Пётр и Павел. 1957 год - Страница 11

И в самом деле, беседа со следователем НКВД "затянулась" далеко за полночь, и, как Зиночке удалось получить в гардеробе свою шубку, Павел Троицкий не знал до сих пор.

Где она теперь? Жива ли?.. Что сталось с ней и их сыном?.. Ничего он не знал, абсолютно ничего, потому что с того ноябрьского вечера 38-го года исчез из нормальной человеческой жизни… Исчез на целых девятнадцать лет. Сначала Лубянка, потом тюрьма и, наконец, этот лагерь…

И вот теперь ему предстояло вернуться.

Когда он узнал, что реабилитирован, первая мысль, какая пришла в голову: "А куда же я денусь? Где стану жить?.." "На воле" у него не было ни дома, ни семьи. Что сталось за эти годы с друзьями, он не знал, что же тогда говорить о знакомых… Все связи с тем, другим, не лагерным, миром были оборваны. И получалось, что, подарив ему свободу, его безжалостно обрекли. За воротами лагеря его ожидало не безоблачное счастье, а глухое тоскливое одиночество. Он должен был начать всё заново… Начать с нуля в пятьдесят четыре года?.. Интересно, конечно, но как?!.. Как?!..

Да, не очень весёлым обещало стать его возвращение.

Единственной зацепкой, тоненькой ниточкой, которая могла привести его в ту прежнюю, казалось, навсегда утраченную жизнь была фотография в "Красной звезде". Но какой тоненькой была эта ниточка!.. В любой миг могла оборваться.

Сколько лет прошло!..

Жива ли мать? А если жива, то простила ли?.. А если простила, сможет ли принять своего блудного сына?.. Где жена Зинаида?.. Смогла ли родить и выходить сына?.. И как быть с братом, с Петром?.. Судя по орденской планке, что красовалась у него на груди, дела его шли совсем не плохо. Но захочет ли он иметь дело с бывшим зэком, пусть даже реабилитированным? С братом, которого вся родня, наверняка, уже давно похоронила?..

Сколько вопросов! И ни на один вразумительного ответа найти он не мог.

К тому же фотография в газете была такого качества, что Павел вполне мог ошибиться. И, если он принял за брата совершенного постороннего человека, тоненькой ниточки, которая могла привести его к родным, не существовало вовсе.

Со всем этим Павел и пришёл в "Серафимов закут", всё батюшке выложил и замолк, низко опустив голову и уставившись в щербатые доски пола. Ждал.

– Знаешь, что скажу?.. – отец Серафим почесал подбородок. В трудные минуты он всегда так делал. – Терпи. Ещё одно испытание посылает тебе Господь, не оставляет тебя Своим попечением.

– Ох, как я это попечение чувствую. Все девятнадцать лет…

– Не богохульствуй!.. Только тем, кто не безразличен Ему, такие негоразды пережить должно. Ты – избранник Его. Радуйся.

В ответ Павел только невесело усмехнулся и тяжко вздохнул:

– И рад бы, но как-то не очень, отче, у меня это получается – радоваться. Извини.

– Вот!.. То-то и оно!.. Вечно мы недовольны, не умеем за каждую малость Господа благодарить. Нам подавай всё сразу и полной мерой. Мы терпеть не приучены.

– Меня в отсутствии терпения упрекнуть сложно, отче. Последнее время только тем и занимаюсь, что терплю, – Павел даже слегка обиделся.

– Ну, вот… А сейчас гордыня в тебе взыграла, – отец Серафим покачал головой. – Почему думаешь, будто ты лучше прочих?.. Смирись. И со смирением уповай на милость Божию. Он лучше нас с тобой знает, кому, сколько и когда воздать надобно. Не подгоняй Божий промысел. Всему свой черёд. Согласись?..

– Во всём готов с тобой согласиться, отче. Вот только легче мне от этого не становится.

– Можно? – в прорези занавески показалось рябое лицо Васьки Щипачёва.

– Погоди, Василий, – поморщился отец Серафим. – Нам с Павлом Петровичем договорить надо.

– Я на минуту, – Щипач был сильно взволнован. – Не слыхали ещё?.. Филимонов-то Степан… того… Удавился…

Письмо отца Серафима.

"Здравствуй, душа моя, возлюбленный во Христе брат мой Алексий!

