Петерс Латыш - Страница 7

А вот что меня задело больше всего и в чем я не хотел признаваться даже себе самому – это…

Боже мой, как же трудно! Вспомните о том, что я писал о господине, разглядывающем свою фотографию.

Возьмем такую деталь, как шляпа-котелок. Пусть я выставлю себя на посмешище, однако признаюсь, что эта дурацкая мелочь заставила меня страдать больше, чем все остальные описания, вместе взятые. Когда юный Сим впервые явился на набережную Орфевр, в моем шкафу действительно хранился котелок, который я надевал лишь в крайних случаях: на похороны или официальные церемонии.

Но так уж случилось, что в моем кабинете висела фотография, сделанная несколькими годами ранее во время не помню какого конгресса. И на снимке я был изображен в этой проклятой шляпе.

Чего мне стоит даже в наши дни слышать от совершенно незнакомых людей, которым меня представляют, сакраментальную фразу:

– Ну надо же! Вы сменили шляпу.

Что касается знаменитого пальто с бархатным воротником, то по этому поводу Сименону однажды пришлось объясняться не со мной, а с моей женой.

Не буду спорить, у меня было подобное пальто. Возможно, у меня их было даже несколько, как и у любого мужчины моего поколения. Вероятно, мне приходилось году в 1927-м, в особенно холодный или дождливый день, снимать с вешалки одно из этих старых пальто.

Я не франт. Мода меня мало заботит. Но, быть может, именно из-за этого я ужасно не люблю выделяться из толпы. И мой скромный портной-еврей с улицы Тюренн также не желает, чтобы прохожие на улице оборачивались мне вслед.

«Разве я виноват, что вижу вас именно таким?» – мог бы ответить мне Сименон, словно художник, который наделяет натурщика кривым носом или косящими глазами.

Только вот вышеуказанному натурщику не приходится проводить всю свою сознательную жизнь рядом с этим портретом, а тысячи людей не начинают свято верить, что у него и в самом деле кривой нос или косые глаза.

Но в то утро я не стал делиться с Сименоном этими мыслями. Стыдливо глядя куда-то в пространство, я произнес:

– Разве было необходимо упрощать и меня тоже?

– Сначала – конечно, да. Нужно, чтобы публика привыкла к вам, к вашему силуэту, к вашей походке. Мне удалось подобрать точное слово! В настоящий момент вы пока только силуэт: спина, трубка, манера двигаться, ворчать.

– Спасибо.

– Постепенно появятся другие детали, вот увидите. Я не знаю, сколько времени для этого потребуется. Мало-помалу вы заживете более сложной, насыщенной жизнью.

– Это успокаивает.

– Например, до сих пор никто ничего не знает о вашем семейном укладе, в то время как бульвар Ришар-Ленуар и мадам Мегрэ составляют добрую половину вашей жизни. Пока вы только звоните домой, но скоро читатель вас там увидит.

– В халате и домашних тапочках?

– И даже в постели.

– Я ношу ночные рубашки, – иронично заметил я.

– Знаю. Это дополнит образ. Даже если бы вы любили пижамы, я бы все равно вырядил вас в ночную рубашку.

Я до сих пор задаюсь вопросом, чем бы мог закончиться этот разговор – вероятно, яростным спором, – но тут мне сообщили, что некий осведомитель с улицы Пигаль хочет поговорить со мной.

– В конце концов, – сказал я Сименону, когда он, прощаясь, протянул мне руку, – вы собой довольны.

– Пока еще нет, всему свое время.

Разве я мог объявить писателю, что отныне запрещаю использовать мою фамилию? По закону – да. И это бы послужило поводом к началу того, что многие называют «истинно парижским процессом», во время которого я бы выставил себя на посмешище.

Да, персонаж Сименона сменил бы имя. Но, тем не менее, он все равно остался бы мной – точнее, упрощенным мной, который, если верить автору, постепенно будет усложняться.

Самое ужасное, что этот тип не ошибся, и каждый месяц в течение долгих лет я обнаруживал на книжных обложках фотографии Мегрэ, который все больше и больше походил на меня.

И если бы только в книгах! Я появился в кино, на радио, а позднее и на телевидении.

