Пётр и Павел. 1957 год - Страница 36

– Ну, и зачем ты нам про этого паршивца рассказал? – спросил Егор.

– Просто я подумал, может быть, это не сам Никита Сергеевич, а "кто-то другой" его заставляет?..

– Ну, ты даёшь!.. Кто "другой"?!..

– Бес, – просто ответил Иосиф.

Никитка давно уже перестал ковырять сучок на столе и, подняв голову, внимательно слушал Иосифа. Но при слове "бес" вздрогнул и вновь уткнулся взглядом в столешницу.

– Я тогда не знал, а теперь понял, почему Гунтис, когда в Ригу пришли немцы, стал полицаем и служил в Саласпилсе. Вы, наверное, не знаете, но совсем недалеко от Риги немцы устроили такой лагерь, куда отправляли большевиков, евреев и наших пленных, а Гунтис сделался в этом лагере надзирателем. Моя родная тётя Мара сидела в Саласпилсе и, как это ни смешно, осталась жива. Так она написала мне письмо и рассказала, что Гунтис сам захотел служить фрицам, но я думаю, это бес его заставил, несчастного. И ещё она написала, что, когда в Ригу пришла Красная армия, его поймали и повесили на глазах у всех. Тётя Мара так страшно всё описала!.. Всех, кого поймали, поставили в кузов грузовика без бортов, а на левом берету Даугавы, на площади, построили много виселиц и собрали много народу… Автомобиль подъезжал к виселице, на шею человеку надевали петлю, и грузовик ехал дальше… А человек оставался болтаться, подвешенный на верёвке. И с Гунтисом сделали так же…

Он замолчал, и в горнице стало так тихо, что было слышно, как где-то далеко протяжно и тоскливо воет собака.

– Простите меня, если можете… Пожалуйста, – эти тихие простые слова Никиты Новикова произвели на всех ошеломляющий эффект. – За всё, за всё простите, – он, может быть, первый раз в своей коротенькой нескладной жизни смотрел на окружавших его людей не узкими щёлочками исподлобья, в которых светилась колючая ненависть и злоба, а широко раскрытыми глазами, полными слёз, боли, отчаяния. – Я больше не буду… Честное комсомольское.

Егор недовольно крякнул и кашлянул в кулак: не мог он вот так сразу, с бухты-барахты, простить подлеца. Пораженный, обрадованный, Алексей Иванович не верил своим глазам. А Галина первая подошла к парню, крепко по-матерински поцеловала в лоб и прижала к себе.

– Вот и ладно, – тихо сказала она. – Вот и молодец…

Иосиф, никак не ожидавший, что его рассказ о Гунтисе с улицы Тербатас произведёт такое ошеломляющее впечатление, в задумчивости протирал свою лысину.

– Ты не отчаивайся, Никита, – продолжала Галина. – Сердце подсказывает мне, жива твоя мать, жива Настёна. Вот увидишь.

– Не надо меня успокаивать, – парнишка опять насупил свои реденькие бровки. – Я не маленький и с бедой без посторонней помощи управлюсь.

Помолчали.

Первым заговорил Егор.

– Ладно, коли так!.. Прощаю тебя, Никитка. Не из жалости, учти, и не потому, что все твои шкоды забыть готов, а потому только, что сам Господь велел нам прощать. И потому ещё, что память матери твоей дорога мне. Настёна перед людьми ни в чём не виноватая была…

– Будет тебе, Егор, – Галина укоризненно покачала головой. – Не след пропавшего человека загодя хоронить. А вдруг найдётся?.. На тебя на самого похоронка в сорок четвёртом пришла. Мы и отпели тебя, и поминки справили, а ты назло всем смертям калекой, но всё-таки домой возвратился.

– Никого я не хороню. Говорю, что чувствую… Эх!.. Не понимаете вы ни хрена!.. – Крутов в раздражении налил в стакан самогонки и, не сказав более ни слова, выпил. Не закусывая, опять достал из кармана трубочку и в который уже раз задымил.

– Как думаешь дальше жить? – спросил Алексей Иванович.

– В монастырь уйду.

– Чего, чего?!..

– Куда ты пойдёшь?!..

– В монастырь…

– Слушай, ты случаем того… не повредился в уме-то?!.. – Егор не верил своим ушам.

Никитка будто и не слышал вопроса.

– Не знаете, какой тут у нас поблизости?

– Зачем в монастырь?! – удивлённо пожала плечами Галина Ивановна.

