Пётр и Павел. 1957 год - Страница 3

Павла так и подмывало поспорить с батюшкой. Уж больно у него всё по-школьному выходило: слишком правильно и наглядно. И история про тётю Фуню из разряда таких христианских притч для детей: мол, не объедайтесь сладостями, родителей почитайте и про Бога не забывайте.

– Вот и выходит по-твоему, что марксисты правы были.

– В каком это смысле? – удивился батюшка. Никак не ожидал, что его рассказ вызовет у Троицкого такую ассоциацию.

– "Свобода есть осознанная необходимость!" – кажется, так основатели марксизма считали?.. И ты сейчас вслед за ними то же самое высказал. Правда, не крылатым лозунгом, а доходчивой притчей, но именно это.

Старик расхохотался.

– Подловил ты меня, Павел!.. Ох, подловил!.. Ловко!.. Но я вывернусь, ты не думай. И не с такими демагогами, как ты, спорить доводилось. По словам оно, может, и похоже, а по смыслу – ничего общего. Потому, как они политику имели в виду, а я про нравственное чувство говорю. Соображаешь?.. А политика и нравственность, как сказал Пушкин: "Две вещи несовместные!" Эту формулу про "осознанную необходимость" они изобрели, чтобы освободить человека от страха Божия. Если ты осознал, что эта особь тебе мешает, необходимо убрать ее!.. Да что "особь"?!.. Целыми классами, целыми сословиями людей уничтожали… И всё!.. Разговор у них короток был. По этой простой формуле на радость силам бесовским действовали. Оттого и пролили за полвека столько крови, сколько в иные времена и за целый век пролить не удавалось. На первый план в их философии вышла целесообразность. Может, слыхал на политинформациях: "Цель оправдывает средства!"?.. То есть то, каким образом благая цель достигается, для них значения не имеет. Главное – конечный результат!.. Моральными принципами тут и не пахнет. А для нас с тобой, друже, главное – страх навредить промыслу Божьему, Его законы порушить. Для того и необходимо воздержание, кротость, смирение. Это-то и называется жить в Боге. Какой удел может быть слаще?.. А наши нынешние в страхе перед начальством живут, перед партийным секретарём дрожат, бедолаги!.. Они суда Божьего не боятся: мол, этот суд когда ещё будет и будет ли?.. А начальство оно тут, под боком: как бы не навредило!.. И получается, что живут они, осознавая необходимость… "жить в начальстве". Скажи хоть, ты согласен со мной?

Павел рассмеялся:

– Ишь, как повернул!.. Здорово, отче!.. Одним махом на место поставил!.. Спасибо тебе…

Отец Серафим тоже искривил рот в улыбке:

– Пользуйся, на здоровье!..

– Ну, а если серьёзно: вот выйду я, положим, на волю, что первым делом предпринять должен?

– Ничего, – просто ответил батюшка. – Живи себе да радуйся. Но не забывай Господа благодарить.

– И всё?!..

– А тебе мало?.. Скажи, ты куда первым делом стопы свои направишь, когда за воротами лагеря очутишься?

Троицкий растерялся, не понял, к чему батюшка клонит.

– Один в кабак, сломя голову, бежит. Другой – в храм поспешает. Первый – новый срок себе готовит, а второй – к новой жизни готовится. Вот тебе и вся разница.

– Как по-твоему всё легко и просто! Само собой получается! – Павел Петрович в раздумье покачал головой. – Я, видно, до такого понимания сути вещей ещё не дорос. Меня всё сомнения, всё комплексы разные мучают. Я ведь на воле почти девятнадцать лет не был!..

– И что особенного?!.. Да я тебе гарантирую – через пару недель нормальным человеком сделаешься. Честное слово!.. И водочки при случае выпьешь, и на хорошеньких барышень заглядываться начнёшь!..

Павел от души рассмеялся:

– Вот-вот!.. Только барышень мне не хватало!.. Пятьдесят пятый год пошёл!.. Самое время романы заводить.

– А возраст тут не помеха!.. Я только после того, как на Афоне восемь лет в затворничестве провёл, увидал, сколько же красивых девиц на этом свете проживает!.. Каюсь, друже, грешен. Прости, Господи!..