Странное чувство – видеть на экране, как ходит, двигается, говорит, сморкается некий господин, претендующий на то, что он и есть вы; господин, позаимствовавший некоторые ваши привычки, изрекающий фразы, когда-то произнесенные вами при обстоятельствах, которые вы отлично помните, порой в обстановке, тщательно воспроизведенной до последней мелочи.

Первого экранного Мегрэ сыграл Пьер Ренуар, и в данном случае было сохранено определенное портретное сходство. Правда, я стал несколько выше и стройнее. Конечно, его лицо сильно отличалось от моего, но манера поведения, жесты были удивительно похожи – я заподозрил, что актер тайком наблюдал за мной.

Несколькими месяцами позже я уменьшился на двадцать сантиметров, но все, что потерялось в росте, вернулось ко мне в дородности; в исполнении Абеля Таррида я предстал перед публикой тучным и простодушным, столь округлым и мягкотелым, что напомнил себе воздушный шарик, который вот-вот взлетит к потолку. Я уже не говорю о самодовольном подмигивании, призванном подчеркнуть мои «гениальные» идеи и хитрости!

Я не смог досидеть до конца фильма, но на этом мои злоключения не закончились.

Без сомнения, Гарри Баур – великий актер, но он был старше меня на добрых двадцать лет, и лицо его имело выражение добродушное и трагическое одновременно.

Не важно!

После того как я постарел на двадцать лет, чуть позднее я почти на столько же помолодел вместе с неким Прежаном, которого мне не в чем упрекнуть – впрочем, как и всех остальных актеров – и который необычайно походил на нынешних молодых инспекторов, но не на сотрудников моего поколения.

И наконец, совсем недавно я снова располнел, да так, что чуть не лопался, и при этом свободно заговорил по-английски, в чем мне помог Чарльз Лоутон.

Итак, из всех исполнителей роли Мегрэ нашелся лишь один, кто обманул надежды Сименона и счел, что моя правда стоит больше, чем правда романиста.

Это был Пьер Ренуар, который не стал водружать на голову злополучный котелок, а нарядился в совершенно обычные шляпу и пальто, которые носит любой служащий, независимо от того, работает он в полиции или нет.

Я заметил, что пишу в основном о мелочах, о незначительных деталях: о шляпе, о пальто, о печке, топящейся углем. Вероятнее всего, это оттого, что именно подобные мелочи шокировали меня сильнее всего.

Никого не удивляет, что мужчина со временем превращается в старика. Но стоит какому-нибудь господину подрезать кончики усов, как он сам себя не узнает.

На самом деле правда заключается в том, что я хотел сначала покончить с этими «незначительными деталями» и лишь затем сопоставить сущность обоих персонажей.

Если Сименон прав, что вполне вероятно, то моя истина покажется безликой и путаной рядом с его замечательной упрощенной – или подправленной – правдой и я буду выглядеть старым брюзгой, который пытается переписать собственный портрет.

Но уж если я начал с одежды, то теперь просто необходимо следовать выбранной теме, хотя бы ради моего собственного спокойствия.

Недавно Сименон спросил у меня – к слову, он тоже изменился и совсем уже не походил на того мальчишку, которого я встретил однажды у Ксавье Гишара, – итак, как я уже сказал, Сименон спросил у меня с легкой усмешкой:

– Ну что? Как вам новый Мегрэ?

Я попытался ответить ему его же словами:

– Вырисовывается! Но по-прежнему лишь силуэт. Шляпа. Пальто. Но на сей раз это его настоящая шляпа. Настоящее пальто! Возможно, потихоньку появится и все остальное: руки, ноги и – кто знает? – даже лицо! Быть может, он и думать начнет самостоятельно, без помощи романиста.

К этому времени Сименон уже почти сравнялся возрастом с тем комиссаром Мегрэ, которым я был, когда мы встретились впервые. В ту давнюю пору он относился ко мне как к человеку зрелому, а в глубине души почитал стариком.

Я не стал его спрашивать, что он думает по этому поводу сейчас, но не смог удержаться от ехидного замечания:

– А вы знаете, что с годами вы начали ходить, курить трубку и даже разговаривать, как ваш Мегрэ?