Случилась оказия, и я могу дать знать о себе, чем не преминул тут же воспользоваться. Надеюсь, что ты пребываешь в добром здравии и житейские негоразды не слишком тебе докучают. Не знаю, выпустили тебя из тюрьмы или нет, потому отправляю письмо на адрес Егора, чтобы не навредить.

Я, слава Богу, жив-здоров, что в моём преклонном возрасте неоценимое благо, ниспосланное мне свыше. Надеюсь, достанет мне сил потерпеть ещё немного и, даст Бог, мы с тобой ещё в этой жизни повстречаемся. Сидеть мне всего год осталось.

Удивляюсь, какой большой срок на земле определил мне Господь, но такова, видно, воля Его. Не всё ещё совершил я в этой жизни, что мне предначертано было. Стало быть, надо нести свой крест и благодарить Всевышнего. Трудно нам, смертным, отыскать волю Божию. Раньше, когда был молод, я спрашивал отца и следовал его советам. Но, чем старше становишься, тем меньше идущих впереди, за которыми просто и легко следовать по доверию и вере к ним. Поэтому прежде всего в искании воли Божьей прибегаю к усиленной молитве: "Скажи мне, Господи, путь… Устрой сам о мне всё".

Да и грех мне жаловаться. Целый день я на свежем воздухе, а он, воздух этот, здесь знаменитый – к примеру, сейчас пахнет хвоей и прелым листом, и грудь дышит легко и свободно. Пища скромная, но здоровая, постная. Да и много ли мне, старику, надобно? Кусок хлеба да глоток чистой воды. Люди вокруг меня разные, но в большинстве своём несчастные и не злые. Особенно жаль мне тех, кто жизнь свою положил на то, чтобы братьев своих в неволе держать. Ведь стоит только ощутить свою власть над кем бы то ни было, как человек неизбежно теряет свободу. Свободу духа! – Ибо власть парализует человека, заставляет его служить ей, и, в конце концов, он делается её рабом, пытаясь угодить ей. А каков результат? Гибнет человек под гнётом этой власти. Тяжело быть рабом, но тяжелее во сто крат быть поработителем. В рабовладении нет ни капли любви. Наверное, поэтому именно здесь я так возненавидел всякую власть. А знаешь, что значит, ненавидеть? Не хотеть видеть. Вот я и стараюсь – не смотрю. Ну их совсем!..

Об одном тоскует душа моя – сколько лет не служил, а это для меня потеря очень большая. Но я молюсь неустанно и прошу об одном, чтобы вернул Господь меня на стезю служения. Уповаю на Его благосердие.

Возлюбленное чадо моё, Алёшка! Не хочется верить, что, подобно мне, ты пребываешь в местах скорбных, да и сердце подсказывает: сии негоразды тебя миновали. Посему обращаюсь к тебе с просьбой.

Среди многих сотоварищей моих есть один – Павел Петрович Троицкий – человек редкой горькой судьбы. Когда-то был сановником, генералом, от одного слова которого зависели жизни тысяч людей. Но пробил час, и всё шиворот-навыворот повернулось. Теперь это несчастнейший из несчастных, самый жалкий из всех обиженных. Страшно представить, но целых 18 лет провёл он в заключении. Сейчас его реабилитировали (какое тяжёлое, нечеловеческое слово, верно?), но радости особой он не выказывает. Может, потому что все эти годы был отрезан от мира и ничего не знает о судьбе своих родных, равно как и они не имеют о нём никаких известий. Болит у меня за него душа. Как бы не натворил глупостей. Если воля вдруг, нечаянно, на человека обрушивается, то и раздавить может. У нас в лагере один такой случай уже был.

Прошу тебя, любезный друже, помоги несчастному. Сам знаешь, в одиночку горе тяжко перемыкивать. Не ведаю, сумею ли, но хочу уговорить его: пусть немного поживёт у нас в Дальних Ключах, прежде чем пускаться во все тяжкие. Хотя бы до весны. За зиму душа у него отогреется, сердце оттает. Для него сейчас самое главное – покой обрести. Зная тебя, верю, ты, как никто другой, сумеешь помочь.

Я дам ему твой адрес, и ты не удивляйся, если вдруг нагрянет к тебе нечаянный гость. Главное, ты его не бойся. Он, тихий, потому как совсем потерянный.

Кстати, это его стараниями ты сейчас получил весточку от раба Божьего Серафима.

Молюсь и помню.

Храни тебя Господь!."