Павел почувствовал, насколько ему стало легче. Умел отец Серафим не то, чтобы утешить, но каким-то чудесным образом облегчить душевные "негоразды", как он любил говорить, напряжение снять.

– И запомни, друже, – он слегка похлопал Троицкого по руке, – тебя не Христа ради простили, не милостыньку тебе подали, тебя – реабилитировали. Признали то есть: ни в чём ты перед людьми не повинен!.. И попомни слова мои – ещё прощения у тебя просить будут. Вот увидишь.

Неделю назад поползло из барака в барак скользкое, труднопроизносимое слово "ре-а-би-ли-та-ци-я". Что оно означает, никто толком не понимал, но на всякий случай, даже наедине, когда никого рядом не было, произносили его шёпотом, не веря и усмехаясь, дабы не показаться слишком наивными, а, проще сказать – дураками. Что такое амнистия, знали все, но с чем её, эту самую "реабилитацию", едят, никому до сей поры попробовать не удалось. Однако таинственное неведомое слово будоражило умы, будило робкие надежды.

И вот позавчера случился в лагере конфуз: вызвали из второго барака вечного доходягу Степана Филимонова – питерского большевика с сорокалетним стажем. Ничем особенным среди прочих зэков этот сгорбленный хромой старик не отличался, разве тем только, что ему, единственному в колонии, посчастливилось дважды (правда, мельком, издалека) видеть самого товарища Ленина, отчего и сидел он, как и большинство "политических" здесь, по 58-й статье. Когда и по какой причине старик слегка повредился в уме, неизвестно, но ходил он по лагерю с неведомо где добытой брошюркой "Коммунистического манифеста" в руках и призывал всех: "Покайтесь!.." Но в чём именно, не уточнял.

Вызвали Филимонова без вещей, и несчастный старик обрадовался несказанно. Роздал свой нехитрый скарб соседям, просил не поминать его лихом, а при случае и свечку поставить на канун за упокой души раба Божьего Степана и всё повторял, блаженно растягивая на сморщенном лице щербатую улыбку: "Слава тебе, Господи!.. Положил конец страданиям моим!.. С радостью иду к Тебе!.." Решил бедняга: на расстрел забирают, а вышло – оправдали по всем статьям. Как он сокрушался! На него и страшно, и жалко было смотреть. Он не плакал, не рвал на себе волосы, но горе его было безпредельно[1]. Всю ночь горько и тяжко вздыхал, утром отказался от еды, метался по бараку и безпрерывно бормотал одно и то же: "За что Ты прогневался на меня, Господи?!.. Чем я виноват перед Тобою? Ведь сил терпеть совсем не осталось!.." И в каком-то отчаянном исступлении рвал и топтал ни в чём не повинный Марксов "Манифест".

Так началась в лагере эта самая "реабилитация".

И вот сегодня настал черед Павла Троицкого.

Серафим коснулся его плеча:

– И не трусь!.. Со мной такое тоже бывало. И не раз. Как предстояло какой-нибудь крутой поворот в жизни совершить, трепетать начинал.

– И ты, отче?! – удивился Павел.

– А как же!.. Все мы – люди-человеки, и все до одного завтрашнего дня отчего-то страшимся. Кто меньше, кто больше, но все. Это словно в крещенскую прорубь с головой окунуться. Пробовал? То-то и оно!.. Напоказ мы все храбрецы, а загляни в душу – трепещет она, бедная. Так уж устроен человек: привыкает ко всему. И ты не исключение: к боли, к страданию своему привык. И уже кажется тебе, без боли этой не прожить и дня: родной она для тебя сделалась. А завтрашний день что принесёт? Новое страдание? Нет уж, увольте! Я лучше со старым как-нибудь перемыкаюсь. Скажи, не так?

Павел спорить не стал:

– Тебе видней…

Старик от души рассмеялся. Павел опешил:

– Что ты?

– Прости, вспомнил, – он опять почесал свой плохо выбритый подбородок, и пояснил. – Живёт в нашем колхозе бухгалтер Иосиф Бланк, как ты, наверное, уже догадался, еврей. Каким ветром несчастного в эдакую глухомань занесло, одному Богу ведомо, только есть у него замечательный девиз: "Пожалуйста, не улучшайте мне жизнь!" Так и ты… Вылитый Иосиф Соломонович!.. Сколько лет за "колючкой"? Ну-ка, сосчитай.