего дурного… За что вы, убив мою душу, хотите убить и тело?! Князь, ведь я не переживу своего позора…
– Я тебя люблю! – хрипло выкрикнул Алексей Михайлович. – Я тебя люблю… Ты должна быть моею… И ни мольбы, ни угрозы, ни сопротивление не спасут тебя от моих объятий… Это моя месть за то, что ты так презрительно оттолкнула меня; за то, что мне, князю Долгорукому, ты осмелилась предпочесть этого мальчишку Барятинского. Я всё это время жил безумной надеждой сделать тебя своей женой, – ты сама не захотела этого… За это ты будешь моей любовницей…
И он бросился к ней и схватил её за руки. Жаркое дыхание, со свистом вырывавшееся из его сухих воспалённых губ, обожгло лицо Анны…
В страшном испуге она вскрикнула, метнулась в сторону, хотела вырваться, но Долгорукий так крепко сжал её руки, что это усилие было бесполезно.
Алексей Михайлович приблизил свои губы к её губам и повторял, как безумный, только одну фразу;
– Я тебя люблю… я тебя люблю… я тебя люблю…
Смелая мысль мелькнула, как молния среди мрака, в голове молодой девушки.
– Князь! – отчаянно воскликнула она. – Опомнитесь! Пустите меня! Вы сами говорите, что Вася здесь… Хоть он и болен, но, услышав мой крик, он придёт, чтобы вырвать меня из ваших рук.
Эти слова на минуту как бы ошеломили Долгорукого; он даже выпустил из своих рук руки Анюты, но потом дико, злобно рассмеялся.
– Кричи! – сказал он. – Зови своего милого. Если он и придёт, то совсем не на радость для тебя.
– Так он здесь?!
– Здесь, здесь! Но не радуйся очень этому, моя прелесть…
– А, злодей! – воскликнула Анна. – Так ты убил его и хочешь надругаться над его трупом…
– Я его не убивал. Он жив, но всё равно что мёртв…
Страшная догадка поразила княжну.
– Жив, но… всё равно как мёртвый… – холодея от ужаса, прошептала она. – Так он., он…
– Он безумный! – торжествующе пояснил Долгорукий, и отвратительная улыбка пробежала по его лицу. – Теперь ты понимаешь, что я не боюсь его…
Княжна вскрикнула от острой боли, пронизавшей её сердце, и с глухим рыданием припала головой к столу.
А Долгорукий продолжал:
– Ты видишь, как я мщу… А ты ещё хотела идти против моей воли…
Он совершенно обезумел в эту минуту и, забывая, что его откровенность может убить молодую девушку, с ужасающим хладнокровием, исполненный мстительного чувства и страстного желания доставить бедной княжне мучительную боль своим рассказом, принялся передавать ей подробности адского замысла против Барятинского, приведённого в исполнение Антропычем.
Он рассказал, как уговорился с Антропычем, как тот дал слово заманить Барятинского в ловушку, как Василий Матвеевич попался в неё.
– Его, правда, спасли, – продолжал он свой ужасный рассказ, каждое слово которого точно ножом врезалось в сердце княжны Анны, точно огненными буквами горело перед её духовным взором, – его спасли, но только затем, чтоб убедиться, что он сошёл с ума. Если ты хочешь видеть его, я тебе его покажу потом… Он спит тут рядом, в каморке… Я не обманул тебя, сказав, что он жив. Он жив, но такая жизнь хуже смерти… Теперь он мне не опасен… Это бедный идиот, который даже и не узнает тебя, а только будет бессмысленно хлопать глазами и на твои отчаянные крики ответит глупым смехом.
Анна перестала рыдать. Слёзы как-то сразу высохли на глазах. Она отошла от стола и бросила на Долгорукого взгляд, загоревшийся дикой злобой.
– Какой же вы негодяй! – воскликнула она. – Последний вор не так гадок, как вы…
Долгорукий расхохотался.
– И всё-таки это не помешает тебе целовать меня…
– Никогда! – словно отрезала молодая девушка. – Никогда! Я, правда, слабая девушка, но я задушу вас, если вы только приблизитесь ко мне!
– А вот увидим!
И Алексей Михайлович шагнул по направлению к княжне и хотел снова схватить её за руки.
Но молодая девушка, как кошка, вдруг бросилась на него и со всей силы вцепилась пальцами в его горло. Тяжело дыша, каждую минуту готовая потерять сознание, она сжала его глотку с такой силой, что он чуть сразу не задохнулся.
Но Долгорукий оправился, завязалась борьба, и молодой девушке, и без того потрясённой и обессиленной, пришлось уступить. Алексей Михайлович вырвался из её рук и в свою очередь схватил её за руки. Она дико, отчаянно вскрикнула:
– Вася! Милый! Спаси меня!
А Долгорукий, сжимая её в своих объятиях, отыскивал губами её губы и шептал:
– Зови… кричи… он и не услышит!
Но он ошибся.
За стеной раздался чей-то крик, потом стук, какой-то треск, точно хрустели доски под напором какой-то дикой силы.
Этот шум и треск заставили Долгорукого невольно оглянуться на дверь.
И вдруг он побледнел, вздрогнул и торопливо выпустил из своих объятий полубесчувственную молодую девушку.
На пороге стоял Барятинский, и глаза его в темноте горели, словно два раскалённые угля.
Глава X
РАСПЛАТА
Прошло не больше минуты мёртвого, томительного молчания, но эта минута показалась целой вечностью и князю Долгорукому, и княжне Анне.
Молодая девушка, почувствовав себя на свободе, не сразу поняла, что такое случилось, и только проследив испуганный взор Алексея Михайловича, устремлённый на дверь, она уяснила наконец причину этой тревоги.
Увидав на пороге резко вырисовавшуюся на тёмном фоне фигуру Барятинского, она в первый момент как бы застыла от удивления. Она как бы не верила глазам; ей казалось всё это каким-то тяжёлым сном, фантомом расстроенного воображения, и она боялась пошевельнуться, чтобы не спугнуть этот призрак, так внезапно явившийся и могущий так же внезапно исчезнуть от одного её движения. Боялся пошевельнуться и Долгорукий. Он не потерял самообладания, но это появление Барятинского потрясло его до глубины души, испугало его так, как никогда ещё не пугался до сих пор. Он сразу понял, что его игра проиграна, что спастись от этого грозного мстителя будет невозможно, потому что это не здравый человек, а сумасшедший, дикий зверь, вырвавшийся на волю. И, застыв от ужаса, он смотрел, широко раскрыв глаза, на неподвижную фигуру Барятинского точно очарованный, не смея двинуться с места, ожидая в смертельном страхе, когда тот бросится на него. Так обезоруженный охотник смотрит на раненого тигра, рассвирепевшего от этой раны и готового сделать ужасный прыжок.