– В дворники?.. Или истопником?.. Он же ни на что путное, акромя пакостей, не способен, – Крутов никак не желал успокаиваться.

– Почему истопником?.. – Никитка жутко обиделся. – У меня серьёзные намерения. Я прямо в монахи собираюсь…

Сначала, захлёбываясь махорочным дымом, закудахтал Егор, следом захихикал Иосиф. Галина, как ни старалась, не смогла удержаться: предательская улыбка сама вырвалась наружу и расплылась по её лицу. Только Алексей Иванович остался серьёзен.

Никитка покраснел и обиделся ещё больше.

– Неужели не понимаете?!.. Мне сейчас иначе нельзя!.. Другим способом грехов мне своих вовек не замолить…

– Ну, Никита Сергеевич!.. Занятный ты способ отмаливания грехов нашёл!.. – всплеснул руками Егор. И вдруг вскрикнул, обрадованный собственному открытию. – Слушай! Да ты никак всю монашескую братию в комсомольскую веру решил обратить?!.. Молодчага, парень!.. Что ж, валяй!.. На весь Божий мир знаменитым станешь, пуще киноартиста Крючкова! Ей-ей!..

– Будет тебе ёрничать, – попытался урезонить Егора Алексей Иванович, но тот разошёлся вовсю.

– Ты перво-наперво научи их строем ходить и, заместо "алиллуйя", "ура!" кричать. Глядишь, снова тебя в газете пропечатают – "Монахи-добровольцы – лихие комсомольцы". И портрет на самой первой странице! Представь: Красная площадь, мавзолей, первомайская демонстрация, а мимо всего правительства по брусчатке монахи в чёрных рясах идут, и несут они не хоругви, не иконы, а красные флаги на громадный транспарант: "Да здравствует наш дорогой Никита Сергеевич!", а он, этот самый Никита Сергеевич, извини, не Хрущёв, а ты, Никитка, во главе всех с портретом главного антихриста в руках.

– Какого такого антихриста?.. – Никитка чуть не плакал от обидной безпомощности!.. Понимал, Егор над ним издевается, но найти подходящий ответ никак не мог.

– За последние сорок лет антихристов в России столько развелось – не счесть… Но главный средь них один – товарищ Ленин.

– Да какой же он антихрист?!.. – парнишка даже задохнулся от негодования. – Ты, знаешь, Егор Евсеевич!.. Ты говори, да не заговаривайся!..

– А кто же он по-твоему?

– Он… Он… Вождь мирового пролетариата!.. Вот он кто!

– А я полагаю – антихрист. Сколько с семнадцатого года священников по всей России поубивали, сколько храмов порушили?!..

– Владимир Ильич никого не убивал! – отважно вступился за вождя мирового пролетариата комсомольский вожак. Губы у него дрожали, глаза сверкали лихорадочным блеском. – Он даже стрелять не умел!

– Но приказы убивать кто отдавал? Он, а не дядя с улицы. Главнее его в семнадцатом годе никого не было. То-то и оно!.. А стрелять, может, и не стрелял. Для этой работы у него другие наготове под рукой имелись. Прихвостнями в народе прозываются. Они, что ни прикажи, всё исполнят. Ты, Никитка, тоже… из их числа.

– Будет тебе, – вступилась за парнишку Галина Ивановна.

– Погоди, мне с этим кандидатом в монахи до конца договорить надобно, – Егор был зол и непреклонен. – Вы, коммуняки, до сей поры народ православный в покое оставить не можете!.. Вона, отец Серафим… За какие такие грехи вот уже пять лет лагерную лямку тянет? Да за то только, что захотелось ему алкашей, вроде меня, в божеский вид привести. А кто его за решётку упёк?!.. Кто храм Божий давеча закрыл?!.. Припоминаешь?!.. Или память тебе вместе с совестью напрочь отшибло?!.. Последыш!.. – и в ярости так шарахнул своим протезом об пол, что чуть не сломал.

– И что ты на него так взъелся?.. Разве он за всю страну в ответе? – остановил Егора Алексей Иванович. – Может, мы с тобой, Егор, более виноваты, и прежде с нас спрашивать надо. Дети по стопам отцов идут.

– Только не по моим! Никитка свою тропинку сам себе вытоптал. Без моей помощи.

Алексей Иванович взял мальчишку за плечи и пристально посмотрел в глаза:

– Слушай, парень, ты это серьёзно?

Никитка кивнул:

– Очень. Мне мамушке подсобить надобно, а не то ей… на том свете трудновато сейчас приходится…